Клавдий Васильевич молчал, хоть, возможно, ему и следовало что-нибудь ответить. По крайней мере пресечь столь крамольные разговоры. Но, главное, не выдать себя, не показать внезапного, обессиливающего ужаса. Ноги его налились ледяным свинцом, и, казалось, примёрзли к хорошо утоптанной тропе. Приятное опьянение улетучилось. Звёздная ночь обернулась ледяным мраком. Казалось бы, куда уж хуже, но его мучитель продолжал пытку.

– Вы вот забыли меня, а я вас помню, товарищ Цейхмистер. Одна тысяча девятьсот пятьдесят седьмой год. Зимовка на Эрберийском створе. Вернее, створ тогда ещё не был выбран. Вы с бригадой вели разведку. Замеры скорости течения, бурение… Я в этом слабо разбираюсь. Моя задача состояла и состоит в сохранении именно жизней. Чтобы не замёрзли, чтобы звери дикие не сожрали и так далее… То есть как раз обеспечить отсутствие братских могил.

Они остановились под фонарём, уже в виду пресловутого «коттеджа» – странной архитектуры, небольшого двухэтажного здания с огромным количеством окон, окошек и оконец, каждое из которых в этот поздний час было ярко освещено. На снегу перед домом лежали разноцветные световые пятна. Настоящая иллюминация. Порой в освещённых квадратах мелькали чьи-то тени, слышались звуки музыки – кто-то крутил на проигрывателе пластинку модной группы АВВА. Из торчащих над крышей труб туманными облачками на фоне тёмных небес вились, переплетаясь, дымы. Их вид и аромат придавали тонущему в сугробах жилищу особенно уютный вид. Клавдий Васильевич уставился на окна. В сравнительно небольшом доме – пять или шесть комнат – обитает довольно много народу. Возможно, даже человек двадцать. Возможно, кто-то тоже слышит россказни Архиереева. Возможно, в свете ярких окон самому Архиерееву стал заметен испуг Клавдия Васильевича. В таком случае следует крепиться, не подавать виду. Во что бы то ни стало казаться равнодушным. В конце концов Клавдию Васильевичу Цейхмистеру нет никакого дела до Гамлета Тер-Оганяна и его друга Юделя Генсбурна, как бы богат этот Юдель Генсбург ни был.

– Прошу к нашему, как говорится, шалашу! – проговорил Архиереев, делая приглашающий жест. – Ваши вещи уже доставлены сюда, а моя жена – уверяю вас, она прекрасная хозяйка! – уже приготовила для вас койку. Мы живём пока тесновато. Ютимся по две семьи в одной комнате. Но, уверен, под вашим руководством всё станет по-другому!

– Вы что-то говорили о Гамлете Тер-Оганяне. Он точно умер?

– Тер-Оганян? Об обстоятельствах смерти этого ЗК история умалчивает. Этот, в отличие от Юделя Генсбурга, нестарый ещё человек, доходягой не был и мог бы побороться за свою жизнь. Наверное, поэтому именно ему Генсбург и завещал свой сундук. А может, дело в жадности или свойственном всем евреям чадолюбии? Может быть, Генсбург надеялся, что его лучший друг, освободившись, доставит богатство семейству. У золотоискателя на воле осталось трое детишек. Возможно, Генсбург просто любил Тер-Оганяна как друга. Это я тоже могу понять. Сам полюбил Осипа, хоть Осип и эвенк. У самого Генсбурга – к тому времени, когда он попал на лёгкие работы, ему было не более сорока лет – сердце оказалось изношенным, как у глубокого старика. Так что сами уж решайте, стар он был или молод, а Тер-Оганян, хоть и работал на лесоповале, но был лет на пятнадцать моложе. Короче. Совсем коротко. Ходили слухи, будто Юдель Генсбург за минуту перед смертью от сердечного приступа сообщил Гамлету Тер-Оганяну место, где закопал ящик.

– И что?!! – сам не свой от волнения вскричал Клавдий Васильевич. – Ящик нашли? А золото? Оно, конечно же, досталось вам?.. То есть нет, конечно… – Клавдий Васильевич осёкся, наткнувшись на насмешливый взгляд Архиереева. – Вы, конечно же, сдали золото куда полагается.

Последовала мучительная в своей многозначительности пауза. Архиереев шевелил усами, мялся, причмокивал, переступал с ноги на ногу, словно и вправду замёрз.

