В изучениитопографии и прототипов романа Кузнецов опирается на работы вёшенских,верхнедонских краеведов, на то, что в русской мысли было названоотечествоведением, местной географией и историей, созидаемойсамими жителями той или иной конкретной местности. (А это как раз начистоигнорируется антишолоховедами.) Кто другой может так бережно и любовно представитьнарод как историческую личность в том его малом, запечатлённом реальнымиименами и деяниями сегменте, который обычно не зачерпывает большаяисториография, работающая лишь с крупными, стяжавшими себе культурноебессмертие именами и анонимной массой! Естественно созидается уникальная,нерасчленяемая и не заменяемая ни в одной своей детали констелляция местнойтопографии, биографических фактов, конкретных прототипов (героев “Тихого Дона”,имеющих таковых, около двухсот пятидесяти), взаимно проверяемых свидетельствсовременников и земляков писателя, которая упорно отсылает к одному, и толькоодному человеку — Михаилу Шолохову и его творению.

Поразительновнедрён художественный мир писателя в конкретность пространственного иисторического ареала жизни автора, в окружающую его природу, бесконечнуюмозаику реальных типажей и характеров, их жизненных историй… В этом одна изчерт природного таланта Михаила Александровича, наделённого гениально-зоркимглазом, чуткими ноздрями и ушами, феноменальной наблюдательностью и памятью,качествами, роднящими его с Гоголем, который признавался в своей страсти смалых лет “замечать за человеком, ловить душу его в мельчайших чертах идвижениях его”, в способности писать человека только с цепко схваченной натуры.

ПовествованиеФеликса Кузнецова о Харлампии Ермакове, одном из прототипов Григория Мелехова(особенно по части “служивской” биографии, по трагической сути их судьбы), чьидоверительные беседы с молодым Шолоховым стали источником сведений иневыдуманных деталей, связанных как с Первой мировой войной, так и особенно сВерхнедонским восстанием, — настоящий поисковый роман. В нём впервые вышло набелый свет и следственное дело (хранящееся в архиве Ростовского ФСБ)расстрелянного 17 июня 1927 года полного Георгиевского кавалера, командира сначала 1918 года Красной Армии, затем сотни и дивизии вёшенских повстанцев и,наконец, Конармии Будённого… Но не только канва метаний, и добровольных, ивынужденных, из стана в стан шолоховского земляка полностью совпадает с зигзагамивоенной судьбы его героя, но и ряд самых впечатляющих эпизодов и деталей,знакомых каждому читателю “Тихого Дона”, идут из рассказов Ермакова о себе.Это, к примеру, и первое убийство Григорием жалкого, безоружного австрийца, иего виртуозно-сокрушительный “баклановский удар” шашкой, и сколь похоже сосвоим прототипом был он “ужасен” в бою, и как остервенело овладел им демонмщения и убийства, когда он, так же как Ермаков, зарубил в бою восемнадцатькраснофлотцев, а потом бился в истерике, ужасаясь самому себе (кстати,последнее фигурировало среди главных обвинений следствия). А ведь для судебногоразбирательства вопроса об авторстве, который так и норовят сделать вечнымдетективы антишолоховедения, вполне достаточно последнего эпизода (реальностькоторого на допросе признал и сам Харлампий Васильевич), чтобы жалко и позорнообесценились все их версии, ходы и домыслы…

Таких жеперекличек и совпадений жизненных фактов с “Тихим Доном” немало ещё в одномследственном деле, открытом для нас Феликсом Кузнецовым. Речь идёт о ПавлеКудинове, историческом персонаже шолоховского романа, реальную “голгофу”которого (от руководства Вёшенским восстанием до эмиграции в Болгарию,деятельности в казачьих организациях, ареста СМЕРШем в 1944 году, десяти летсибирских лагерей, возвращения к семье…) впервые точно и выразительновосстанавливает автор книги. Анализ психологического типа такихказаков-фронтовиков, как Харлампий Ермаков и Павел Кудинов, их глубинныхсоциальных идеалов, первоначального отношения к революции, разочарований,личной драмы подробно явлен в книге Кузнецова. Звучит их живое свидетельство,извлечённое из-под спуда следственных ответов, рассказов близких, затерянных вэмигрантской печати текстов, рукописей и писем. И тут наглядно встаётдокументальная правда образа Григория Мелехова, неизбежности и смысла его“блуканий” в условиях “малого апокалипсиса” революции и братоубийственногопротивостояния.

Необходимоособо отметить третью часть книги Феликса Кузнецова, где в аналитическиосмысленном коллаже фактов и сведений, свидетельств и признаний (в том числелишь недавно опубликованных сыном писателя Михаилом Михайловичем писем отца кжене) разворачивается захватывающая история создания “Тихого Дона”,кристаллизации романного замысла у автора популярных “Донских рассказов”,стремительного и мощного созревания его самого в ходе феноменальной потворческому подъему работы над романом. Талантливое повествование вмещает всебя и историко-литературный этюд об идеологической и групповой дислокации“пролетарской” культуры того времени, остро очерченные портреты литературныхвождей (Леопольд Авербах и др.), их ожившие голоса, в том числе впервые печатновыплеснувшиеся здесь со страниц архивной стенограммы…

Впервыестоль детально и свежо прослеживается как история публикации “Тихого Дона”,упорной борьбы за фактически непроходную третью книгу романа, отношенийШолохова с Горьким и Сталиным, так и веер критических реакций на появлениепервых двух книг, вплоть до организованной клеветы о плагиате. Скореевсего, как полагали уже тогда люди осведомлённые, свилась эта клевета в рядах“Кузницы”, родилась в голове её члена Ф. Березовского, кстати, недавнегоредактора двух рассказов Шолохова, и моментально в нелепых слухах расползласьпо стране, от ЦК до Дона… Замешана она была на жгучей профессиональнойзависти и попытке подкузьмить своего организационного соперника — РАПП и егожурнал “Октябрь”, где появился роман Шолохова. Какую невытравленную рабскуюпсихологию обличает сама готовность пролетарских “кузнецов” тут же предположитьнекоего белогвардейского офицера в качестве автора выдающегося романа иотказать в проявлении гениальности русскому человеку из народной среды!