Вот так лежала, я лежала… и уже прямо ерзала от нетерпения, ожидая, когда святоша уд начнет прилаживать к делу. А что? Я женщина свободная, незамужняя… ну, вдова теперь… мне для здоровья даже полезно.
– Вот и все, дитя мое, – после очередного кормления-поения святоша легко соскочил с приступочки и принялся одеваться.
– Как, это все?! – возмутилась я, задыхаясь от негодования, – а уд?!
М-да, оказалось Уд Божий – это молитва с поглощением крови и плоти Его, то бишь булки и компота. И молитвой этой демоны из тела человеческого изгоняются. На четвереньках святоша стоит, чтобы в глаза мне смотреть. А обнажен по той же причине, что и я, чтобы демон под его одежду не залез.
Развязал меня святоша, велел тихо сидеть и из кельи никуда не выходить. А если приспичит, так в углу за шторкой ведро стоит. А сам опять сбежал.
И вот сижу я на постели. Расстроенная, огорченная и обиженная до глубины души. Даже, черт побери, прости Боже, что в храме ругаюсь, святошу моя красота женская не возбудила. Что же так не везет-то мне с мужиками? Ни в том мире, ни в этом…
– Дитя мое, ты уже можешь одеться, – святоша-козлина в келью мою вернулся. С большой тарелкой каши с мясом и литровой кружкой горячего взвара с травами и медом. Это я по запаху определила.
В келье было тепло, святоша меня уже видел, а голод был сильнее стыда и обид. Так что я плюнула на все и впервые за несколько дней нормально поела.
А святоша мне войлок приволок на приступочку подстелить, чтоб помягче было. И одеяло шерстяное. Сказал, что ночью печь остынет, холодно будет. И в храме я могу спать не в ящике, а в нормальной постели.
– Дитя мое, – после завтрака святоша присел на мою приступочку, – куда ты сейчас направляешься? Где твой отец живет?
– Никого нет у меня, святоша. Одна я совсем, – вздохнула я грустно. Тут мне даже врать не пришлось, правда все. И слова, и чувства.
– Деньги есть?
Я помотала головой. Нет… Вернее, есть, но на карточке. И вряд ли в этом мире есть банкоматы Самого известного Банка. Он, конечно, вездесущий, но не до такой же степени.
Святоша помолчал, подумал и заявил:
– Тебе, дитя мое, лучше всего в монастырь податься. Там матушка о тебе позаботиться, без куска хлеба, крыши над головой и благословения Божьего не оставит. А иначе, пропадешь…
– Простите, святоша, – снова помотала я головой, – не чувствую я в себе призвания к жизни монастырской.
– В миру одиноким вдовам несладко приходится. Всякий ее обидеть норовит. А уж, тем более, из таких… Я же вижу, дитя мое, отец твой достойным купцом был. И не бедным явно. Сможешь ли ты справиться с жизнью безродной вдовы?
– Я попытаюсь, – улыбнулась я, – меня отец правильно воспитывал, я любой работы не боюсь. Если надо, то и тряпку в руки возьму, и половник…
– Умеешь, значит, кухарничать? – Заинтересовался святоша, – нам в работном доме при храме помощь на кухне всегда нужна. Сможешь с тряпкой справится, сможешь и остаться. Кирку и тарелку каши заработаешь.
– Договорились, – я протянула руку для рукопожатия. Машинально. А святоша сначала пожал, тоже машинально, а потом застыл, ошеломленно глядя на наши руки…
А я руку быстренько выдернула, в одежду свою влезла и шасть из кельи. На всякий случай.
Глава 4
В работный дом меня провожал мальчишка-послушник лет двенадцати, с пыхтением помогавший, или скорее мешавший, тащить мой баул с трусами.
– Эй, парень, – обратилась я к нему, – а ты знаешь почему женщины в кирках спят?
– Да, кто же не знает? – Пацан хмуро посмотрел на меня. Святоша велел ему разместить меня в работном доме и отвести на кухню. И это поручение мальцу почему-то не понравилось. – Ежели вас, женщин, в кирку не запирать на ночь, демоны в вас вселяются. У вас разум-то с булавочную головку, много места не занимает, а пустота притягательна для бесов. Потому и безделье вредно, – это явно было наставление старших, – пустое время тоже демонов приманивает.
Ну, ничего себе я мир выбрала для попадалова. Надо шустрее думать своей булавочной головкой, как выкручиваться буду из этой ситуации.
