Произнеся последнее, сложное для эвенкийского языка, слово, Осип будто бы устал, затих, примолк. Наверное, готовится поведать новому техноруку о своей любви к чтению сложных – опять-таки, в посёлке геологов приличная библиотека – и карточной игре. Преферансист чёртов! Глубоко вздохнув, Архиереев решился принять всю инициативу на себя.

– К чему споры, товарищи? – проговорил он, вскакивая. – Предлагаю назвать наш посёлок в честь ссыльного демократа-революционера Чернышевского.

Присутствующие оживились. В их речах среди прочих бессвязных выкриков «Осиповка», «Новая Москва», «Ленинградск», «Масловка», «Андреевка» всё чаще звучало корявое слово «Дальстрой».

– Не ты ли, капитан, этих самых демократов на «Дальстрое» давил пачками? – сказал кто-то.

Его поддержали несколько насмешливых голосов:

– Говорят, там вся земля костями устлана. Как в блокаду, хоронили в братских могилах.

– Кто это говорит? Все освободившиеся давали подписку о неразглашении, а ты разглашаешь…

– Да я там не был! Но слухи, сплетни…

– Болтун – находка для шпиона!

– …а говорили, как в блокаду, братские могилы без крестов и надписей…

– Вот и наш капитан освободился, га-га-га, от должности, а молчит. Видать, тоже подписку давал…

А кто-то, видимо, самый умный, улучив момент относительного затишья, произнёс:

– Зэки и их охрана – две стороны одной медали. Главное управление лагерей – государство в государстве. Принимай предложение капитана, братва. Он толк в демократии и демократах хорошо знает.

Архиереев обернулся к техноруку. Тот сидел, прямой, словно штык проглотил, руки скрещены на груди в тщетной попытке отгородиться от происходящего. Клавдий Васильевич пристально всматривался в каждое лицо, словно каждого желал запечатлеть фотографическим образом, чтобы затем приобщить изображение к делу.

Вот это партсобрание! Вот это учинили дебош! Архиереев склонился к техноруку, горячо зашептал в ухо:

– Вроде бы простые советские лица. Да? Все без исключения, кроме супругов-эвенков, бородатые, что и неудивительно. В местном климате в бороде теплее. Лица открытые, глаза ясные. Люди как люди. Характеры без подлога, без червоточин – изнанка соответствует лицевой стороне. В таком случае откуда такие представления? Впрочем, они ведь, скорее всего, правы. И общественно осуждаемая смелость суждений ни при чём. Ведь дальше этих мест уже не сошлют. Куда же дальше-то ссылать? Люди живут и трудятся в ужасающе трудных условиях. Куда же дальше-то? Отсюда смелость и открытость при местном-то коммунизме, который, как вы сами видите, уже построен.

Товарищ Цейхмистер молчал, шныряя острым взглядом по лицам товарищей из партсобрания. Архиерееву оставалось только созерцать его чёткий, словно с новенькой монеты, профиль. Наконец, взгляд технорука столкнулся со взглядом парторга, так велосипедист на высокой скорости налетает на незамеченный им камень. Парторг же смотрел на Клавдия Васильевича с выражением подружейной собаки. «Ну что же ты ждёшь? Стреляй!» – говорил этот взгляд. Однако на курок нажал иной стрелок.

– Хватит трепаться, ребятня! – рявкнул Архиереев. – Думаете, дальше Эрберийского створа не сошлют? Ошибаетесь. Как бы трудно ни было, всегда может стать ещё трудней.

Нестройный хор голосов зазвучал на тон ниже:

– …вот капитан нас опять пугает…

– …страшно! Ха-ха-ха…

– …говорят, в аду ещё холоднее. Туда и сошлют…

– Антисоветчина, – едва слышно, всё ещё подстрекаемый пристальным взглядом парторга, выдохнул технорук.

Архиереев отвечал громко, стараясь произносить каждый слог своей короткой речи с нарочитой внятностью:

– Антисоветчины у нас не может быть. Правда, товарищи? Вот и товарищ парторг, подтвердит. Правда, парторг у нас не освобождённый от других производственных обязанностей. Товарищ… – Архиереев указал на осоловевшего, но всё ещё отважного заместителя технорука. – Ваш, Клавдий Васильевич, заместитель, работает с двойной нагрузкой. При таких условиях разве за всем уследишь? Вот и случаются отдельные перекосы. Но, повторяю, антисоветчины у нас не может быть. Мы, советские люди, в условиях Крайнего Севера, в экстремальных условиях, готовимся строить первую в мире гидростанцию на вечной мерзлоте, чтобы обеспечить добычу алмазов электрической энергией. А добыча алмазов – это процветание нашей советской Родины. Так?

