Трос подъемника дернулся, полная корзина начала подниматься. Водолазы сопровождали ее, придерживая, чтобы она не цеплялась за надстройку. Я начал спускаться в люк. Внизу и справа от меня я вдруг увидел луч света. Луч двигался, потому что шел от фонаря на шлеме третьего водолаза. Водолаз был в бронированной камере.

Они не стали подбирать ключ к сейфу. Они просто вырезали автогеном кусок броневой обшивки, примерно два на полтора метра. Я приблизился к проему и заглянул внутрь. Там было достаточно света помимо фонаря водолаза. Ящики со слитками были аккуратно расставлены на полках вдоль борта. Мне хватило пяти секунд, чтобы сосчитать оставшиеся слитки. От трехсот шестидесяти ящиков осталось примерно сто двадцать.

Что-то вдруг коснулось моего запястья. Я глянул и увидел линь — нейлоновый линь, который тянул к себе водолаз, чтобы привязать к ручке очередного ящичка. Я быстро убрал руку.

Он стоял спиной ко мне. Он был занят привязыванием линя, но он покончил с этим двумя быстрыми движениями и выхватил нож из ножен на поясе. Я пытался понять, зачем ему нож. Оказалось нож был предназначен для меня. Возможно, он повернул голову и краем глаза увидел меня. Или почувствовал натяжение линя. Или его шестое чувство работало лучше моего. И даже в тяжелом водолазном костюме он двигался слишком быстро для меня. Он был уже в полутора метрах от меня, а я все еще торчал на месте: после всех этих приключений реакция у меня стала как у мешка с цементом. Пятнадцатисантиметровое лезвие ножа блестело в его поднятой руке, но бог знает, зачем ему понадобился нож. Он бы и без ножа справился с двумя такими, как я. Потому что это был Квинн.

Я смотрел прямо ему в лицо с каким-то парализующем любопытством.

Я видел его лицо, видел, как он затылком нажимает на клапан, чтобы стравить лишний воздух, я ждал, что он нажмет подбородком кнопку телефона. Но он и не думал этого делать: Квинн никогда не просил о помощи и теперь он тоже в помощи не нуждался. На губах его играла усмешка. Маска скрывала мое лицо, но он знал, что имеет дело именно со мной. Он медленно двигался вперед, готовясь к броску.

Секунды замешательства истекли. Я двинулся назад, прочь от бронированной камеры. Вдруг я наткнулся на воздушный шланг, тянувшийся к шлему Квинна, схватил его и потянул вниз, налегая всей тяжестью, чтобы лишить Квинва равновесия. Остро отточенное лезвие пропороло мой скафандр от нижнего ребра до правого плеча. Я сильнее дернул шланг. И тут я потерял Квинна из виду он исчез в облаке блестящих воздушных пузырьков. Шланг, выдерживающий чудовищное давление морских глубин, не мог выдержать встречи с лезвием отточенного как бритва ножа, потому что нож был в руке самого сильного человека, которого я когда-либо знал. Квинн перерезал собственный воздушных шланг, и теперь никакие силы в мире не могли его спасти. Чтобы сообщники, вернувшись решили, что произошел несчастный случай, что Квинн запутался и случайно перерезал шланг, пытаясь освободиться, я обмотал нейлоновую веревку, вокруг бешено молотящих ног, стараясь держаться подальше от этих молотящих рук. 

Я сделал так, как Хатчинсон советовал мне, предоставил течению доставить меня на "Файркрест" — теперь спешить было некуда — и без труда нашел его. Хатчинсон помог мне вскарабкаться на палубу, и помощь его была весьма кстати.

— Рад тебя видеть, братец! — сказал он. — Вот уж не думал, что придет день, когда Тим Хатчинсон будет тысячу раз умирать от страха, однако этот день пришел. — Как обстоят дела?

— Нормально. У нас есть время. Еще пять или шесть часов.

— Пойду вытащу якорь.

Три минуты спустя мы легли на обратный курс. Я без сил сидел на койке, пытаясь наскоро забинтовать глубокую рану, тянущуюся от нижнего ребра до плеча. Вошел Хатчинсон. Я не видел его лица, но его застывшая фигура была весьма красноречива.

— Что случилось, Калверт?

— Квинн. Я встретил его в бронированной камере.

Он подошел и молча стал помогать мне накладывать повязку.

— Квинн умер, — утвердительно произнес он.

— Квинн умер. Он перерезал собственный воздушный шланг.

