Трёхдневное затишье. Сука, это странно.
Мальчик, энное количество килограммов, энные сантиметры в длину, назвали Никитой. К тому моменту соседи настолько вымотали мне нервы, что у меня не было ни единой крупицы желания что-либо выяснить про цветок их жизни. К обыденному шуму прибавился нескончаемый младенческий плачь. Дальнейшие дни и бессонные ночи тоже сил и здоровья не прибавляли.
Первосортным матом Александра была отблагодарена женщина, родившая ему сына пару недель назад. От таких матерных выражений уши скручивались не в трубочку, а митру епископа. Несмотря на наши очевидные разногласия и Ленины по-женски тонкие подставы, мне стало её жалко. Когда она вернулась из родильного дома не было ни цветов, ни воздушных шаров с надписью, вроде, «любимая, спасибо за сына», ни праздника, ни поздравлений, ни слов благодарности – ничего. Вместо этого она была названа такими словами, которые даже на улице красных фонарей постесняются упомянуть. А в довершении скандала бешенный бычара расхерачил входную дверь.
Я была в ужасе, сердце неистово колотилось. Я боялась даже нос высунуть в коридор, ведь под горячую руку жирного двухметрового мужика попадать не хотелось. Я впервые учуяла не только эмоциональную, но и физическую опасность, исходившую от мужеподобного недомерка, неконтролирующего свою агрессию. Тогда я уяснила одну вещь: самыми страшными были не грязь, и не ругань, и не истошные вопли, а моя беззащитность.
Глава II «Гордое одиночество»
«Одиночество – это состояние, о котором некому рассказать» – © Фаина Георгиевна Раневская
Почему именно в новогодние праздники одиночество ощущается столь остро? Может быть, дело в постных лицах горожан, лишённых предпраздничного настроения, или в скромно обставленной комнатке с видом на здание областного суда Грядской области, или в отсутствии нарядной ёлки, гирлянд и плакатов, которые могли бы украсить потрескавшиеся стены?
Новый год две тысячи шестнадцатого я встречала максимально отстойно. Посмотрела поздравления президента, предприняла попытку загадать желание под бой Курантов и выискивала в интернете сентиментальные фильмы, где все любимы и счастливы. На этом мой грустный праздник, в предыдущие года пестривший радостными эмоциями, суливший нечто волшебное и сказочное, закончился.
На новогодние каникулы домой я не поехала ввиду непомерно высоких цен на авиабилеты. Поездом ехать не захотела, так как дорога туда-обратно занимала шесть дней из девяти, отведённых под каникулы. У мамы приехать тоже возможности не было. Дружеских или приятельских отношений с одногруппниками не сложилось.
Традиционно разбросав по ванне лобковые волосы и соорудив Джомолунгму из немытой посуды, соседи уехали на уикенд к родственникам. Целых пять дней я дышала чистым незаперженным воздухом. Поначалу я даже боялась поверить в свалившееся счастье, так меня, попросту выражаясь, зашугали эти проклятые твари. Вернулись троглодиты в Сочельник, канун моего любимого праздника…на тот момент, по крайней мере. Благодаря их исключительному упрямству, этот светлый трогательный день, собственно, как и всё к чему они прикасались, оказался испорченным. Детский плачь, матерная ругань, скандалы, рыдания – эта схема повторялась вновь и вновь. И какая ночь была бы перед Рождеством без громких-прегромких звуков рвоты из забитых жратвой и самогоном желудков?
Год новый и бзики тоже новые: вместо того, чтобы, любя, успокаивать плачущего ребёнка, соседи, не сдерживаясь в выражениях, его передразнивали и затыкали.
– А-а-а, а-а-а! Сколько можно, а-а-а, заткнись, блядь, заткнись. Сука! Закрой, блядь, рот. На хуй всё!
Я знала, что этим высеркам место в психушке, но их агрессия по отношению к собственному чаду меня все равно удивила. Разве не сумасшествие передразнивать крохотного трёхмесячного ребёнка? Надеюсь, они его хотя бы не били.
Моё презренное одиночество решили скрасить мелкие угольно-чёрные букашки, выползавшие из стыков меж половицами. Они волокли крохотные комочки пыли, тёрлись лапками, носились друг за другом – в общем, делали все те затейные вещи, что престали клопам. Когда я мела веником по половицам, этих проворных кругляшей становилось заметно больше. Но они, бессовестно выдернутые из уютных тёмных щёлок, сразу же спешили ретироваться обратно.
