Хотя до родов было еще далеко, в семье царила атмосфера ожидания. Неизвестный малыш, сидящий в Диане, был непоседой и крутился, особенно вечером и ночью, как юла, награждая будущую маму пинками. Иногда он пинал и Костю (у них с Дианой вошло в привычку спать, тесно обнимая друг друга), и неродившийся пока еще член семьи бил твердой пяткой в папину спину.

В ноябре освободилось место первого в горкоме комсомола, и Костя, о котором сразу вспомнили, с удовольствием оставил райком КПСС и его идолоподобную хозяйку.

Его приход на комсомольскую работу совпал со странными событиями, разворачивающимися в стране.

Уже несколько лет, с момента прихода к власти Горбачева, государственный корабль начал делать странные маневры по курсу следования. Привыкшие к четким указаниям сверху местные бонзы пребывали в растерянности. Зуда реформаторов они не испытывали за всю свою счастливую жизнь, да и двадцатилетнее правление вельможного земляка действовало расслабляюще.

В Москве провозглашались новые лозунги, комментаторы на экране захлебывались слюной от энтузиазма, рассказывая о новых факторах успешного строительства светлого социалистического будущего – перестройке и ускорении. Костя, питавший вполне понятное недоверие к высокопоставленным реформаторам, воспринимал события с иронией. Они говорили об этом еще до рождения Марка, в то время, когда Диана ходила беременная и имела много времени для того, чтобы ближе познакомиться с истоками мировоззрения собственного мужа.

– Пессимист – это хорошо информированный оптимист, – говорил он, просматривая газеты за ужином (от этой привычки Диана его избавить не сумела). – Я, Ди, очень хорошо информирован. Больше, чем хотелось бы.

Диана была уже знакома с содержанием сейфа, стоящего в пустой комнате, и прочла почти все. Но, наверное, ее женское восприятие было иным, чем у Веры Засулич. Поэтому, ужаснувшись, она осталась такой же безразличной к политике, какой и была всю свою предыдущую жизнь. Костя удивился ее реакции, но огорчен не был.

– Это к лучшему, – сказал он. – Двое раненых в одной семье – это уже перебор.

– Ты уж прости, милый, но я всегда знала, что плетью обуха не перешибешь.

– Народная мудрость.

– Да, народная мудрость. Сейчас ты скажешь, что народ имеет то правительство, которое заслуживает.

– Ах ты, маленькая хитрая девчонка! Она подошла сзади и обняла его за плечи.

– Костик, ты у меня мудрый, ты у меня хороший, ты мне нравишься такой, как есть.

– Намек понял. Ты тоже мне нравишься такая, как есть. Это хорошо?

– Это очень хорошо. Давай думать, что мы на необитаемом острове.

– Ди! Этот остров обитаем!

– Ну и бог с ними со всеми, – она осторожно прижалась к его щеке щекой. – У меня есть ты, и этого мне хватает.

– Я куплю тебе стопку женских романов…

– Купи, милый…

– Штук десять…

– Очень хорошо.

– Ты можешь вывихнуть себе челюсть от зевоты…

– Беременным нужен покой.

– Договорились. В субботу…

– Что в субботу? – она добралась до уголка его губ.

– В субботу… – сказал он менее решительно.

– Мне что, ждать до субботы? Я умру с голода.

– Опомнись, беременная женщина!

– А если ты будешь очень осторожен…

– Ты так думаешь?

– И очень нежен…

– Хм.

– То зачем ты тогда говоришь о субботе?

– И действительно – зачем?

Когда они устали заниматься любовью и лежали в постели, влажные от пота, еще с неровным дыханием, все остальные проблемы казались далекими, как экватор. И тогда Диана впервые поняла, что любовь – не только великая радость, но и убежище, которое люди дают друг другу. И, может быть, это самое надежное на свете убежище – тот необитаемый остров, о котором они говорили.

У Кости не было друзей в обычном понимании этого слова. У Дианы не было подруг. Но приятелей и приятельниц у них было превеликое множество. Диана, правда, по телефону общалась с некоторыми из своих соучениц. В гости приходила Оля Кияшко и все время поддевала Костю в свойственной ей фривольной манере.

