Непонятно, в связи с чем она вспомнила вдруг узловатые пальцы мужа, его круглую лысину и так раздражавшую Пэйган когда-то привычку громко жевать его любимые мятные лепешки. «Как посмел Кристофер оставить меня одну?» – возмутилась Пэйган и тут же испугалась своих собственных мыслей. И ей показалось, что она идет по бесконечно длинному черному туннелю – по беспросветному пространству отчаяния.

В течение следующих нескольких недель, когда ей приходилось встречаться с юристами, управляющими и поверенными в делах мужа, леди Свонн испытывала полную безучастность к происходящему. Потом она стала все забывать. Секретарь Кристофера тактично взял на себя организацию поминальной службы в церкви Святого Бартоломея в Смитфилде, после того как обнаружил, что вдова забыла позвать большую часть близких друзей мужа.

Каждое утро Пэйган с надеждой прислушивалась к тому, как опускают в почтовый ящик корреспонденцию. «Это неправда, этого не могло случиться на самом деле, – упорно повторяла она про себя. – Бог не мог так меня обидеть. Я же ничем этого не заслужила. Все это дурной сон, а Кристофер, должно быть, в эту самую минуту бреется в ванной».

– Как бы я хотела не чувствовать себя все время такой утомленной, – жаловалась она Софии. – И еще хорошо бы, чтобы в нашем доме не было так холодно.

Двумя днями позже, вернувшись из школы, София увидела, как ее мать – смертельно бледная, но с сухими глазами – роет яму посреди их роскошного сада. Рядом лежало бездыханное тело Бастера.

– Я забыла поводок, а глупая псина погналась за кошкой – прямо под мотоцикл. Только Бог ведает, чем мы заслужили две такие смерти за один месяц. Но дни Бастера и так уже были сочтены, ему ведь исполнилось двадцать.

Жизнь потеряла для Пэйган реальные очертания и представлялась зловещим сном, от которого она вот-вот надеялась пробудиться. Любые действия были бессмысленными. Люди тоже. Ничто не имело значения. Жизнь потеряла точку отсчета.

На следующее утро Пэйган остановила дорожная полиция, потому что ее старенький автомобиль несся по центральным улицам со скоростью около ста миль в час. Она долго не могла вспомнить регистрационный номер машины.

– В моей голове образовались огромные черные дыры, – попыталась она объяснить полисмену. Но он не понял.

– Мне кажется, дорогая, – сказала Пэйган вечером, обращаясь к Софии, – твой отец все-таки мог найти более подходящее время, чтобы нас оставить. Я понятия не имею, каким образом он собирался использовать деньги, полученные от премьеры Лили, а в его бумагах нет на это никаких указаний. Я же никак не предполагала, что все это свалится на меня одну. И что мне теперь делать? – Она кружила по их розовой гостиной, напряженно задавая себе одни и те же вопросы. С кем посоветоваться? Кто ей поможет? Кто знает ее прошлое, ее шуточки, ее страхи? С кем она будет встречать Рождество?

– Как же мне все-таки быть? – произнесла она вслух.

– Ты стала похожей на бабушку, – жестко заметила дочь в надежде, что эти слова, прозвучавшие почти как оскорбление, вернут мать к жизни. Но Пэйган их просто не услышала. Она взяла коробку шоколадных конфет и, включив телевизор, молча уселась на диван, погрузившись в созерцание телеигры. София, разрыдавшись, выскочила из комнаты. И вдруг Пэйган охватила настоящая паника. Она смотрела, как некая Мона из Нортона забирала свои богатые трофеи. «Что со мной? – испугалась Пэйган. – Почему я потеряла контроль над своими мыслями?»

Мона на экране картинно взвизгнула от радости, картинно упала в объятия мужа, а Пэйган все пыталась вернуть контроль над собственными мыслями. «Наверное, я схожу с ума, – решила она наконец. – Завтра надо будет пойти к врачу». Она не понимала, что страдает от классических симптомов переживания тяжелой утраты и что немало времени пройдет, прежде чем она сможет выбраться из туннеля смерти.

Но, войдя следующим утром в кухню, она решила к врачу не обращаться. «Нет никакого смысла спасать такого ничтожного человека, как я. Помощи врачей ждут действительно больные люди, и зачем же такой истеричке, как я, которая просто не может держать себя в руках, отвлекать их внимание?»

