– Интересно! – восхитился Димка. – А что в шахте самое удивительное тебе запомнилось?

– Сверчки, – коротко ответил гранатометчик.

– Не понял… – недоверчиво протянул напарник.

– Вот и я сначала не понял, думал, все – слуховая галлюцинация! Мало ли, перепад давления, глубина отнюдь не маленькая, около километра… Но в шахте, среди нагромождения металлоконструкций, трубопроводов и кабелей, рядом с вагонетками, в темноте, рассеиваемой только светом «коногонок», пели сверчки! Начальник участка, который спустился с нами, пояснил, что сверчки приезжают сюда вместе с лесом для крепи угольной лавы, вот и поют.

– Охренеть – санаторий «Хвойная роща»! – Димка хоть и вырос в интеллигентной семье, но общение в десанте особого выбора выражений не предполагает.

– Вот именно, – кивнул Трошин.

– Ну и как там вообще? Каково это – работать в шахте? – продолжал допытываться Димка.

– Тяжело. Я ведь и в очистном забое тогда впервые побывал – это там, где комбайн непосредственно вгрызается в угольный пласт. И весь этот забой, все 250 метров его длины я прополз. Ведь там нельзя даже сидеть нормально. Представь, что ты залез под кровать и там работаешь шесть часов подряд. Так вот в лаве, где добывают уголь, места гораздо меньше, чем под кроватью!.. Но дело не только в этом. Знаешь, сравнение шахты с подземным городом довольно избитое. Важно другое: для работы под землей от горняков требуется не только физическая сила, выносливость, трудовая смекалка, но и глубочайшие технические знания вместе с огромным опытом эксплуатации сложнейших механизмов. По сути дела, без всех этих приводов, электрических, гидравлических и прочих машин не то что работа – просто нахождение в шахте, а тем более на глубине более километра, просто невозможна. Ошибаются те, кто представляет шахтеров грубыми и даже ограниченными. Да, труд горняков – совсем не парадный, он далек от сверкающего паркета и интеллигентной утонченности. Но здесь сама жизнь заставляет учиться каждый день. Учитывать множество факторов геологии, разных инженерно-технических дисциплин. Опыт здесь – в тесноте и первородном мраке горных выработок нарабатывается потом, и не только… Именно поэтому горняки как никто другой знают себе цену.

Димка, замолчав, потрясенно слушал рассказ Трошина. А Юру, как говорится, несло.

– Ты наверняка знаешь, Дима, что уголь и алмаз – это одно и то же. Только алмаз как бы спрессован давлением земных пластов до абсолютной твердости. Так в горных выработках трансформируется и сама суть человека. Путь лица шахтеров черны от угольной пыли, но их сердца – это сверкающие алмазы самого высшего сорта!

– А горнорабочий очистного забоя – это ГРОЗ сокращенно? – догадался Дима.

– Да, у меня батя ГРОЗом в угольном забое работал. Их еще сами шахтеры метко и с юмором прозывают «четвероногими» или «горбатыми». Шахтеры шутят, если ГРОЗу, проработавшему несколько лет в лаве высотой меньше метра, необходимо на поверхности перекидать кучу угля, например, он становится на колени и орудует лопатой именно в этом положении. А некоторые ГРОЗы даже огород вскапывают, стоя на коленях!

– В самом деле, а почему так? – заинтересовался Дима.

– С колен, как говорят опытные горняки – а иных в ГРОЗы не берут, можно очень быстро вскочить и выбраться из лавы при особых случаях. Сидя на заднице, так не среагируешь, – объяснил гранатометчик. – Но все же эта подземная профессия – одна из самых уважаемых в шахтерской среде. Ведь ГРОЗ, можно сказать, кормилец, непосредственно добывающий уголь в очистном забое.

Напарники немного помолчали, негромко шипела рация на столе, в чашках исходил паром крепкий и сладкий горячий чай. Собака Гильза со щенятами грелись в своей конуре. Чернильно-черное морозное небо переливалось яркими, словно бриллианты, звездами, сплетающимися в причудливый узор созвездий. Хоть астрономию изучай! Снег лежал на крышах боксов для техники пушистым белым покрывалом.

