Этот город, совсем маленький, приютился у невысокой горы, защищавшей его от холодных ветров Севера. Более половины его домов – одно-двухэтажные, деревянные, давно крашеные уже выцветшей краской.

К главной и единственной площади примыкал такой же единственный рынок, на котором тянулся один навес для торговли зеленью и овощами, а в его четырёх углах теснились невзрачные киоски, каждый – или для мяса, или для молока, или для рыбы, или для метиза. Ещё на рынке, в хорошую погоду, можно было увидеть из ниоткуда появляющихся и также куда-то исчезающих группки странных, с отсутствующими лицами, особ.

Здесь же, на площади, скучились административные, из кирпича, здания, среди которых выделялось своим ростом и вычурной архитектурой отделение Пенсионного фонда. Все здания, что деревянные, что кирпичные, что весь городишко, казалось, покрыт пылью. Даже чахлые редкие кустарники были серыми.

Но, раз в одну – две недели на площадь и рынок высыпала из оранжевого автобуса толпа радостно возбуждённых в ярких одеждах туристов. В городишке была одна настоящая достопримечательность – древняя крепость, стоящая на горе. Собственно, только благодаря этой взметнувшейся к небу крепости, горка казалась горой. Когда-то, давным-давно, крепость надёжно защищала от врагов жителей слободки. А потом, за ненадобностью, защитники оставили мощные серые стены и внушительные великаны-башни. Слободка же стала городом. Некоторое время во внутреннем дворе крепости прихожан встречала церквушка. Но потом, из-за разных обстоятельств, она закрылась, а вся церковная утварь перекочевала в одноэтажный деревянный молельный дом в самом городке.

Но не поросла мхом старая крепость. Теперь благодарные жители берегли свою защитницу. И звали её – Крепость. И через века всё также возвышалась она на горке, величаво и горделиво устремляясь ввысь головами башен, бойницы которых со снисходительным добродушием глядели на прижавшейся к горе город. А когда рассветные лучи освещали её восточную сторону, а потом скользили, оживляя лик Крепости и в полдень освещали всю обращённую к городу Крепость, и к вечеру – её западную сторону, то жителям казалось, что громадный великан, опёршись на правое колено, склонил свою голову над городом, и всматривается в него.

Ныне в Крепости размещался музей, да и сама Крепость была музеем, украшенным изумрудами вечнозелёных кустарников. Оттого, видимо, любимым занятием жителей городка было – прогуливаясь в тёплые воскресные дни среди крепостных сооружений, подниматься и спускаться по отреставрированным ступеням. Правда, многие приходили не столько затем, чтобы прикоснуться к старине и насладиться умиротворяющим видом на поле, городок и речку, но и, хотя неосознанно, полюбоваться на дочку смотрителя музея.

Эмили была, как говорят, поздним ребёнком.

Отец девочки был не молод. Невысокий полноватый, с залысинкой человек, на лице которого навсегда застыла добрая и печальная улыбка, стоически переносил удары судьбы. Сам он с юности служил, и, мотаясь с женой по гарнизонам, всё откладывал детей на потом. Но, схлопотав травму, несовместимую с дальнейшей военной карьерой, вернулся на родину. Теперь можно было жить как в пасторали, полностью предаться тихим семейным радостям. Но всё вышло по-иному.

Муниципалитет выделил военному пенсионеру с женой деревянный домик, всего в сотне метров от Крепости. Жили они тем, что супруг присматривал за старой Крепостью, да водил по древним стенам ненасытных к экзотике туристов. Но главным в их жизни было ожидание рождения дочери.

Младенец в лоне матери развивался хорошо и правильно, а вот роды оказались настолько тяжелыми, что врачи решили прибегнуть к инструментам. Решение, как было установлено позже, оказалось неоправданным; в этом случае необходимо было сделать совсем иное. Малышку извлекли на свет, но головка была сильно сдавлена…

И хотя головка ребёнка со временем приобрела идеальные формы, но.... Девочка позже положенного начала ползать. Ходить и вовсе не получалось. Когда это, благодаря неустанным заботам матери, все-таки удалось, стало ясно – как все этот ребёнок не сможет быть. Заложенная в ней красота расцветала, но болезнь, точно злая ведьма, опутала её нежное тельце своими чарами. Эмилия не могла ровно ставить ножки, руки и плечи подергивались, всё тело перекашивали крупные судороги. Но, в остальном, ум не пострадал..

