Жизненные бури не бушуют в долине уединения – пребывайте, дражайшая леди, в этой долине.

У. Коллинз. Женщина в белом

Пролог

Я стояла у двери застекленной веранды старого дома в подмосковном поселке Томилино. За спиной у меня яблоневый сад, пара сливовых деревьев и засохшая вишня. Слева от крыльца куст жасмина. Я помню, как папа его сажал, а мама, как всегда, давала советы – не сажай слишком близко к дому. Она была права – куст разросся до размера дерева. Теперь уже ни папы, ни мамы нет, толстые ветви почти закрывают крыльцо, а белые соцветья источают легкий сладкий аромат детства и норовят забраться в дом, просительно стучатся в закрытые окна веранды. Сквозь неплотно задернутый посеревший тюль виден тяжелый квадратный стол. Ровно на его середине – керамическая крынка с огромным букетом сирени. Ближе к краю стола, большая красная в белый горох чашка, блюдце с лимоном и вазочка тяжелого прессованного стекла с сухарями и сушками. Натюрморт не то из детства, не то из Третьяковской галереи.

Как водится во снах, я отчетливо вижу каждую деталь. С фотографической точностью память держит картинку: солнечные лучи, пробивающиеся сквозь еще молодую яблоневую листву, их отблески в тяжелых каплях утренней росы – обстановка веранды – запах жасмина – дверь в каннелюрах рассохшейся и облупившейся краски цвета «охра золотистая», давно потерявшей ту самую золотистость. За два года нашего отсутствия кривые петли дверей заржавели, и в углублениях, куда не доставали ветер и косой солнечный луч, скопились пыль и паутина. Ключ входит в скважину замка, но не проворачивается. Дверь не открывается, не впускает в дом.

Я уже почти проснулась, но все еще находилась в том пограничье между сном и пробужденьем, и сознание все отчетливее подсказывало, что и подмосковная дача, и запах жасмина остались где-то там ‒ на севере, а сама я лежу на нешироком диване далеко от тех мест – в небольшом доме в армянской деревне, затерявшейся в долине меж двух горных хребтов.

Двустворчатая стеклянная дверь соседней комнаты открыта, и я вижу кровать с высокой резной спинкой. В ней спит мой муж Андрей, завернувшись в рыже-бежевый плед, натянутый до половины уже лысеющей головы. Он спит в позе эмбриона, подложив руки под седую бородатую щеку, а рядом, чуть пониже его спины в ложбине согнутых колен свернулась наша такса – Ляпа. Много лет назад и задолго до Ляпы мы спали вместе и так же. Кажется, эта поза называется «ложки», мужчина обычно сзади. Теперь мы спим не только в разных постелях, но и в разных комнатах…

*

Муж мой считается классным специалистом в области IT и каким-то там супер-разработчиком компьютерных программ, чуть ли не искусственного интеллекта – я в этом ничего не понимаю. Год назад его с почестями проводили на пенсию – юная поросль в лице нового заведующего отделом пробивалась к солнцу напористо и беспощадно, расчищая дорогу молодым и талантливым, не особо церемонилась со «старой гвардией». Вообще, я заметила, что новое поколение гораздо жестче нашего и напрочь лишено сентиментальности. Может, это и хорошо – не знаю. Поначалу Андрей очень переживал, но я не переставала напоминать ему английскую поговорку про дверь: «Когда одна дверь закрывается – другая открывается, – повторяла я, – только холодно и неуютно стоять в тамбуре. Будем надеяться, что это ненадолго».

…И… как в воду глядела. Андреева «ненужности обществу» продолжалась месяца три, а потом позвонил старый, еще институтский друг Гия и со свойственной грузинам экзальтацией, начал громко кричать о том, что, наконец-то Господь услышал его молитвы и дорогой «кацо Андрушя» может пустить свой дар «съамого гэниалного» айтишника во всем мире на благо маленького, но гордого народа Грузии.

Выслушав пересказ предложения Гии, я беззлобно пошутила насчет того, что ИИ – это то самое, что маленькому, но гордому народу необходимо в первую очередь, и воодушевленно взялась за сборы, с нетерпением ожидая начала сентября, когда мы должны были переезжать. Жаль было расставаться с домом и садом в самом разгаре плодоношения, но я оставила ключи подруге детства Маринке – она на этой даче как дома, обожает заготовки – у нее ни одно яблочко не пропадет без дела. Знает, что и где лежит и хранится, и ей одной я могу доверить «запечатать» дом на зиму.