Я рассказал все, что случилось, и он ничего не ответил. Он не произнес и дюжины слов на обратном пути до Крейгмора. Я знаю, он не поверил мне. Знаю, он никогда не поверит. И дядюшка Артур тоже. Он до конца дней своих не поверит мне. Но его реакция весьма отличалась от реакции Хатчинсона — его лицо выражало профессиональное удовлетворение.

— Не прошло и двадцати четырех часов, — торжественно заявил он за чаем, — с тех пор, как я приказал Калверту найти и обезвредить этого типа любым способом, какой он сочтет нужным. Должен признаться, что не думал, что этот способ будет именно таким: нож и воздушный шланг. Хороший удар, мой мальчик, очень точный удар.

Шарлотта Скурос поверила мне. Не знаю почему, но она мне поверила. Пока она сдирала временную повязку и накладывала новую, я рассказал ей все. И она поверила мне и не задавала никаких вопросов, а когда я поблагодарил ее за повязку и за доверие — она улыбнулась мне.

Шесть часов спустя. Без двадцати минут одиннадцать вечера. Мы уже собрались на "Файркрест" — Как говорится "Отчизна на подвиг зовет". Шарлотта уже мне не улыбалась. Она смотрела на меня, как обычно смотрят женщины, которые собираются о чем-то попросить и понимают, что скорее всего им откажут. Взгляд ее был отнюдь не ласковым. Не дожидаясь ее слов, я заявил:

— Простите, Шарлотта. Мне искренне жаль, но ничего не выйдет. Вы не пойдете с нами. —  Она была одета в черные брюки и свитер — самая подходящая одежда, чтобы идти или намереваться идти с нами на полуночную увеселительную прогулку. — Мы собираемся не на пикник на Темзе. Вспомните, что вы сами говорили утром. Там будут стрелять. Вы думаете, мне хочется видеть, как вас убьют?

— Я останусь внизу, —  настаивала она. — Я буду очень осторожна, на палубу выходить не буду. Пожалуйста, Филип, разрешите мне пойти с вами.

— Нет.

— Вы говорили, что готовы ради меня на все. Помните?

— Это нечестно, и вы это знаете. Все, чтобы помочь вам, я имел в виду. А не то, что приведет к вашей смерти. Пусть убьют кого угодно, только не вас.

— Кого угодно? Вы так ко мне относитесь?

Я кивнул.

Она посмотрела на меня долгим взглядом, ее глаза удивленно расширились, губы зашевелились, словно она силилась что-то сказать и не могла.

Резко повернувшись, я вышел и повернул ключ в замке ее спальни.

Туман к тому времени поредел, видимость была не менее ста метров. Я посмотрел на светлую Т-образную щель, образовавшуюся в том месте, где створки ворот эллинга неплотно примыкали друг к другу и чуть-чуть не доставали до крыши постройки.

— Слушайте, — сказал я и повернулся к Хатчинсону. — Ширина корпуса у нас четыре с половиной метра. Ворота не шире шести. Кроме того, скорость приливного течения довольно приличная. Вы в самом деле рассчитываете провести судно в этот проход достаточно быстро, чтобы снести ворота, я не налететь при этом на скалы?

— Другого пути все равно нет.

Получилось у нас не совсем так как планировалось. Двери, вместо того чтобы распахнуться на шарнирах, сорвались с петель, и мы с оглушительным грохотом понесли все это перед собой. Впрочем это сыграло нам на руку, снизив нашу скорость. Алюминиевую носовую мачту с любимой телескопической антенной дядюшки Артура  срезало с неприятным металлическим скрежетом как раз на уровне рулевой рубки. Это еще уменьшило скорость. Винт, отрабатывал полный назад, но все же мы двигались слишком быстро до тех пор, пока скрежет, хруст дерева — частично нашей обшивки, но большей частью ворот, — и визг резиновых шин, густо навешенных на носу, не прекратился, и мы со страшным ударом не остановились, зажатые между водолазным ботом и левой стенкой эллинга. Дядюшка Артур был, должно быть, в весьма растрепанных чувствах — растрепанных так же, как и обшивка его возлюбленного "Файркреста". Хатчинсон дал малый вперед, чтобы удерживать судно в заклиненном положении, и включил прожектор — не столько для того, чтобы освещать и без того ярко освещенную внутренность эллинга, сколько для того, чтобы ослепить свидетелей нашего вторжения. Я вышел на палубу с автоматом в руках.