От мерзкого окружения я пряталась в учёбе, по самые ноздри ныряя в безразличные сердцу и уму знания. Зато сессия была закрыта на «отлично». Далее – зимняя производственная практика в терапевтическом отделении городской больницы, где мои одногруппники, умирая от скуки, протирали плинтусы, а в свободное время подпирали стены; моё же задание было особенным: я обмывала ледяной водой обхезанных с головы до ног пациентов.
Я представляла, каково же будет летом вернуться в хорошо знакомую больницу, будучи уже не маминым хвостиком, увязывающимся за ней на дежурства, а уверенным в своих знаниях практикантом. Я пыталась воскресить в душе восхищение, возникавшее в детстве при виде людей в белых халатах. Безуспешно. Беря в учёт, что мой папаша, который не навещал меня почти два года (до того, как мне исполнилось восемнадцать лет, он приезжал раз месяц), тоже работал в больнице, летняя стажировка обещала быть не только продуктивной, но и весёлой. Почему весёлой? Да он же шарахался от меня, как грешник от карающего огня. Мне вообще казалось, что в моменты наших случайных встреч у меня вырастали рога и перепончатые крылья, а отец, узревший богомерзкую мистику, либо превращался в соленой столп, либо спотыкался о так некстати попадавшиеся под ноги порожки. Каждый раз при виде меня он так сильно таращил глаза, будто тужился на унитазе. М-да, оказалось, что и кровные узы имеют срок годности.
Я жила точно в петле времени: холодный Гряд, тягостная учёба и отвратительные соседи с козьими шариками вместо мозгов – постоянные составляющие, перетекавшие из одного заунывного дня в другой. Каждое утро я просыпалась от истошного детского вопля, который родители-неумёхи прекращать не пытались, и думала, что я ненавижу своих соседей, этих мерзких гоблинов, отравляющих мне жизнь. Их ребёнка я тоже недолюбливала, хотя он вовсе не виноват, что угодил под опеку асоциальных людей, не считающих нужным любить его и обучать всем необходимым возрастным навыкам.
Сложно передать степень отчаяния, сжиравшего мня. Жаль, нельзя прикрепить пробник, как в модных журналах. Но чтобы после трения страница источала не запахи флёрдоранжа и арники, а мои чувства. А на глянцевых фото – липкий пыльный пол, облитая жиром посуда, стиральная машина, сливающая серо-чёрные комья в раковину, смесь рвоты и волос в ванне, бычки сигарет на кухонном столе, бутылки из-под алкашки в коридоре и большая куча какашек, оставленных у моей комнаты Никитой.
Где-то через неделю дом-монстр снова заскрежетал. Прибираясь в туалетной комнате, я ощутила, как мне на голову неслабой струёй брызгала вода. Источников оказалось два: трещина в настенном сливном бачке, который ещё в советском союзе сняли с производства, и отверстие в железяке, из которого свисала верёвочка для смывания. Ну, хорошо хоть струя была не унитазная. Слесарь, которого я вызвала, быстренько заделал прорехи. Оплачивала починку я единолично.
В апреле ко мне приехала мама – мой родной и любимый человек, способный понять меня, поддержать и даже обезопасить. Честно признаться, ей я не рассказывала ни того, как меня третировали, ни того, как унижали. Так что всей картины происходящего она не знала. Вурдалаки, привыкшие видеть меня в гордом одиночестве, были шокированы присутствием в квартире ещё одного жильца, адекватного, как и я, следующего правилам порядка, играющего за мою команду. В момент, когда я увидела маму на пороге квартиры, я была счастлива, ведь я больше не была одна. Десять дней, что мама провела со мной, были лучшими за год: я не грустила, и соседи были паиньками.
Закрыв летнюю сессию на «отлично», я купила билеты домой и с нетерпением ожидала отъезда. Я не знала, как буду существовать с мразотами следующий год, и, положа руку на сердце, совсем не собиралась об этом думать в ближайшие два месяца каникул. Мысленно сравнивала себя со Скарлетт, героиней известного романа-бестселлера Маргарет Митчелл «Унесённые ветром»: «Я не буду думать об этом сегодня, я подумаю об этом завтра». Хотя Скарлетт точно не стала бы терпеть подобное дерьмо, ведь в отличие от меня она была человеком решительным и обладала самоуважением.