Диана подозревала, что Кияшко вполне могла положить глаз и на ее мужа, просто так, из любопытства, но Оля была сдержанна как никогда и дальше невинных издевок не заходила. Себя она считала крестной матерью их брака и, в общем-то, была недалека от истины.

О своей личной жизни она отзывалась с иронией – последнее ее увлечение было усатым черноглазым грузином с анекдотическим именем Гиви и проживало в Тбилиси. О своей работе Гиви ничего Кияшко не говорил, но почти каждые выходные прилетал за ней и увозил ее то в Ялту, то в Сочи.

Диана, которая первое лето за много лет никуда не ездила, поинтересовалась:

– Ну и как там Сочи? – В ответ на что Оля махнула рукой.

– Как в анекдоте: «А что, тут и море есть?» У него темперамент, как у африканца. Он меня на руках носит – от постели к постели. Говорит, что у него в Тбилиси дом, а женщины нет. Замуж зовет.

– А ты?

– Что я? Он мужик, конечно, ничего. Я его пыталась насмерть затрахать – чуть наоборот не получилось. И ласковый. Но замуж за него я не выйду.

– Почему?

– Потому что не люблю.

– Ты ему об этом говорила?

– Да, говорила дураку. А он: «Гиви нельзя не любить!» Привез перстень – обручиться хотел. Я не взяла – он плакать. На усах слезы… Анекдот!

– Стерва ты, Кияшко! Он к тебе со всем сердцем…

– У него сердце в штанах! – отрезала прямая, как портновский метр, Кияшко. – Мне свобода дороже. Он меня в своем Тбилиси запрет в клетку. У них там и из дому одна не выйдешь.

– Между прочим, – вмешался Костя из кухни, – Тбилиси – очень даже европейский город.

– А ты не подслушивай бабий треп, – возмутилась Кияшко. – Тебе рано еще такие вещи слушать. Охмурил свою королеву, а меня – в Тбилиси. Ты лучше меня со своим замом познакомь.

– Так он женат.

– И лысый, – добавила Диана. – И противный, как теплое пиво.

– Класс, – восхитилась Оля. – Ты где таких подбираешь, Краснов? У вас где-то склад?

– Мы их культивируем, – отозвался Костя. – Чтобы красавицы вроде тебя не отрывали их от общественно важной работы.

Кияшко фыркнула.

– Ничего достойного в этом городишке. Брошу все – и в Тбилиси.

Они еще потрепались, похохмили, вспоминая прошлое, Диана выслушала все последние новости в юморном, чисто кияшкинском варианте. После чаепития Ольга ушла, оставив после себя крепкий аромат духов.

– Мне ее жаль, – сказала Диана. – Никого у нее нет. Она одна. Гиви этот из анекдота.

Костя улыбнулся.

– Она, Ди, по-своему очень счастливый человек, и жалеть ее не надо. Она кошка, которая гуляет сама по себе. Веселая, умная и гордящаяся своей независимостью.

– Глупый, на кой черт ей ее независимость? Все мы независимые – до тех пор, пока никого не любим. Ты вот у меня был независимым, и я была. Ты что, жалеешь, что мы зависим друг от друга?

– Ди, люди разные…

– В чем-то все одинаковы, Костик. Все хотят счастья, покоя и любви.

– Принято. Но они по-разному понимают счастье, покой и любовь. Так что нос не задирай! Ты своей логикой меня не задавишь! Ты у меня мудрая старая змея, но и муж у тебя тоже – старый мудрый змей.

– Очень старый.

– Молчи уж, детеныш.

– И очень мудрый. Как чукча: «Умный-умный, а дурак». Ты что думаешь, она не хочет иметь любимого мужа, детей, дом?..

– Не уверен, Ди. Она никому не верит, кроме себя. В общем-то, и так жить можно. У меня, например, получалось. Но это грустно. И его мне тоже жаль.

– Ты об этом Гиви?

– Да, детеныш! Я знаю многих грузин. Они очень мужественные и сильные люди. Если грузин плачет, то он очень сильно огорчен. Даже не огорчен – у него большое горе. Думаю, что наша подруга Кияшко для него очень много значит. И мне он вовсе не показался смешным по ее рассказам. Мне его слезы даже симпатичны.

– Но она его не любит… Костя хитро блеснул глазами.

– А ты не думаешь, что она приходила советоваться.