Расмус покидает гостиную и приближается к лестнице. Перегнувшись через перила, бросает взгляд на нижний этаж и ничего не видит. Однако из кухни продолжает греметь музыка. Она и в самом деле очень громкая. Кому взбрело в голову врубить «Блендер» на полную катушку? Это не может быть уборщица. Неужели это…

Ледяные пальцы внезапно стискивают его сердце.

Дьявол. Это она. Лена. Та самая пятидесятилетняя старуха-сталкерша. Которая начала забрасывать Расмуса своими письмами, когда он был на пике своей популярности. Которая каким-то образом раздобыла номер его телефона и постоянно ему названивала. Которая маячила на каждом его концерте. С этой своей жутковатой улыбочкой. О боже.

Расмус в панике оглядывается по сторонам, пытаясь найти хоть какое-нибудь подобие оружия. Его взгляд натыкается на письменный стол Карины. На столе лежит скоросшиватель[5]. Розовый, с зелеными бабочками. Да, пожалуй, сгодится.

С колотящимся у самого горла сердцем он спускается в кухню навстречу гремящей музыке, крепко сжимая в руке скоросшиватель.

А Хильда тем временем отплясывает на кухне дома 24 по Ежовой улице. В этом доме она убирается впервые, но любую уборку привыкла начинать с кухни – святая святых. Наушники она сняла, потому что в них неудобно работать – провода все время за что-нибудь цепляются – и положила телефон с включенной музыкой на кухонный стол.

Она сует за щеку новую порцию снюса, выдавливает на плиту немного чистящего средства и принимается оттирать губкой следы убежавшей еды. Большие красивые окна притягивают ее взор. Когда в них светит солнце, то становится заметно, что они уже малость грязные. Конечно, мойка окон не входит в ее рабочие обязанности, но если у хозяев найдется подходящее средство, то почему бы и нет.

Внутри дома довольно жарко. Снаружи здорово припекает и из-за больших окон в кухне стоит настоящая парилка, словно ты очутился в теплице. Да еще, кажется, в этой семье любят полы с подогревом – и это в середине лета! Хильда уже стянула с себя клетчатую рубашку и теперь работает в одной футболке. Пот так и течет с нее ручьями.

Сад вокруг зеленого дома обнесен высокой живой изгородью, не пропускающей чужих взглядов. В принципе она могла бы вообще снять футболку. Как-никак на ней еще спортивный бюстгальтер. Да, так и сделаем. Она стягивает с себя футболку и вешает ее на спинку кухонного диванчика. И возобновляет уборку. О боже, хорошо-то как! Надо почаще убираться полуголой. Такое облегчение!

Внезапно за окном мелькает человеческая фигура.

Мужчина.

Голый.

Хильда замирает с губкой наперевес и морщит лоб. Может, ей померещилось? Неужели по саду и в самом деле разгуливает голый мужик?

И тут ее осеняет. Это же чье-то отражение в стекле. Позади нее кто-то есть.

ПОЗАДИ НЕЕ.

В голове в один миг проносится сотня пугающих мыслей. Кадры из документальных фильмов про то «Как я выжил» принимаются скакать перед глазами, словно шарики для пинг-понга. Она часто смотрит по вечерам американскую телепередачу, где очевидцы страшных событий рассказывают свои истории – начиная от нападения акулы и встречи с торнадо и заканчивая покушениями на жизнь.

Неужели за ее спиной стоит убийца?

Хильда стремительно отпрыгивает в сторону, и одновременно с ее губ срывается крик. Зрение не обмануло ее – в дверях кухни действительно стоит самый настоящий голый мужик. Впрочем, не совсем голый – из одежды на нем трусы-боксеры. И… Что это у него там в руке? Розовый скоросшиватель? О боже. Он что, собирается запытать ее им до смерти? Вот это будет всем историям история. Прочие просто померкнут на ее фоне.

– Э… здравствуйте? – нерешительно произносит мужик со скоросшивателем.

Хильда так быстро и часто дышит, что с трудом выдавливает:

– З…здрас…сти.

– Ты кто?

– Уб… уб…уборщица! Разве не видно?

И Хильда воинственно взмахивает в воздухе губкой.

– Ты не уборщица, – заявляет мужик. – Нашу уборщицу я знаю. Ее зовут Зейнаб.

