Я выключил воду, стараясь не думать о девушке, с которой засыпал и просыпался уже несколько дней подряд. Вот она и превратилась в некое подобие себя настоящей. Впрочем, это ее выбор – запираться в комнате каждый день и забывать обо всем. Я не собирался учить ее жизни. Хотя было странно, что она сразу после свадьбы не выпросила отдельную комнату. Я не стал бы возражать. Никто бы не стал.

Лола все еще делала вид, что спит, уткнувшись лицом в мою подушку и расположившись на кровати поперек. Я не сдержал усмешку. Она делала так каждое утро. Не то, чтобы я наблюдал, мне просто не нравилось, что кто-то спал на моей кровати.

Я наспех переоделся, нацепив на себя брюки и одну из белых футболок, что носил почти каждый день, еще раз глянул на девушку и вышел из комнаты, направившись прямиком в кабинет отца.

С самого его ареста я стал работать из дома. Хотя сложно называть работой несколько магазинов, клуб и охрану, потому что эту систему отец выстроил так, чтобы она работала даже в его отсутствие. Мне оставалось только контролировать выполнение задач, просчитывать риски и иногда встречаться с партнерами отца. Такими, как отец Лолы – скользкими, неверными и мутными. Такими же, как мы сами.

Отец с детства приучал меня к этому месту, к своему кабинету, устраивал ловушки и проверки, ведь я наследник, я должен знать все и даже больше, должен разбираться в его делах, должен знать, как отмазаться от полиции и заговорить зубы учителям в школе, будто кто-то из них не боялся со мной общаться.

Кабинет отца представлял из себя небольшую комнату, вход в которую был спрятан под лестницей. Поправка, второй кабинет отца, который он старательно прятал от чужих глаз. Здесь он хранил все документы, планы, местоположение лабораторий и складов. Именно в этом кабинете он работал, совершал секретные переговоры и точно знал, что в этом месте его никто не подслушает.

Здесь не было окон, только стол посередине, заваленный бумагами, стеллажи вдоль стен, несколько кресел и барный столик. За одним из семейных портретов скрывался тайный ход из кабинета на улицу, на крайний случай, как говорил об этом отец. Он продумал все для того, чтобы у него была возможность сбежать. Не у нас. У него. И он часто называл это место алтарем своих дел.

Я не чувствовал к нему ненависти. Скорее, это непонимание и неприятие. Зачем все это? Что давала ему эта пустая гордость? Я не знал, но почему-то думал, что и сам поступал бы также. Он воспитал из меня копию самого себя, вылепил из глины по своему образу и подобию. И образ этот омерзителен. Но я не собирался ничего менять, именно поэтому занял его место, опустившись в кресло за столом. Занял место ювелирного короля. В обычном мире. В нашем истинном мире – место наркобарона. Черт возьми, мне не хватало только долбанной короны из слез и трупов.

Я ненавидел нашу империю, но понимал, что она позволяла нам жить так, как мы жили. Именно бизнес отца поднял нас со дна, помог выплыть. Его безумие привело нас к этому. Наверное, кто-то бы сказал, что это глупо, бесчестно и бесчеловечно, но разве в мире, где матери убивают детей, осталось хоть что-то человечное? Мы никогда не пихали ни в кого свой товар насильно. Это выбор каждого. А я не привык осуждать чужой выбор.

В этом кабинете, в отличие от второго, всегда царили прохлада и темнота, здесь все будто было соткано из тьмы, из самого настоящего мрака. И даже свет нескольких напольных ламп не прогонял ощущение щупалец на плечах. Наш мир затягивал подобно осьминогу, который крепко держит и тащит на самое дно. И, конечно, мы находились даже ниже этого самого дна. Никто из нас не хотел и не собирался выплывать.

Я надел очки, взялся за бумаги прошлого месяца. Три месяца с момента ареста отца. Три месяца, за которые расследование Тайфуна не продвинулось далеко. Не потому что он плохо работал, он почти не вылезал из участка, а потому что за отцом шли слишком многие. Именно поэтому я собирался посетить почти все светские мероприятия в городе, мне нужны собственные партнеры, нужно убедить их в том, что отец уже не выберется из трясины, его не нужно спасать.