– Вот так лежит в земле железный ящик, полный золота. Безо всякого дела, без пользы лежит, – закатив глаза в притворной мечтательности, произнёс он наконец. – Да и что можно приобрети во всём СССР на это золото? А в Усть-Нере? Поясняю: Усть-Нера чем-то похожа на ту же Нюрбу. Те же бараки, только зимой холоднее и снабжения вообще никакого, даже по зимнику. Натуральное хозяйство. На тысячи километров вокруг только поселения бесконвойных ЗК. Бежать-то некуда. Иными словами, на трассе золото совершенно бесполезно, потому что на трассе коммунизм уже построен.

– То есть как это «лежит»?!! Выходит, Тер-Оганян не забрал золото? Так он тоже умер?!! Или… Как он поступил с золотом?!! – сам не свой от нарастающего волнения, проговорил Клавдий Васильевич.

– Кто?

– Тер-Оганян! Вы говорите, что золото лежит в земле. Значит, Гамлет Тер-Оганян не нашёл клада. А если он клада не нашёл, то клад всё ещё лежит в земле.

– Конечно. А почему вы так разволновались? Там умирали многие. Товарищи правы – хоронили в братских могилах. Туберкулёз повальный, знаете ли. Случались и эпидемии тифа. Но Гамлет умер не от заразной болезни.

– В каком году это было?

– Не помню. Впрочем, кажется, в 1949‑м. Тер-Оганян вам не сродни?

– Почему вы так подумали? Нет, конечно…

– Вы так о нём переживаете. Больше, чем о золоте.

– Нет, что вы! Нет! Нет!

И Клавдий Васильевич прошмыгнул мимо Архиереева к крыльцу. Оскальзываясь на каждой ступеньке, он добрался до входной двери, попытался её открыть и, потерпев неудачу, он беспомощно обернулся к смеющемуся Архиерееву.

– Вы, Архиереев… – Клавдий Васильевич поперхнулся словами, долго кашлял, прежде чем произнёс окончание фразы. – …И фамилия у вас неприличная: Архиереев!

Старик Архиереев остановил моторку недалеко от устья безымянного притока Вилюя. Здесь, в прибрежных кустах, пряталась небольшая пристань, сложенная из полудюжины распиленных на плахи брёвен. Архиереев привязал лодку к торчащей из воды жердине, но не спешил выбираться на берег.

В густых ветвях колокольчиком звенела невидимая птаха. Ветерок шелестел подрастающей береговой осокой. Плескалась тихая в этом месте речная вода. Над зарослями прибрежного ивняка возвышались острые кроны лиственниц, отбрасывая густую тень на стеклянную поверхность воды. Архиереев притих, наслаждаясь музыкой тишины. Совсем немного благостного покоя требовалось вкусить ему перед тем, как отправиться дальше, в лиственничную рощу, вставшую над мёртвым посёлком геофизиков. Когда-то не так уж давно эту речушку считали перспективной в плане добычи алмазов. В начале пятидесятых годов, незадолго до того времени, когда сам Архиереев появился в этих местах, геологи и геофизики Амакинской экспедиции обшарили эту речку от истока до устья в надежде найти богатую алмазами кимберлитовую трубку. На берегу, в тихом месте между невысокими сопками отстроили поселок с геофизической лабораторией. Россыпи на речке, которой, как и посёлку на её берегу, позабыли дать имя, действительно оказались богатейшими. Кроме гаммы обманчивых «спутников» – красного пиропа, бутылочно-зеленого оливина, изумрудно-зелёного хромдиопсида, смоляно-черного пикроильменита – в речке находили и кристаллы алмаза, но кимберлитовая трубка оказалась пустой. Геологи ушли с безымянной речки ни с чем.

Оставленный посёлок бывшей Амакинской экспедиции прятался под кронами подросшей за двадцать лет лиственичной рощи. Тощеватые, болезненного вида деревца десятилетиями устилали землю под собой слоями опадающей хвои. Кое-где на рыжем её фоне белели пятна не растаявшего ещё снега. Домишки посёлка, словно компания подгулявших пьяниц, кособокие со съехавшими на стороны крышами и разломанными рамами чернеющих окон рассыпались под сенью рощи. Сколько их всего? Архиереев несколько раз пытался пересчитать их, но, как ни старался, ничего у него не получалось. Он шагал по мягкой хвойной подстилке к крайнему исправному на вид домику с новеньким крыльцом и свежеокрашенными рамами оконных переплётов. В этом домике жили сёстры Лотис. Младшая из двоих, Мира, уже встречала его на пороге – наверное, услышала жужжание лодочного мотора.