Немного об интерьере. В моей комнате (ух, до сих пор противно) напротив забитого гвоздями и залепленного изоляционной летной окна стоял массивный шатающийся стол, ножки которого держались только за счёт тряпочек, бережно утрамбованных во все щели; справа от него – ещё один стол, более узкий, с высокими узорно закрученными железными ножками; швейная машинка доисторического производства; шкаф, пахнущий нафталином и сыростью; две кровати, скрип которых стал достойным противником скрипу половиц; пыльная люстра с одним работающим патроном; а звезда программы – потайная дверь – ключа от неё мне дед не дал, велел не обращать внимания на её подёргивания и не пытаться открыть. Благодаря обветшавшей мебели, от которой Эдуард Николаевич категорически отказывался избавляться, из свободного пространства оставалась полоска длиной сантиметров двести и шириной шестьдесят.
Что говорите? В комнате с непроглядным полумраком воняет старьём, окно не открывается, на мебель лишний раз опасно присесть, свободного места ноль, безостановочно и зловеще содрогается наглухо запечатанная дверь? Продано!
Вопрос: я была дурой или мазахисткой?
В коридоре был ещё один шкаф, который во времена Мафусаила уже отслужил свой срок. Его крыша выдерживала на себе груз пожелтевших газет последних тридцати лет. Ошибочной была идея заглянуть в него. Не зря в народе говорят: «Любопытной Варваре на базаре нос оторвали». Смысл вековой мудрости предков доходит до современной молодёжи с трудом и запозданием. Не стоит много рассказывать о чарующих нотках аромата, заигравших из приоткрытой дверцы, и, по просьбам моего чуткого обоняния, сразу же закрытой. За несколько секунд я успела разглядеть ещё сто килограммов дранных газет, два поломанных стула и пылесос-торпеду, штепсель которого не вклинился бы ни в одну розетку, выпущенную после тысяча девятьсот семидесятого года. Кухня со старой, плохо работающей техникой; ванная едва ли удовлетворительная: смущали фаянс в чёрных трещинах и необходимость соблюдать запрет на пользование умывальником (из него текла коричневая жижа); смывной бак в уборной работал по принципу «дёрни за верёвочку, и водица польётся».
Так как у меня не хватило мозгов посмотреть поддержанные стиральные машинки на досках объявлений в интернете, я пошла в магазин бытовой техники, решив купить что-то по средствам. И это что-то, не без старания любезных продавцов-консультантов, нашлось: язык не повернётся назвать ту говномешалку стиральной машиной, но, во всяком случае, на ценнике и в инструкции она обозначалась так. Значит, я за четыре тысячи пятьсот рублей приобрела мини-машинку «Королева», которая на сайтах бывшего в употреблении хламья стоила от пятисот до тысячи рублей. Из плюсов: ну очень компактная. Минусы: воду заливать через шланг и сразу горячую; вещи крутились туда-сюда от пяти до тридцати минут, спутываясь между собой в неряшливый, покрытый катышками серый ком; и ни намёка на отжим. Да и стирала она так, что потом приходилось всё перестирывать вручную в тазу. Вот урвала так урвала.
По законам жанра, в подъезде стоял резкий никогда не выветривавшийся запах мочи: то ли кошачьей, то ли человеческой. Но несмотря на все эти недостатки я стала в том доме жить, приняв свою участь, как презренный мизерабль. Я считала, что недостойна лучшего. Зачем искать что-то ещё, тратить время и силы? Будучи стоически уверенной в справедливости обстоятельств, я приняла то болото, как родное.
На лестничной клетке было три квартиры. Рядом жила старушка, Елизавета Никитична, неплохая в общем-то женщина, которая со мной знакомилась раз по десять в месяц, спрашивая не та ли я студентка, что снимает комнату у Эдуарда Николаевича. Напротив ситуация была куда хуже. Там жила женщина, ну как жила, существовала. У неё были серьёзные проблемы с самоидентификацией, ориентацией во времени и пространстве. Сын заезжал редко, привозил немного продуктов и подгузники, сиделок не нанимал, словом, бросал мать, родившую и воспитавшую его, на произвол судьбы. О ней, как могла, заботилась Елизавета Никитична.
