Как я и предполагала, на работы никто не вызвался. Я усмехнулась:

– Баб Паш, назначь дежурных.

– Кого? – недоуменно отозвалась бабка.

– Дежурных, – повторила я, – тех, кто будет чистить и мыть. Их должно быть столько, сколько у тебя пальцев на двух руках.

Бабка понимающе кивнула и, загибая пальцы, назвала десяток имен.

– Белава, выдай им завтрак, – распорядилась я, и довольная десятка прошмыгнула мне за спину, вытаскивая на ходу миски. Здесь у каждого была своя посудина для еды.

– А мы? – прогудел Хром. Тот самый, что пытался выступать вчера.

– А вы сейчас будете мыть кирки и спальни, как вчера, – я улыбнулась. Как обычно, ярость быстро улеглась, и мое настроение стало почти умиротворенным, – а потом завтрак.

– Так вчерась же мыли?! – открыл рот Хром, но на него тут же зашикали. А моя злость приподняла голову и посмотрела на стушевавшегося бомжика. – Ну, надо, так надо… на свежей соломе спать-то приятнее…

Когда кирки выволокли на улицу, я позвала всех и показала, какими они должны получиться в итоге. Вчера-то в темноте мыли, и, хотя они явно стали чище, до идеала было слишком далеко. Так что будут драить, пока не отмоют. Заодно и руки станут чище. Перед едой.

Мы только начали отмывать спальни, как из храма выбежал встревоженный святоша. А за ним семенила та самая бомжиха, что возмущалась моим самоуправством, и что-то говорила прямо на бегу. Настучала уже, гадина.

Все жители работного дома застыли с тряпками и скребками в руках, глядя на приближающуюся процессию.

Я вышла вперед. Что же… я все затеяла, мне и отвечать. Да и про банный день узнать надо, и сменную, вернее, хоть какую-нибудь одежду бомжикам необходимо выбить. А то толку мыться-то и обратно в тряпье вонючее одеваться. Ненавижу вонь.

Святоша тоже не дурак, прямиком ко мне направился, сверкая глазками. Красивые они у него все же, черные, как самая темная ночь.

– Что здесь происходит? – Спросил он, от негодования забыв свое извечное «дитя мое».

– ПХД, – хмуро ответила я, чувствуя непреодолимое желание треснуть бабу-ябеду по ее бестолковой голове. Или хотя бы сказать ей, что она непроходимая дура.

– ПХД? – переспросил святоша, – Что это такое?

– Парково-хозяйственный день, – расшифровала я аббревиатуру, – уборка прилегающей территории.

– Уборка? снова переспросил святоша и оглядел двор и бомжиков с тряпками, которые замерли с надеждой смотрели на избавителя, – но почему ты не даешь людям еду?

– Потому что эти люди тупые и ленивые, – злилась я сильнее, – и, получив еду, сразу разбегутся по помойкам. И заставить их убираться можно только до завтрака, а не после.

– Но так нельзя! Господь Бог против такого! Каждый человек имеет право жить так, как хочет! – святоша был полон праведного гнева. А вот меня его слова рассмешили.

– Сказал святоша, – фыркнула я, – который каждый вечер запирает несчастных женщин в ящики.

– Что? – не понял меня святоша, – Белава, немедленно выдай всем завтрак.

Народ тут же встрепенулся и, бросив кирки посреди двора, потянулся к кухне.

– А кирки вы сами заносить будете? – мне было смешно. До горечи. Хотелось затопать и заорать, что меня достал этот идиотский мир, что я хочу обратно. Если бы я умела плакать, то разрыдалась бы и повисла на святоше, требуя утешения. Но первый и последний раз я ревела в тринадцать лет, у Ирки.

– Белава, подожди, – святоша задумался. Посмотрел вокруг, на наполовину чистые кирки, на меня, на бомжиков. Я видела, как в его голове мечется только что снизошедшее на него понимание, если бомжикам прямо сейчас дать завтрак, то они даже не подумают о том, чтобы занести кирки в спальни. Или вынести оттуда ведра с водой. Они просто уйдут на паперть, бросив все как есть. – Пусть закончат уборку, потом дашь им еду.

– Святоша, – ахнула ябеда, – но как же так?! Это же против воли Божьей!

– Ну, что ты, – улыбнулась я и поддержала тетку за локоток. Со стороны смотрелось вполне невинно, но я сжала пальцы так, что она зашипела, – тебя же никто не заставляет. Не хочешь мыть кирку, можешь просто уйти, – я мило улыбалась, – без завтрака.

