Понятия нации и национальности относительно новы в том значении, в котором мы их понимаем. Разумеется, слово «нация» имеет весьма давнюю историю, оно произошло из латинского языка и достаточно рано получило распространение во всех современных языках. Однако прежде оно имело совсем иное значение. Лишь со второй половины XVIII в. оно постепенно стало приобретать тот смысл, который оно имеет сегодня, и только в начале XIX в. данное употребление этого слова становится всеобщим¹. Его политическое значение развивалось постепенно вслед за понятием, национальность превратилась в центральный вопрос политической мысли. Слово и понятие «нация» всецело принадлежит к современной области идей политического и философского индивидуализма, они приобрели значение для реальной жизни только при современной демократии.

Если мы хотим проникнуть в сущность национальности, вначале следует обратиться не к нации, а к индивиду. Мы должны спросить себя, в чем состоит национальный аспект индивида и чем определяется его принадлежность к конкретной нации.

Тогда мы незамедлительно поймем, что национальный аспект не может заключаться ни в том, где человек проживает, ни в его принадлежности к государству. Не каждый человек, который живет в Германии или имеет германское гражданство, только по этой причине является немцем. Есть немцы, которые не живут в Германии и не имеют германского гражданства. Проживание на одной территории и наличие той же государственной принадлежности, несомненно, играют свою роль в формировании национальности, но эти моменты [19] не относятся к ее сущности. То же можно сказать и об общности предков. Генеалогическое понимание национальности применимо не более, чем географическое или государственное. Нация и раса – это не одно и то же, чистокровных наций не существует[20]. Все народы возникли в результате смешения рас. Происхождение не определяет принадлежность к нации. Не каждый человек, ведущий родословную от германских предков, только лишь по этой причине является немцем; в противном случае скольких англичан, американцев, венгров, чехов и русских следовало бы именовать немцами? Существуют немцы, в роду у которых нет ни одного немца. Среди представителей высших слоев общества и среди знатных людей, чьи родословные обычно установлены, предков-иностранцев можно обнаружить гораздо чаще, чем среди простолюдинов, чье происхождение покрыто мраком; при этом последние также гораздо реже сохраняют чистоту крови, чем принято полагать.

Некоторые авторы добросовестно изучали значимость происхождения и расы для истории и политики, мы не станем здесь обсуждать достигнутые ими успехи. Многие авторы настаивают на том, чтобы принадлежность к одной расе имела политическое значение, и призывают государство проводить расовую политику. Люди могут по-разному относиться к обоснованности подобного требования, его оценка в нашу задачу не входит. Можно также оставить открытым вопрос о том, не было ли это требование уже учтено в наши дни и не проводится ли (а если да, то каким образом) расовая политика на практике. Однако следует еще раз подчеркнуть, что понятия нации и расы не совпадают, поэтому национальная политика и расовая политика – вещи разные. Кроме того, понятие расы в том значении, в каком его используют сторонники расовой политики, возникло недавно, причем значительно позже, чем понятие нации. Оно было привнесено в политику с намерением противопоставить его понятию нации. Коллективистская идея расовой общности должна была заменить собой индивидуалистическую идею национальной общности. Эти усилия пока не увенчались успехом. Незначительное место, занимаемое расовым фактором в культурных и политических движениях сегодняшнего дня, резко контрастирует с первостепенной важностью, придаваемой национальным аспектам. Поколение назад один из основателей антропосоциологической школы Лапуж высказал мнение о том, что в XX в. люди будут уничтожатся миллионами вследствие различий на один-два уровня в черепном индексе[21]’[22]. Мы действительно стали свидетелями массового уничтожения миллионов людей, но никто не может утверждать, что долихоцефалия (длинноголовость) или брахицефалия (короткоголовость) явились объединяющими лозунгами для сторон, участвовавших в этой войне. Мы, конечно, живем лишь в конце второго десятилетия того века, в отношении которого Лапуж сделал свое предсказание. Вполне возможно, что он еще докажет свою правоту; мы не можем последовать за ним в область пророчеств и не намерены обсуждать то, что еще таится сокрытым в пелене отдаленного будущего. В политике дня сегодняшнего расовый фактор никакой роли не играет; вот что важно для нас в первую очередь.

Дилетантизм, пропитывающий сочинения расовых теоретиков, разумеется, не позволяет нам легкомысленно отмахнуться от расовой проблемы как таковой. Едва ли найдется какая-либо иная проблема, прояснение которой могло бы в большей степени содействовать углублению нашего понимания истории. Вполне возможно, что путь к абсолютному знанию в области исторических спадов и подъемов лежит через антропологию и расовую теорию. Открытия, сделанные в этих дисциплинах к настоящему времени, безусловно, весьма скудны и к тому же густо обросли наслоениями из заблуждений, фантазий и мистицизма. Однако в этой сфере существуют и подлинная наука, и требующие решения огромные проблемы. Возможно, нам никогда не удасться их решить, но это не повод отказываться от их изучения или отрицать значимость расового фактора в истории.

Если кто-то не считает расовое сходство сущностью национальности, это еще не означает, что он будет отрицать влияние расового сходства на политику вообще и на национальную политику в частности. В реальной жизни множество различных сил действует в различных направлениях; если мы хотим распознавать их, то должны стараться мысленно, насколько это возможно, отделять их друг от друга. Тем не менее это вовсе не означает, что, наблюдая за одной силой, мы должны полностью забывать о том, что другие силы по-прежнему действуют наряду с этой силой или же противодействуют ей.

Мы признаем, что одной из этих сил является языковая общность, это не подлежит никакому сомнению. Если же теперь мы скажем, что сущность национальности заключена в языке, то это не будет просто терминологическим моментом, по поводу которого спорить бессмысленно. Во-первых, нам следует установить, что, говоря подобным образом, мы используем слово «язык». Именно к языку и только к нему в его первоначальном значении мы в первую очередь применяем обозначение, которое затем становится обозначением нации. Мы говорим о немецком языке, и все остальное, что носит обозначение «немецкий», получает его от немецкого языка: когда мы говорим о немецкой письменности, немецкой литературе, о немцах и немках, связь с языком очевидна. Более того, не имеет значения, возникло ли название языка раньше названия народа, или же первое ведет происхождение от последнего; как только слово стало наименованием языка, именно оно получило определяющую роль в дальнейшем развитии употребления этого выражения. И если мы в заключение скажем о немецких реках и немецких городах, о немецкой истории и немцких войнах, то без труда сможем понять, что в конечном счете это выражение также происходит от первоначального наименования данного языка немецким. Понятие нации, как уже было сказано, является понятием политическим. Если мы хотим познать его суть, то должны направить свой взгляд на ту политику, в которой оно играет роль. Мы видим, что все национальные сражения суть сражения языковые, – они ведутся вокруг языковых проблем. То, что является специфически «национальным», заключено именно в языке[23].