Как-то, возвращаясь из университета, я услышала вой с верхних этажей, похожий на волчий. Я поняла, что это Галина, которая своими криками пытается привлечь внимание соседей и попросить их о помощи. Никто не выходил, не отзывался, и, по-моему, добрая половина дома перестала дышать и шевелиться. Галина стояла на лестничной площадке, слабо держась за перила обеими руками, и выла. На ней была надета лишь ночная рубаха, покрытая жёлтыми пятнами от мочи. Я поздоровалась с ней, она поздоровалась в ответ, спросила, какое число и попросила поменять ей подгузник. В квартире было очень грязно: стоял запах немытого тела и человеческих выделений, на подоконниках – бутылки с водой и упаковки подгузников. Галина, пролепетав что-то непонятное, вскоре заснула. Я выходила из её квартиры на негнущихся ногах и с тяжёлым сердцем. Галина умерла через полгода, если верить словам Елизаветы Никитичны.
Те несколько дней, что мама жила со мной, были, по большому счёту, приемлемыми. Мы гуляли по ночному городу, хотя любоваться было нечем, сходили на день знаний, где меня посвятили в студенты-медики (для фото я даже улыбнулась), прозондировали местные кинотеатры, ведь я просто обожала в них бывать. Мамин отпуск подошёл к концу, она уехала домой, а со мной остались лишь скверные мрачные мысли – мои верные спутники. Я ненавидела всё и вся: город, комнату и квартиру в целом, учёбу, общество, а больше всего себя. Настала эпоха эмоционального бичевания. Помимо ненависти я чувствовала приближение чего-то до одурения мрачного и неотвратимого, чего-то нависающего надо мной, будто Дамоклав меч. Пожалуй, это было не просто внутреннее переживание, а шестое чувство. Сама интуиция подсказывала уносить ноги, пока имелась возможность. Но я, привыкшая делать неправильный выбор, продолжала отсиживаться в четырёх стенах, изнывая от тошнотворного предвкушения.
При знакомстве с одногруппниками я была настроена на положительный лад. Друзей завести я не рассчитывала, это для меня всегда было чем-то сверхестественным, но спокойные приятельские отношения очень даже. Не так уж много времени понадобилось, чтобы понять, что с этими завистливыми кретинами продуктивную коллаборацию не сформировать. Да про них надо отдельную книгу писать. Жаль название «Фантастические твари, и где они обитают» уже занято.
По прошествии двух недель я была с головой погружена в учёбу, пытаясь хоть как-то отвлечься от размышлений о собственной никчёмности. Напряжённый график семинаров и лекций, внеаудиторная работа, снова занятия. Многие преподаватели уже хвалили меня за исключительную старательность, спрашивали нет ли медицинского колледжа за плечами. Какие бы сомнения ни терзали мою душу, в учёбе я всегда была первой, самой лучшей, удивляя знаниями и преподавателей, и однокурсников.
Тихим осенним вечером сидя на шатающемся стуле в своей убогой лачуге, я читала недавно полученное письмо от Эдуарда Николаевича с вложенной инструкцией по отплате счетов в городской кассе. Как только начала писать ответ, явились они – ходячие иллюстрации к справочнику по психиатрии; выродки, доказавшие, что эволюция – это миф; мокнущая экзема на теле человечества; нелюди, ставшие моими заклятыми врагами, фобиями и отравителями жизни на два долгих года. Великий Шекспир сказал: «Ад пуст, все черти здесь». Это про них.
Я услышала три голоса – два мужских и один женский – и сразу поняла, что это жильцы соседа Х. Я даже не успела встать со стула, чтобы выйти познакомиться, – они, не щадя рамы, жёстко толкали мою дверь. А если бы я одевалась после душа?
– Вы студентка, да? Будете здесь жить? – спросил риелтор. – Я от Владислава (имя соседа Х). Вот молодая пара сюда переезжает. Надеюсь, вы не дебоширите?
Я перевела взгляд на ту самую «молодую» пару. До того момента мне было незнакомо чувство неприязни с самого первого взгляда без какой-либо причины. Когда понимаешь, что человек тебе крайне противен, и хороших отношений с ним никогда не будет. То ощущение было настолько ошеломляющим, что лишило меня дара речи на несколько секунд. И, по правде сказать, мне стало жутко стыдно за испытанный всплеск эмоций. А зря. Справедливости ради стоит заметить, что и новоиспечённые соседи смотрели так, будто я должна им, точно земля колхозу.