– Я Божий человек! – вскинула эта идиотка голову, гордясь собой.

– Верена, – вздохнул святоша, – мы здесь все Божьи дети. И ты, и Василиса, и я. И я тоже имею право жить так, как хочу. А я хочу жить тихо, мирно и без скандалов. Поэтому сначала наведите здесь порядок, а потом получите завтрак. Если же кого это не устраивает, то я при храме никого не держу, можете идти на все четыре стороны.

Тетка онемела, да и все бомжики тоже. А святоша повернулся ко мне:

– Василиса, пойдем со мной, дитя мое. У меня к тебе будет небольшая просьба.

Он медленно пошел к храму. А я, обернувшись к своим бомжикам, гаркнула:

– Чего замерли?! Живее за работу, а то каша остынет!

И с удовольствием отметила, как, повздыхав и попрятав миски, грязнули продолжили отмывать кирки. Что же… раз пошла такая пьянка, надо прямо сейчас выпросить у святоши одежду и банный день.

– Святоша, – догнала я священника, – сегодня мы наведем чистоту в спальнях, но сами люди очень грязные, и не мылись с самого лета. Мы должны организовать им банный день.

– Еще один День? – фыркнул святоша, и я только заметила, что он хихикает себе под нос, – и сколько же у тебя еще таких Дней?

– А сколько дней в неделе?

– Семь, – произнес святоша и расхохотался. Он понял мою мысль. – Василиса, ты слишком неугомонная. Даже не знаю, на беду или на удачу привел Господь тебя в мой храм. Но, кажется, я понимаю родственников твоего умершего мужа.

– Святоша, – я пропустила мимо ушей этот сомнительный комплимент, – раз уж Господь Бог велит всем жить так, как они хотят, то может вы не будете запирать меня в кирку против моей воли?

– Разумеется, – тут же отозвался святоша, – буду. Кирка не прихоть, а забота о вашей безопасности. Вы уже сами столкнулись с одержимостью, дитя мое, и, думаю, вам не хочется пройти через Уд снова.

– Ну, почему же, – усмехнулась я, – мне даже понравилось. И я совсем не прочь полежать под вами еще раз.

– Кхм-кхм, – закашлялся святоша. А я пожалела, что иду сзади и не могу увидеть его лицо. – Дитя мое, я хотел поговорить с тобой о другом. Твое желание устроить жизнь обитателей работного дома похвально, хотя и неожиданно. Очень мало людей в нашем мире готовы посвятить себя бескорыстному служению другим.

А я кивала головой, соглашаясь со словами священника, хотя, когда я затевала эту уборку, меньше всего думала о других. Прежде всего, мне хотелось устроить нормальные условия жизни для себя. И жить в помойке мне совсем не нравится. Но не говорить же это святоше? Пусть думает, что я такая хорошая. Может быть быстрее пойдет мне на встречу.

– И я хотел тебя попросить присматривать за работным домом и его обитателями постоянно. У меня, к сожалению, не хватает на это времени, а люди нуждаются в заботе. Только воздержись, дитя мое, от подобных условий. Божий человек должен получать кусок хлеба и ночлег в любом храме просто так.

– Святоша, – мысленно я скривилась. Вот идиот, неудивительно, что бомжики так обленились. Но виду не показала, – я совершенно с вами согласна. И как только мы наведем чистоту в спальнях и кухне, так и будет… хлеб и ночлег они будут получать просто так, без всяких условий. Но вот за остальное им придется потрудиться.

– За остальное? – Удивился святоша, – За какое, остальное?

– За чистую одежду, за баню, за новую посуду, – загибала я пальцы, а потом сжала оба кулака, – и за многое другое.

– Но, дитя мое, мы ничего этого не даем людям.

– Будем давать! – я решительно взмахнула рукой, – святоша, людей надо помыть и переодеть. Вы посмотрите, какие они грязные и в чем они ходят. Как пустить таких грязнуль в чистые спальни? Они же мгновенно сведут все наши усилия по уборке на нет. И придется снова заставлять их мыть и чистить, – вздохнула я сокрушенно.

Святоша расхохотался. Он смеялся, запрокинув лицо вверх, и теперь выглядел совсем мальчишкой. И я вдруг поняла, что вся его строгость и серьезность напускная, а на самом деле он вот такой, как сейчас: веселый, смешливый… просто научился прятать все это в глубине своей души.