– Вот так и жили… Неплохо жили, как раз закончились эти проклятые «лихие девяностые». Металлургия, а вместе с ней и угольные шахты Донбасса постепенно развивались.

– А что потом?

– А потом началась война, и моего отца убили украинские националисты.

Война ворвалась в жизнь людей Донбасса отнюдь не внезапно. С января смотрели по телевизору, как беснуется в центре Киева толпа украинских националистов. Как чубатые выродки жгут «коктейлями Молотова» украинских милиционеров и спецназовцев «Беркута». Весной уже началось вооруженное противостояние в Славянске, опоясались баррикадами областные госадминистрации в Донецке, Луганске, Харькове. Сначала с украинскими подразделениями – не с отмороженными националистами, даже воевать пытались по-джентльменски… А потом уже заварилась кровавая каша: Саур-Могила, Донецкий аэропорт, Харцызск, Иловайск, Еленовка…

Отец сидел перед телевизором и тихо матерился перед телевизором, наливаясь черной решимостью и злостью. А на экране охреневшие в край от безнаказанности украинские националистические ублюдки в форме образца НАТО уже перешли от угроз к открытому террору населения Донбасса. Мама в последнее время ходила по дому испуганной мышкой, предчувствуя близкую беду.

В один из дней он молча поднялся с дивана, выключил телевизор и пошел одеваться.

– Не пущу, – тихо, но со страшной решимостью сказала мама.

– Отойди, Света… Я должен остановить их. Не один, мы с мужиками с шахты уже договорились – создадим свою добровольческую роту. В армии все служили, те, кто постарше, еще при Союзе… Созвонились с нужными людьми, они нам «железо» достанут. Все нормально будет: прогоним эту бандеровскую мразоту с нашей земли и заживем, как прежде. Все будет хорошо.

Шахтер – один из тысячи таких же настоящих мужчин, обнял сына-старшеклассника, поцеловал жену и вышел за порог. Навстречу необъявленной, но уже свершившейся по черной воле Киева гражданской войне.

Мать Юры проводила мужа с сухими глазами, а когда мелькнула его широкая спина у калитки, разрыдалась, давясь горькими слезами… Так в Донбассе и уходили в бой: целыми бригадами, цехами, производственными участками. Крепкие мужчины – металлурги и шахтеры – становой хребет промышленности, они привыкли к каждодневному риску в своем тяжелом труде. И войну восприняли как тяжелую, грязную, кровавую и опасную работу, которую, тем не менее, за них никто не сделает. Они воевали с тем страшным упорством и расчетливостью, которая пугала их врагов. Ну что, националисты, хотели «москаляку на гіляку»?!! Теперь сами не говорите: «А нас за що?!».

Отец Юры погиб примерно через месяц боев. Сослуживцы позднее рассказали, как это произошло.

На их блокпост выходила бронегруппа «Правого сектора»[3]. Отцу Юры Трошина, как отслужившему в армии, отдали реактивный противотанковый гранатомет РПГ-7 и три кумулятивных заряда к нему, больше не было. Он успел сжечь два бронетранспортера бандеровцев, прежде чем его позицию накрыли ответным огнем…

Сослуживец передал – теперь уже вдове – Георгиевский крест и немного денег. Сказал, когда будут похороны. Тогда скорбные шествия и новые могилы появлялись в ДНР и ЛНР чуть ли не каждый день. Бросая пригоршню сухой земли на крышку отцовского гроба, Юра Трошин поклялся довершить дело отца – освободить родной Донбасс от бандеровской мрази, посягнувшей на самое святое.

Зимой 2014 года в их с мамой дом попал украинский снаряд. Им самим повезло – во время обстрела прятались в подвале. Обычная история для Донбасса… Весной 2015-го Юра Трошин окончил школу – друзья и знакомые вместе с волонтерами помогали с переездом в Россию.

В большой стране было поначалу трудно. Пришлось столкнуться с откровенной тупостью и косностью чиновников, но были и те русские, которые искренне переживали за переселенцев из Донбасса. Среди них были и те же чиновники, и коммерсанты, и простые русские люди. Вот их стараниями Трошины и получили свой угол, крышу над головой, положенные по закону социальные выплаты. Мама устроилась на работу диспетчером в троллейбусное депо. Лишняя копейка позволяла более-менее сводить концы с концами.