РЖ: А Улицкая разве не жанровая литература?
А.В.: Думаю, нет. Правда, ее положение сегодня немного напоминает Галину Щербакову, чья новая проза годами печаталась и печатается в "Новом мире", попадает в соответствующий "серьезный" контекст и выглядит вполне конкурентоспособной. Сразу же после этого ее романы выходят книжками, иногда в таких характерных аляповатых обложках, и уже позиционируются иначе - как "массовая" литература. То есть Щербакова как-то умеет существовать на самой границе двух миров.
То же касается и Улицкой. С одной стороны она "серьезный" прозаик, с другой - успешный, продаваемый беллетрист. Мы же прекрасно понимаем, что для того, чтобы люди подписывались на журнал, надо предлагать им нормальное чтение. Вот Улицкая - это как раз очень хорошее чтение .
При этом надо учитывать, что и традиционная наша аудитория неоднородна. Скажем, когда был жив Астафьев, то среди наших подписчиков были люди, читавшие Астафьева и не читавшие Улицкую. И наоборот. Есть те, кто читает художественную часть и не заглядывает во вторую половину. Есть те, кто просматривает только библиографию, рецензии, статьи и практически не открывает поэзию и прозу. Есть даже те, кто смотрит только поэзию. И мы стараемся удержать всю нашу аудиторию, не сужать ее искусственно. Поэтому, может быть, и возникает иногда ощущение некоторой эклектичности нынешнего "Нового мира", но этому есть свое рациональное объяснение (кстати, "Новый мир" второй половины 20-х годов тоже некоторые критики упрекали в эклектичности).
РЖ: А какие-то намеренные попытки расширить аудиторию вы принимаете? Скажем, публикацию Акунина можно рассматривать как такого рода попытку?
А.В.: Пьесы Акунина - "Чайку" и менее удачного "Гамлета" - мы действительно печатали, но это был, скорее, своего рода жест . Ведь пьесы как жанр мы обычно не печатаем. Для того, чтобы мы приняли к публикации пьесу, нужна особая причина, дополнительная мотивировка. В данном случае такой причиной было само имя автора. Возникал определенный "сюжет" - появление модного имени, да еще с хулиганскими экспериментами, в нашем контексте, в консервативном, казалось бы, журнале...
РЖ: Но в ноябрьском номере у вас снова напечатана пьеса...
А.В.: Но опять-таки - не просто так. "Первый мужчина" Елены Исаевой - это образец документального театра, нового феномена в зарубежной, а теперь и в русской драматургии. Не случайно публикация сопровождается большим послесловием автора, где она объясняет, что такое документальный театр, как она к нему пришла, как она работала над этой пьесой, состоящей из непридуманных монологов реальных женщин. И это авторское послесловие для нас не менее важно, чем сама пьеса. Пьеса плюс послесловие - это презентация нового явления, театра.doc.
РЖ: Вы упомянули сейчас Владимира Сорокина. В одном из своих обзоров, комментируя письмо ряда членов АРССа в его поддержку ("Негативное эстетическое отношение к поэтике Сорокина не может служить оправданием равнодушия к судьбе коллеги"), вы резюмируете: "Мне Сорокин - не коллега". А где для вас проходит эта линия, отделяющая "коллег" от "не коллег"?
А.В.: У меня есть очень четкое ощущение, что то, чем занимается Сорокин, - это принципиально иной род деятельности, нежели у авторов "Нового мира", членов АРССа, вообще у всех тех, кого мы называем литературным сообществом. Это что-то абсолютно по природе своей другое, чуждое и враждебное тому, что мы все, несмотря на разницу в оттенках, называем литературой.
РЖ: Тогда сразу возникает вопрос, а кто еще принадлежит к этому "лагерю Сорокина"? Эдуард Лимонов, Виктор Пелевин?
А.В.: Нет, и Лимонов, и Пелевин внутри литературы, а Сорокин работает по ту сторону .
РЖ: Комментируя в ноябрьском выпуске новомирской "Периодики" появившуюся некоторое время назад в РЖ статью Леонида Костюкова "Толстые журналы к 2003 году", вы упрекаете автора в "приблизительности представлений о том, как делаются толстые ежемесячные литературные журналы". А что чаще всего выпадает из поля зрения стороннего наблюдателя, когда он пытается понять этот процесс - издание толстого журнала?
А.В.: Прежде всего, говоря о толстом литературном журнале, мы должны отделить его от схожих по объему, но не слишком соблюдающих формально заявленную периодичность изданий вроде новых "Отечественных записок". "Отечественные записки" - очень хорошее, полезное издание, я его с большим интересом читаю, но это, скорее, альманах или тематический сборник. Смысл журнала, как и любого другого периодического издания, - в регулярности . Он должен быть точен, как часы. Каждый месяц выходит очередной номер, структурируя тем самым литературное пространство и время.
Во-вторых, толстый журнал обладает повторяющейся структурой, а необходимость ежемесячно воспроизводить эту структуры обязывает нас находить для очередного номера и прозу, и стихи, и критику - даже если их "нет".
Сотрудник журнала может написать статью, рецензию, я вот веду "Периодику", Сергей Костырко - книжную библиографию, Юрий Кублановский раз в год напечатает свои стихи, но ведь большинство художественных текстов приходят к нам извне как некая объективная реальность, данная нам в ощущениях. Качество каждого отдельного номера определяется таким образом с одной стороны нашей строгой периодичностью, а с другой - текущим состоянием пресловутого редакционного портфеля. А портфель этот то пуст, то переполнен, ведь писатели пишут, как умеют, естественно, не сообразуясь с нашим графиком и нашими запросами.
Поэтому иногда мы вынуждены отказывать автору достойного текста просто потому, что не можем пустить его в ближайший номер, потому что на несколько месяцев вперед все занято, а его вещь за это время уже книжкой выйдет. А в другой раз приходит прозаик и говорит: "Я обещал вам роман в этом месяце, но закончу его только через полгода". Образуется дыра, начинается поиск подходящего материала, в результате в номере может оказаться вещь, которую при ином раскладе мы бы отодвинули или вообще не напечатали.
Вот эту внутреннюю кухню со стороны не видно. Журнал это одновременно и фабрика, ежемесячно выбрасывающая потребителям готовый продукт, и абсолютно живой организм . И поэтому изнутри часто видно то, чего не понять стороннему наблюдателю: почему, скажем, какая-то вещь долго анонсировалась у нас, а потом появилась в другом журнале или вышла отдельной книгой; почему мы напечатали ту или иную неплохую, но необязательную повесть. Читатель, естественно, и не должен вникать во все это, но критику, занимающемуся современной литературой и пишущему о "толстяках", нужно хотя бы в общих чертах этот процесс представлять.
РЖ: В той же статье Костюкова мелькнула любопытное предложение об отказе от анонсирования еще ненаписанных вещей. Может ли толстый журнал существовать без таких анонсов и без предварительных обязательств перед авторами?
А.В.: Теоретически может, но зачем? Мы же не обещаем, мы так и пишем: ""Новый мир" предполагает опубликовать..." А уж напишет человек роман или нет, подойдет ли он нам - кто это может заранее сказать? Но подобный анонс предлагает читателям и критикам определенную перспективу, очерчивает круг авторов, с которыми мы работаем, показывает, куда мы движемся, как представляем себе литературный процесс.