Андрей, как я уже говорила, без особого энтузиазма принял приглашение, но предвкушение поездки ‒ тем более что, решили ехать на машине, взять с собой Ляпу и еще кучу нужных и не совсем вещей ‒ захватило и его.

***

Тбилиси

Днем, пока Андрей учил грузинских студентов основам программирования, я гуляла по рядам Дезертирского рынка – странное название, но оно существует уже больше ста лет и возникло благодаря солдатам, бежавшим из армии и продававшим у вокзала свои и чужие доспехи, оружие, краденые вещи. Постепенно к ним присоединились торговцы другими товарами, территория рынка расширялась, и теперь покупатель идет вдоль бесконечных киосков с телефонами (по-моему, по-прежнему, краденными), лотков со всякой косметической и галантерейной всячиной, вязаными носками и жареными пирожками. Я старалась пройти их побыстрее и нырнуть вглубь крытого рынка, где ароматы приправ и пряностей кружат голову, заставляя слюну выделяться ‒ в полном соответствии с открытием г-на Павлова. Я, зная, что Андрей никогда не будет есть мясо ни с чем, кроме розмарина (ох уж эти семейные традиции), все равно не могла отказать себе в удовольствии пробовать с кончика ножа разные сорта аджики или ткемали, подробно расспрашивала торговок о том, что в какое блюдо класть.

Выходные мы проводили в прогулках по закорючкам улочек старого города, никогда не были уверены, куда они выведут и всегда оказывались у какой-нибудь новой харчевни или хинкальни. Первое же знакомство с хинкали закончилось плачевно. Шикарный шелковый галстук Андрея, купленный мною в лондонском М&S на Пикадилли‑стрит, сработал даже не салфеткой, а горкой для ската говяжьего бульона вниз на рубашку и дальше на брюки. Цена урока ‑ счет из химчистки, но зато мы раз и на всегда научились есть хинкали. Берешь пельмешку ‒ да простят меня грузины за такое сравнение ‒ за пипочку, надкусываешь и тут же, не теряя ни секунды, высасываешь бульон. Я эту технику освоила почти сразу, а Андрей невзлюбил хинкали, и обычно выбирал, что‑нибудь менее рискованное. Аджарские хачапури, например.

Мы гуляли, обедали в бесчисленных подвальчиках старого города, дегустируя новые для нас вина и забирая домой остатки шашлыка или шиш‑кебаб – на радость Ляпе.

На Новый год купили небольшую елочку, и я решила ее украсить в цвета Грузии. Всё на той же «Дезертирке» купила украшения: белых зайчиков, птичек, снежинки и красные зеркальные и матовые шары. Даже гирлянду из красных и белых лампочек нашла. Елочка получилась очень веселая и патриотичная. Жаль, некого было пригласить. Из всех друзей ‒ только Гия, и тот уехал к детям в Батуми, а больше мы ни с кем и не успели подружиться.

Отпраздновали Рождество остатками новогодней снеди, традиционно чокнулись в старый Новый год, вспоминая, как в молодые годы гуляли в эту ночь, и, не успели глазом моргнуть, как февраль 2020 наступил. Грузинская зима оказалась не такой теплой, как я ожидала. Солнечной – да, но ветры с гор, хоть и сухие, но холодные, задували вовсю. Слово «Ковид» еще не вошло в обиход, но все, как и положено в это время года, болели. В колледже, где работал Андрей, объявили карантин.

Квартира, которую мы снимали, была шикарной: с высокими потолками, просторными комнатами и стеклянными дверями, разделявшими или объединявшими их между собой, с тремя балконами. Но у нее оказались два недостатка:

Она была угловой в доме, стоявшем на перекрестке двух проспектов.

Грузинские водители, особенно владельцы мотоциклов – не самые терпеливые люди земли. Наверное, кровь джигитов все еще кипит в их жилах, и как хороший наездник постоянно «разговаривает» со своим конем, касаясь пятками его боков и пришпоривая на старте ‒ так и они в ожидании переключения светофора очень любят делать «брум-брум-м-м», и при первом же блеске зеленого сигнала с бешеным ревом срывают с места свои далеко не Харлеи. Правда, к вечеру шум улицы затихал, зато в доме…