Сказал – словно бочку масла вылил на волнующуюся воду. Теперь молчание присутствующих казалось скорее умиротворённым, чем испуганным. Гидрологи и гидростроители вдруг вспомнили о еде и принялись за уничтожение её остатков с таким рвением, словно застолье было в самом начале. Клавдий Васильевич выдохнул с облегчением, горящий нехорошим задором взгляд его заместителя потух. Отбросив в сторону табурет, Архиереев поднялся, распрямился, выкатил вперёд широкую грудь.

– Таким образом, выношу вопрос об наименовании нашего посёлка на официальное голосование, – проговорил он с нажимом. – Кто за то, чтобы назвать посёлок именем ссыльного демократа-революционера Чернышевского, прошу поднять руки.

Ответом на призыв Архиереева стал лес рук, которые для порядка были пересчитаны.

– Девять человек да плюс я сам, – проговорил Архиереев. – Пока не голосовали Аграфена Поводырёва и сам товарищ Клавдий Васильевич. Кто против?

В ответ гробовая тишина и ни одной руки.

– Кто воздержался?

В ответ на этот вопрос Аграфена бойко вскинула руку вверх.

– Я голосую за Чону! – вскричала она. – Моей учёности хватит, чтобы понимать ваши проекты. Водохранилище затопит мою родину…

Гидрологи снова оживились. На этот раз объектом насмешек стала красивая эвенкийка.

– Наша родина СССР…

– Что ты знаешь о водохранилищах, повариха?

– Она медсестра…

– Она имеет в виду Камское водохранилище. Говорят, там много деревень ушло на дно вместе с кладбищами.

– Какое там! Аграфена дальше Мухтуи[1] нигде не бывала.

Архиереев обернулся к техноруку:

– Клавдий Васильевич? Товарищ Цейхмистер!

Тот сидел бледнее свежего снега, ни жив ни мёртв от непонятного смущения, но руки разомкнул – студил холодными ладонями забытую чашку с чаем.

– По-моему, это делается как-то не так, – смущенно проговорил он. – Мне никогда не доводилось руководить присвоением названий посёлкам. Возможно, за разъяснениями следует обратиться в вышестоящие инстанции? Ведь нас, товарищи, никто не уполномачивал на такие действия…

В ответ на замечание технорука вновь посыпались ироничные, а порой и саркастические комментарии:

– …капитан свое дело туго знает, товарищ технорук. Скольким лагпунктам дал название?..

– Бери выше! Колыма и Магадан – тоже дело рук капитана…

– Врёшь, братишка! Магадан товарищ Сталин придумал. В Кремле. Сам лично!..

– С Берией!

– А капитан придумал Усть-Неру…

– Эй, капитан! Выдай-ка нам одну из своих баек, как вы в Усть-Нере золотишко мыли…

– Двенадцать человек на сундук мертвеца! Ё-хо-хо!

– У Стивенсона было пятнадцать…

– А ну, тише вы, черти!

Архиереев ударил кулаком по столу и в мгновенно наступившей тишине снова обратился к техноруку:

– Таким образом, вы воздержались, Клавдий Васильевич? Вы ведь не против ссыльного демократа-революционера Чернышевского?

И технорук нехотя поднял руку.

Они вывалились из душной лаборатории под апрельские звёзды. Клавдий Васильевич с наслаждением вдохнул свежий воздух. С небес на землю медленно оседали мириады сверкающих кристаллов. Чистые, прекрасно огранённые алмазы, крошечные звёзды, вбирающиеся в себя свет, все ещё падавший из окон лаборатории. Через оттаявшие стёкла видно, как женщина из племени эвенков с русским именем Аграфена убирает со стола. Клавдий Васильевич поймал на себе внимательный взгляд Архиереева. Сейчас этот странный капитан подкинет очередную идейку, а потом потащит его ночевать в так называемый «коттедж», где ему в каком-нибудь углу отведена узкая, жесткая, одинокая койка. Койка наверняка неподалёку от нужника, сооруженного над выгребной ямой. Ах, эти ароматы спартанского быта! Но струганина была хороша.