– А я спала сегодня без кирки и никто в меня не вселился, – спровоцировала я мальчишку на дальнейшие откровения. Кто мне еще расскажет о мире так, чтобы ничего не заподозрить? Только тот, кто уверен, что я дура только потому, что женщина. Что с дуры-то взять?
– Ты в храме спала, – презрительно фыркнул мальчишка, – да еще после Уда… а вчерась видели мы, как ты бесновалась, пока святоша молитву читал.
– Видели? – я даже остановилась от удивления, – через стены, что ли?
– А кто, по-твоему, плоть и кровь (хлебцы и сок) приносил? – фыркнул мальчишка, – инкуб твой, что ли? – А пока я приходила в себя от такой новости, довольно добавил, – но ты быстро в себя пришла, тебе полкруга хватило. Вот другая, что вчера утром принесли, долго бесновалась. Святоша два круга молитв прочитал, пока демона изгнать получилось. А с леди Элеонорой святоша сегодня до утра возился. Даже нас спать отправил. Всю ночь сам, один, с демоном боролся. Очень уж демоны леди Элеонору любят. Почти каждую ночь вселяются…
Я расхохоталась… Вон оно что! У святоши, оказывается, возлюбленная есть. Тогда не так уж и обидно, что уд у него не поднялся.
Работный дом оказался совсем рядом, в одной из пристроек к храму, с обратной стороны от фасада. Две небольшие комнаты: одна для мужчин, вторая для женщин. Грязища была страшная, а вонь стояла такая, что я еле дышала, хотя уже привыкла к запахам города.
В мужской комнате рядами стояли низкие топчаны-приступочки, такие же, как в храме, только узкие. А в женской – кирки. Ну, ведь гробы и гробы. Крест на крышке… Только многоразовые. И вид у них такой был, как будто бы их по сто раз закапывали и раскапывали. Я в такой под страхом смерти не лягу.
– Баб Паш, – заорал мальчишка во все горло, – я вам новенькую привел! Святоша велел место выделить и на кухню определить.
– Что орешь, неслух, – раздался голос в пустой комнате, – чай, не глухая.
И из гроба, стоящего прямо с краю, поднялась старуха. Я от неожиданности взвизгнула и отпрыгнула, натолкнувшись спиной на свой собственный баул.
Мальчишка расхохотался и, развернувшись на пятке, усвистал обратно в храм. Как и не было. Только ошметки снега от его валенок остались на полу, покрытом грязной, вонючей соломой.
Мать моя женщина! Я не хочу здесь жить!
Бабка внимательно оглядела меня с ног до головы, недовольно хмыкнув.
– Как звать-то тебя?
– Василиса, – ответила я. И решительно шагнула вперед. Хочу – не хочу, а больше мне жить негде. – Здесь есть кладовка, которая на ключ запирается, чтобы мои вещи убрать?
– Из благородных, что ли? – проигнорировала бабка мой вопрос.
– Из купеческих, – ответила я и повторила свой вопрос настойчивее.
Бабка покосилась на меня недовольно, но кивнула. Кряхтя, выбралась из гроба, и, махнув мне рукой, привела меня к крошечному чуланчику, в котором лежал разный непонятный хлам.
– Вот, – кивнула она, – можешь сюда свое барахло положить.
– А это что за мусор? – спросила я, кивнув на кучи, лежащие в углах кладовки. Оно бы, конечно, все равно, но уж больно сильно мышами пахло. Как бы твари мои трусы не погрызли, тогда плакали мои мечты о богатой и беспечной жизни.
– Чегой-то мусор? – фыркнула бабка, – у каждого свое добро. Так клади, или закрываю я?
Положила. А чего думать-то? Мыши погрызут или нет – еще неизвестно. А вот если оставить мой баул без присмотра, то сопрут, как пить дать. Не верю я, что жители ночлежки, а больше всего это было похоже именно на ночлежку для бомжей, обойдут вниманием содержимое моего баула. Я и бабке-то не доверяю и буду следить за этой дверкой, как коршун.
– А теперь, покажи кирку мою, – велела я бабке, – и крикни кому-нибудь, чтоб ведро воды принесли, мыло, тряпки и нож.
Хотела я хотя бы немного почистить свое будущее спальное место. А то тут, наверное, и насекомые водятся. У меня от одной мысли все зачесалось.