– А я ее сегодня подменяю! А… вы кто?

– Я – Расмус. Я здесь живу.

– А… разве вся семья не отправилась играть сегодня в гольф?

– Отправилась. Но я остался. Я в гольф не играю. А ты чего голая?

Хильда в ужасе переводит взгляд на свое тело. Бледное, как сырая картофельная клецка, да еще и блестит от пота.

Ей становится дурно. Этот голый мужик, должно быть, принял ее за умалишенную.

– Но… вы тоже голый, – выдавливает она.

– Я вообще-то здесь живу.

– А я делаю уборку, и мне жарко. Зачем вы включили подогрев пола? У вас здесь как в бане!

– Не знаю. Это дом сестры, а она любит, чтобы было тепло.

У твоей сестры-гольфистки явно какой-то биологический изъян, мелькает в голове у Хильды. Это просто чудо, что ее ребенок до сих пор не расплавился.

Тем временем мужчина медленно опускает руку и кладет скоросшиватель на крышку бюро. Хильда стоит и мнет губку. Ее бешено колотящееся сердце понемногу успокаивается. И тут она наклоняет голову и всматривается в мужика в боксерах повнимательнее. Уж больно знакомое лицо…

И вдруг замирает, пораженная внезапной догадкой. У нее отвисает челюсть.

Она поняла, кто перед ней. Я – Расмус. Так он сказал. И… был прав. Это действительно Расмус. Расмус из «Роз Расмуса». Группы, которую Хильда слушала много лет подряд. И в горе, и в радости. Потрясающие песни, где было собрано всего понемножку. Одни красивые и печальные о несчастной любви с непременным соло на саксофоне, другие наоборот – жизнерадостные и энергичные, о летних ночах и зарождающейся любви. Но прежде всего ее привлекал сам Расмус и его чудесный голос.

А теперь… он сам оказался перед ней собственной персоной.

В одном доме. В одном помещении. Всего в нескольких шагах от нее.

Тут настал черед Расмусу наморщить лоб. Он удивленно поднимает брови.

– Ты плохо себя чувствуешь? – спрашивает он.

– А?

– У тебя рот открыт. Словно ты задыхаешься. Тебе нехорошо? Голова не кружится?

– Вы… вы… вы…

– Погоди, попробуй поднять руки над головой. Я видел по телевизору – вроде помогает.

– Вы… вы…

– Да?

– Вы – Расмус Розен!

Он кивает.

– И… и… из «Роз Расмуса»!

– Верно. Все хорошо? Можешь поднять руки над головой?

Хильда кивает. Но рук не поднимает. Еще не хватало выставлять напоказ свои потные подмышки.

– Могу. Но мне и так хорошо. Просто… я… вы хорошо поете.

Хильда сглатывает. Вы хорошо поете. О господи, и это все, что она может сказать?!

Расмус скребет в затылке.

– Спасибо. Но… где Зейнаб?

– Она… ее здесь нет.

– Я вижу.

– Она… она…

Хильда внезапно утрачивает дар речи и лишь немо разевает рот, как выброшенная на берег рыба. Ой-ой-ой, нехорошо-то как! Расмус, еще чего, доброго решит, что она прикончила Зейнаб и закопала ее труп в саду.

Хильда откашливается. Набирает в грудь побольше воздуха. И выпаливает:

– Зейнаб поехала погостить к сестре. В Ливию.

Расмус скрещивает руки на груди и вопросительно глядит на Хильду.

– Э… в смысле наоборот. Это ее сестра приехала к ней сюда в гости, а я помогаю ей с уборкой по выходным.

– А моя сестра знает об этом?

– Да, конечно. Зейнаб предупредила ее.

– А почему ты слушаешь «Блендер»?

Хильда поворачивает голову и видит телефон, который по-прежнему лежит на кухонном столе, наигрывая веселый мотивчик. Продолжая сжимать в руке губку, она делает шаг и выключает музыку.

– Мне нравится эстрадная музыка. Поэтому я знаю, кто вы. А вам тоже «Блендер» нравится?

– Не особо.

Хильда молчит. Больше всего ей хочется провалиться сквозь раскаленный пол. А может, под ее ногами сама преисподняя? Поэтому здесь так чертовски жарко?

– Ладно, – говорит Расмус. – Я пойду спать дальше. А ты лучше надень наушники.