Мать девочки при родах потеряла остатки здоровья. Со слезами она обняла долгожданное дитя: "Всё не так плохо!". Мать отдала себя без остатка, чтобы как-то скомпенсировать последствия болезни дочери. Бедная женщина застала первые многотрудные шаги своей дочки. Но надолго её не хватило. Обострилась не доставлявшая ранее особых хлопот болезнь, и она покинула свою плачевную юдоль. Она умерла, когда Эмилии пошёл четвёртый годик.

И десяти лет не прошло, как всем стало ясно, что Эмилия со своим точеным станом, рыжими как тёмное золото или летний закат волнами волос, ниспадавшими чуть ли не до пояса, длинными и густыми ресницами, прячущими завораживающий взгляд ярко-зелёных глаз, и кроткая доверчивая улыбка – как всё это выгодно отличало её от остальных девушек городка! И самое строгое жюри конкурса красоты самого высокого уровня единогласно присудили бы ей бриллиантовую корону победительницы, если бы не, но… В прекрасном девичьем теле жило горе, что поселила там нелепая медицинская ошибка. И ещё, чем заметнее становилась красота Эмилии, тем плотнее сгущалась вокруг неё, возможно и неосознанная, серая зависть женской половины городка.

Круглой сиротой Эмилия стала в семнадцать лет. Что было делать бедняжке? Хотя училась Эмилия замечательно, но каких же мук, физических и душевных, стоило ей посещение школы в её маленьком городке! Школу она закончила; учиться дальше – для этого надо было ехать в другой, большой и чужой город. Но как там жить – девушка не представляла. Так и осталась она в крохотном деревянном домике у Крепости. Историю Крепости она знала отлично. Конечно, ходить с толпой туристов ей было тяжеловато. Но, несмотря ни на что, родные камни словно окрыляли больную, и она, внешне без особого труда, словно птица, порхала по крутым ступеням.

Эмилия любила устраиваться на самой верхней площадке смотровой башни. Здесь она плела из бисера сувениры, которые тут же и продавала. А ещё рассказывала предания, да так, что посетители, умолкая, всегда внимали красавице. Умела Эмилия и такое, во что трудно было поверить не увидев воочию. Смотровую башню с площадкой окружала спираль серо-бежевой стены, высотой в своей нижней части не более полуметра, и полутораметровой толщины. Выше, к площадке, стена взлетала на тринадцатиметровую высоту, а её ширина сжималась до полуметра, если не меньше. С детства Эмилия любила запрыгивать на эту стену, и по ней подниматься к площадке. Туристы же поднимались на площадку по нестираемым ступеням внутренней винтовой лестницы в самой башне. Ни в одной из сохранившихся крепостей не было даже близко похожего на такое сооружение. Чему служило в давние времена то, что сейчас воспринималось как смотровая башня, её площадка и стена? Над этим никто не задумывался.

Тело Эмилии, которому не дано было держать баланс, здесь, на стене, распрямлялось. Горделиво поднималась рыжая головка, волны золотых волос плясали по спине. Казалось, что сама жар-птица, легко вспорхнув вдоль стены, взлетала на площадку под возгласы восторженного упоения и восхищения. А другие так не могли, да и не смели. Голова начинала кружиться, стоило хоть слегка перегнуться через медную отполированную ладонями (туристов ли только?) ограду, окружавшую периметр площадки.

Возвращалась Эмилия с площадки тоже по спирали стены. Но, как только Эмилия покидала стену, к ней вновь возвращались передергивающие всё тело судороги. Проводив туристов, она возвращалась на свою площадку и принималась за очередную поделку.