Архиереев сдулся: усы обвисли, плечи опустились, взгляд сделался рассеянным. Я заметил эту внезапную перемену, но почему-то она меня не насторожила.

– Цейхмистера знаю. Он один из основателей этого городишки, так же как и я. А вот о Тер-Оганяне мне ничего не известно.

– Как же так? Отец… Цейхмистер не мог солгать… Так солгать… Он сам же меня сюда отправил!

– Помню Клавдия Васильевича. Хороший человек. Но что же поделать, видно, он перепутал. Столько лет прошло! А вы понравились Изольде. Как она вам?

– Изольда? Да ничего. Комсомолка.

– Значок она носит просто для красоты, как брошь. Гордится до сих пор, что в комсомол приняли, хоть и не комсомольского возраста. Изольде нашей тридцать пять, а всё ещё не замужем, потому что женихов достойных нет в нашей глухомани, а она разборчивая.

– Как же быть с моим отцом? Гамлет Тер-Оганян. «Дальстрой». Не припоминаете?

– По профессии энергетик. Закончила вуз заочно. Работает сменной дежурной на станции. Работа ответственная. Знаете, какие у них там зарплаты?

– Нет… да… мне не интересно…

– Четыреста рублей! Это с учётом северной надбавки. Хорошая невеста.

– Странно! Она шла на работу и несла с собой зарплату. Обычно бывает наоборот… вернёмся же к нашему вопросу…

– Цейхмистер… Клавдий Васильевич сказал мне, что вы располагаете сведениями о моём отце, Гамлете Тер-Оганяне. Он даже пересказал вашу историю. Припомните! Тысяча девятьсот пятьдесят девятый год. Палаточный лагерь на берегу Вилюя. Собрание в первом бараке, когда вы вместе выбирали название для этого городка. А потом была вечеринка. Припомните, у вас была сорокалитровая канистра спирта.

– Как же! Как же! Канистру помню. Но в те времена в этих местах правил сухой закон.

– Вы выпили, разговорились.

– Всё помню. Тер-Оганяна не помню.

– Я Тер-Оганян!

– Похож… Ну, в смысле, тоже армянин. Явно не Цейхмистера сынок.

– Вот и я о том же!

Допрашивая Архиереева, в запале мне удалось засунуть в оконце киоска не только голову, но и плечи. Таким образом киоскёр начисто лишился возможности отгородиться от меня, захлопнув оконце киоска. Вблизи прищуренные глаза собеседника, его усы и брови больше не казались мне приятными. Кулаки мои чесались. Схватить бы его за полы куртёнки, тряхнуть пару раз – сразу всё вспомнится, и «Дальстрой», и Гамлет Тер-Оганян.

Мою не успевшую толком разогреться пылкость остудила одна подробность или, как сказала бы Канкасова, nuans. На левом запястье моего неприятного собеседника обнаружились часы – странный механизм в корпусе из желтого металла с сияющими цифрами на синем циферблате. Неужто золотые? Я присмотрелся и прочитал на кожаном ремешке часов «Without freedom, life is suffering»[24], а на циферблате изящным шрифтом начертанное наименование торговой марки Hamilton Automatic. Точно такие часы я видел у друга товарища Канкасова – дипломатического работника, несколько лет прожившего в одной из капиталистических стран. Заместив мой интерес, Архиереев то и дело, и будто в смущении, посматривал то на часы, то на меня. А я, горячась, готовый в любую минуту перейти к угрозам, всё уговаривал его, поминая фамилии всех известных мне московских начальников. Не обошлось и без упоминания товарища Канкасова, и его друга – дипломатического работника, а это уж совсем напрасно. Насмешливое выражение сменилось в лице Архиереева настороженным – и это всё, чего я добился.

– Время семнадцать часов, – проговорил мой собеседник. – Пора закрывать киоск. Посторонись-ка, джан. Надо газеты прибрать.

– Гамлет Тер-Оганян! Бутылку водки за любые сведения! Да что там бутылка! Ящик водки! Коньяка! Всё, что угодно!!! – выпалил я.

– Что?!! Взятка?!!

Мой собеседник рассмеялся. Смеющийся, он показался мне вовсе уж противным. Вцепиться бы в эти усишки, садануть кулаком меж прищуренных глаз или…

– Э! Да какой же ты горячий, Гамлет-джан, – отсмеявшись, проговорил Архиереев. – А рассказать мне ничего. Посторонись-ка! Или милицию вызвать?