Я провел в кабинете несколько часов, иногда прерываясь на кофе и сигареты, пытаясь разобраться в его отчетах и записях. Не знаю, что за систему он выработал в своих ежедневниках, но в нее он меня точно не посвящал, и я пытался разгадать его сокращения и заметки. Встречи отца обычно были расписаны на месяцы вперед, а теперь все эти встречи должен был посещать я. И не обо всех знала его секретарша.

Дверь неожиданно открылась, заставив обернуться. На пороге возник Адам, держа в руках очередную книгу. Конечно, об этом кабинете знали все обитатели дома.

– Чего тебе? – спросил я, стягивая очки. Адам с большей вероятностью бы отпустил какой-нибудь комментарий о них. Признаться, никто не знал о том, что во время работы я надевал очки. Никто, кроме Адама, разумеется.

– Там приехала мать твоей жены, – проговорил он, закрыв за собой дверь.

– Мне постелить красную дорожку?

– А она у тебя есть? – как бы невзначай поинтересовался брат, но, наткнувшись на вопросительный взгляд, стал серьезнее. – Лола не выходит из комнаты, не отвечает на звонки, никого не впускает и вообще не отзывается.

– И что? Я бы на ее месте тоже бы не общался с родителями.

– Ключ от твоей комнаты есть только у тебя, – напомнил он. – И она могла сделать что-то с собой, – дополнил Адам, опустив взгляд на книгу. Это Лола то? Она бы ни за что не убила себя прекрасную. Скорее, всех нас, чем себя.

Я фыркнул, но все же поднялся из-за стола, направившись к выходу из кабинета. Доводить жену до суицида я тоже не хотел. Как и находить ее тело в своей комнате. Как бы я потом там жил?

Адам двинулся за мной. Уже в коридоре я остановился и повернулся к брату.

– Почему тебе так не дает покоя Лола?

– Ты ревнуешь? – выгнув бровь, спросил он, сложил руки на груди. Я нахмурился. Конечно, я не ревновал.

– Нет, мне просто интересно, почему моя жена так волнует моего брата.

– Это и называется ревность, – усмехнулся Адам и, обойдя меня, пошел в сторону лестницы на второй этаж.

Я не ревновал. Просто не понимал. И слухи о чем-то таком мне тоже были не нужны.

– Учти, что я узнаю, если между вами что-то будет! – проговорил ему вслед я.

– Не знал, что ты такой собственник, – со смешком выпалил Адам уже около лестницы, но замер, заглянув в небольшую гостиную. Я подошел к нему, пытаясь понять, что его так удивило.

Лола.

Я поднял брови, бесстыдно разглядывая девушку при полном параде, с укладкой и легким макияжем, что сидела с неестественно прямой спиной на небольшом диванчике, напротив примостилась ее мать. В руках у Лолы покоилась маленькая чашка, из которой она чинно отпивала чай. Это она-то не выходила из комнаты несколько дней подряд?

– Так и зачем ты приехала? – вдруг спросила Лола, со звоном поставив кружку на блюдце.

Мы не должны подслушивать, но мне было интересно, что могла сказать женщина, которая продала своего ребенка моей семье.

– Хотела узнать, может, тебе что-то нужно, – тихо выдала женщина, сжав край твидовой юбки.

Лола наигранно задумалась, постучала длинным ногтем по подбородку, затем усмехнулась и повернулась к матери. Я уже говорил, что она любила помпезность?

– Нормальных родителей, пожалуй, но таких еще не завезли.

– А она не промах, – шепотом присвистнул Адам. Я согласно кивнул. Не просто же так я спал с ней два года. Чертова стерва. Но, признаться, хорошая актриса.

– Лола, – устало начала женщина. Они с Лолой удивительно походили друг на друга: те же острые черты лица, выступающие ключицы и плечи, россыпь веснушек на носу и щеках. Мать Лолы оставалась брюнеткой, Лола же уже несколько лет подряд коротко стригла волосы и красила их в белый цвет.

– Снова хочешь оправдаться?

– Этот брак был тебе необходим.

– Он был необходим отцу! – воскликнула девушка со злостью.

– Наша семья рассыпалась, Лола! Отец женился на этой идиотке, сам едва не угодил за решетку. Куда бы ты пошла, если бы семьи не стало? Тебе был нужен этот брак, – женщина перешла на повышенные тона, заставляя едва не прикрывать уши от слишком высокого голоса. Лола скривилась, резко поднялась на ноги, отряхнув подол обтягивающего платья.