Она осмотрела свою уютную кухню: свисающие с потолка букеты засушенного розмарина, очаровательные терракотовые от руки расписанные горшочки, корзины с маленькими перепелиными яйцами и овощами. Великолепный обеденный сервиз – часть ее приданого – стоял здесь же, на деревянных кухонных полках. «Какой смысл было трудиться над тем, чтобы обуютить кухню? – подумала Пэйган. – Кухня – это место по производству завтраков-обедов-ужинов, и зачем ей быть хорошо обставленной? И зачем этот роскошный сервиз? Все равно он когда-нибудь разобьется. Рано или поздно все бьется». Она открыла окно, взяла одну из тарелок и бросила ее вниз, завороженно глядя, как разлеталось в стороны множество мелких осколков. «Вот и моя жизнь похожа на разбитый дорогой фарфор», – вздохнула Пэйган.

Полчаса спустя вернувшаяся из школы София в полной растерянности стояла посреди разоренной кухни. Приближаясь к дому, она уже видела гору разбитой посуды перед входной дверью.

– Мама, я уезжаю на выходные к Джейн, – решительно заявила она, надеясь услышать в ответ: нет, я не могу без тебя, останься со мной!

– Как тебе удобнее, милая, – безучастно ответила Пэйган.

– Мама, я не могу больше видеть тебя такой! Я ухожу! – закричала она, но Пэйган ее просто не услышала. София запихнула пару юбок и магнитофон в свой рюкзак, сбежала вниз с лестницы и выскочила на улицу.

Дом опустел и погрузился в тишину. Пэйган достала из шкафа бутылку бренди и поднесла ее к губам. Внутри она почувствовала страшную пустоту. «Я ничего не стою, никому не нужна и уже никогда никому не буду нужна. Я не хочу жить. Жизнь мой враг, а смерть – друг. Будущее темно, страшно и бессмысленно».

К полуночи она осушила еще бутылку джина, виски и вермута. Потом склонилась над кухонной раковиной – ее долго рвало. Потом она подумала: «Этого не должно больше со мной случиться» – и позвонила в Общество анонимных алкоголиков – узнать, когда будет их очередное собрание у входа в церковь на Трафальгарской площади.

– А теперь выталкивай меня! Сильнее! Сильнее!.. Господи, да уберешь ты когда-нибудь это? – Он ткнул пальцем в живот Лили.

Лили закрыла глаза, изо всей силы напрягла мускулы и втянула живот.

– Более плоским он уже не будет, – прошептала она сквозь стиснутые зубы.

– Ты слишком напрягаешь шею, расслабься! – Опять мучитель-тренер притянул колени Лили к подбородку и всей своей тяжестью навалился на них. – Когда мы закончим, у тебя будет спина, как у Макаровой. Ну, хорошо. Давай дальше.

Лили прошла в угол комнаты и легла на прикрепленную к полу кровать. Дождь тяжелыми каплями бил по оконному стеклу. Если бы только кто-нибудь знал, как ей осточертела эта нью-йоркская зима!

– А как твои успехи в танцклассе?

– Когда надо показать, как правильно выполнять движение, репетитор обращается ко мне. – Лили закрепила на лодыжках ремни тренажера. Тренер верил в нее. Месяц назад Лили была в чудовищной форме, но его поразила ее необыкновенная сосредоточенность и работоспособность. Он привык иметь дело с актрисами и редко встречал среди них столь дисциплинированных людей. Он знал, что может быть строг, даже резок с ней, и это только заставляло Лили крепче сжать зубы и работать еще больше, в то время как любая другая на ее месте наверняка закатила бы истерику и хлопнула дверью.

– Но от канона «Фоли-Бержер» ты еще, к сожалению, далека. – Он подошел к тренажеру, на котором лежала Лили, и резко поднял вверх ее левую ногу.

– Вверх и вниз пятьдесят раз, – скомандовал он. – Тебе все еще не хватает силы в этой ноге. – И пока Лили из последних сил выполняла движение, он внимательно следил за положением ее мышц.

– Посмотри, ты уже даже внешне меняешься. – Он подвел Лили к зеркалу и показал, как подобрались ее бедра и ягодицы, как укрепились мускулы брюшного пресса. Все шло по плану. К маю Лили должна уже быть в полном порядке и в полной готовности к съемкам «Лучших ног в шоу-бизнесе».