Услышав в его голосе угрожающие нотки, я вынужден был предоставить ему возможность закрыть окошко киоска. Невелика беда! Ему всё равно от меня не уйти. Сейчас он закроет оконце киоска, выйдет из него, запрёт дверь на висячий замок – я приметил на двери киоска соответствующие петли – и отправится восвояси, скорее всего, домой, к своей старухе. Что мне мешает последовать за ним? Да я дойду до края света, лишь бы разыскать малейшие следы своего отца.

Впрочем, я уже на краю света. Вот там, над крышами городишки, на склонах сопки растёт невысокий, словно больной, лес. Этот лес простирается на север до самой тундры. Он простирается и на юг, и на запад, и на восток. А мне и невдомёк, что он такое, этот лес, какие угрозы и опасности он таит. Мне неизвестна и тундра, с которой он граничит. Что такое тундра? Каменистая, болотистая равнина, зимой превращающаяся в снежную пустыню?

Размышляя так, мне наконец удалось побороть собственную горячность. Но тут я заметил, что мой несговорчивый собеседник всё ещё не захлопнул оконце, а пишет что-то на полях позавчерашней газеты. Пишет торопливо, но почерк у него аккуратный и вполне разборчивый.

– Вот! – Он сунул газету мне. – Почитай и сразу верни, иначе…

Я выхватил у него газету, на полях которой тут же, незамедлительно прочёл следующие слова: «Дата смерти: 26.09.1949 г. Место захоронения…» Далее указаны географические координаты, широта и долгота, градусы и минуты. Смятенный, я разглядывал газету. Вертел её так и эдак. Обычная районная многотиражка. Новости Мирнинского района, портреты передовиков производства. В подвале статья о концерте художественной самодеятельности в местном пионерском лагере. На последней полосе мелким шрифтом частные объявления о продаже коров и мотоциклов. Ясно соображать мне мешала бившаяся в висках мысль о гибели моего отца, человека, которого я никогда не видел. Несколько недель назад и сам факт его существования не вызывал у меня никаких чувств, зато теперь, вдали от дома, в диком краю, весть о его смерти взволновала меня, лишив возможности мыслить здраво. Подумать только, географические координаты кладбища, будто нельзя указать адрес населённого пункта.

Я обернулся к газетному киоску. Оконце его оказалось закрытым. Киоскёр исчез. Не помня себя, я пустился бежать. Газетой я размахивал, как флагом. И ещё я, кажется, выкрикивал: «Держите Архиереева!» – или нечто подобное. На меня оборачивались. Сочувственно смотрели вслед. Наконец, какой-то подросток с велосипедом посоветовал мне свернуть направо за угол барака. Я последовал совету и сразу же нагнал Архиереева. Немолодой уже человек довольно прытко шагал по пыльной улице. Время от времени он здоровался с редкими прохожими, а с одним из них остановился и заговорил. Я тоже остолбенел, впервые в жизни увидев живого якута, а может, это был эвенк? Одним словом, абориген. Некоторое время я с любопытством рассматривал замшевые штаны, опорки и доху из оленьего меха – это в такую-то жару! – а также рогатого оленя, которого абориген держал за уздечку. Но больше иных подробностей меня поразило седло на спине животного.

– Держи его! Хватай! – прохрипел я.

Олень повернул рогатую голову и уставился на мою грудь. Абориген и Архиереев как ни в чём не бывало продолжали неторопливую беседу.

– Держите его, не то опять убежит, – повторил я приближаясь.

Абориген повернул голову и уставился на меня с тем же таинственно-недоуменным выражением, что и его олень.

– Москвич? Что же вы так кричите? Вас кто-то напугал? – проговорил он на правильном русском языке.

– Вот опять! Как вы догадались, что я москвич? Я же посетил вашу галантерею!..

– Переоделись, чтобы не отличаться от нас? – улыбочка аборигена досадно походила на ухмылку его друга Архиереева. – Не подходите к животному спереди. Оно может лягнуть.

Я отпрянул.

– Гражданин… товарищ… Не знаю вашего отчества… Умоляю задержать этого человека!..