В Бахнове интересно именно это сочетание своеобразного эстетизма и откровенной социально-политической ангажированности. С одной стороны, "писатели позабыли осудить коммунизм в самих себе", с другой - любовь к Андрею Геласимову, Афанасию Мамедову, Асару Эппелю, то есть к авторам, которые, по моим представлениям, вовсе находятся вне этого круга проблем. "Литература сама перестала считать себя общественно значимым делом и добровольно отказалась от попыток объяснения того, что с нами происходит, передав эти функции публицистике", - с грустью констатирует Бахнов. И тут же рядом искреннее недоумение, адресованное критикам внешне куда более "текстоцентричным": "Ребята, премия-то дается за роман, а не за направление... Мы о литературе говорим или о чем?"

        Мне кажется, бахновское ретро - это сознательная позиция, ощущение своей миссии, если угодно. "Мне действительно кажется важным сегодня как можно чаще вспоминать о писателях 60-80-х". Брежневскую эру красили черным, теперь начинают отбеливать, но объективной ее картины в общественном сознании не будет еще долго. Провал, отделяющий нас от последних советских десятилетий, - достаточно естественное и, пожалуй, даже неизбежное следствие происшедшего в стране тектонического сдвига. Эпоха перемен всегда сопровождается чем-то подобным:

            Повесть наших отцов,

            Точно повесть

            Из века Стюартов,

            Отдаленней, чем Пушкин,

            И видится,

            Точно во сне...

        Но и позиция, построенная на попытке внятно изложить "повесть отцов", не менее закономерна. Кто-то же должен занимать эту нишу - назовем ее просветительской.

Михаил Эдельштейн. Александр ГЕНИС: портрет в 20 тезисах

30 Октября 2003

Нижеследующий текст задумывался как постскриптум к интервью с Александром Генисом в рамках цикла "Это критика". Но интервью так и не состоялось - кажется, это называется "по не зависящим от редакции причинам", - и потенциальному постскриптуму пришлось вести самостоятельную жизнь.

1. Александр Генис пишет хорошо. Слишком хорошо. Так хорошо, что это очень скоро становится подозрительным: те авторы, которых я люблю, пишут, как правило, хуже.

2. Рецензенты, которые Гениса любят, говорят о "фирменном сочетании легкости стиля и глубины содержания" . Рецензенты, которые Гениса не любят, легкость стиля не оспаривают, но содержание глубоким признавать отказываются: "Гибридность формы, светскость изложения, прозрачность языка, доступность содержания, компактность конечного продукта, известная игривость ума, отсутствие экзистенциального и метафизического измерений... толика формализма, толика культурологии, толика сведений, толика "органической поэтики". Одним словом, пересекайте границы, засыпайте рвы. Незаменимые качества для профессионального журналиста. То, что так нравится редакторам культурных отделов "интеллигентных" газет и их читателям, тем, кому недосуг обратиться к первоисточнику, но кто стремится "быть в курсе" и потому серьезным изданиям предпочитает дайджест" .

3. Генис публикуется в России почти 15 лет, сперва в паре с Петром Вайлем, потом один. Сначала его хвалили, теперь все больше ругают. Причины этого понятны. Их, собственно говоря, две.

Во-первых, благодарность составителям дайджестов естественно снижалась в прямой зависимости от перевода и публикации тех самых первоисточников.

Во-вторых, в конце 80-х - начале 90-х такого жанра, как "интеллектуальный разговор обо всем и ни о чем", в русской публицистике попросту не существовало. Точнее, он только появился, обитал где-то на периферии и был еще не вполне уверен в собственном бытии. Лет через десять все с удивлением обнаружили, что насчет того, чтобы написать нечто умное, желающих хоть отбавляй, и любой Кобрин справляется с этим не хуже. То есть хуже, конечно, но не особенно. Люди обиделись: мол, мы-то их за волшебников держали, а это просто фокус такой. Так почтеннейшая публика негодовала, когда выяснилось, что Дэвид Копперфильд заставляет своих сотрудников подписывать контракты о неразглашении технических деталей его трюков - до этого, конечно, все считали, что статуя Свободы и впрямь тает в воздухе что ваш Чеширский кот.

4. Эссе - жанр предельно индивидуалистический. Совместно написанное эссе - воплощенный оксюморон.

5. На самом деле, пренебрежительное отношение к Генису - следствие недоразумения. Нам при слове "эссе" до сих пор вспоминаются Борхес с Честертоном. Между тем, современная культурологическая эссеистика - это Борис Парамонов с Михаилом Эпштейном. Вот и давайте не огорчаться, что Генис не Честертон, а тихо радоваться тому, что он не Парамонов.

6. Эссе, начинавшееся как искусство нестандартного мышления, давно уже превратилось в искусство маскировки. Самодовлеющий словесный материал, эффектные метафоры, афоризмы, сравнения, парадоксы - все эти кружева призваны убаюкать читателя, убедить его не замечать отсутствие второго плана и перестать тыкать своим длинным носом в красивый холст с нарисованным на нем очагом. С этой задачей Генис справляется ничуть не хуже Линор Горалик или Льва Пирогова.

7. Всегда подозревал, что само словечко "культурология" было придумано в качестве индульгенции для такого рода текстов.

8. Эссе Гениса читаются с удовольствием. При этом когда по прочтении пытаешься восстановить в памяти прочитанное, то не можешь вспомнить ничего.

9. Некоторое время назад я прочитал статью Гениса "Три "Соляриса". Статья мне понравилась. Но когда я попытался вспомнить из нее хоть что-нибудь, то всплыла только фраза блаженного Августина, вынесенная в эпиграф. Хорошая фраза, кстати сказать. "И что вообще можно сказать, говоря о Тебе? Но горе тем, которые молчат о Тебе".

10. Успех Гениса - это успех вовремя приведенной цитаты. Впрочем, это не я. Это Шкловский. И не про Гениса, а про Булгакова.

11. Практически любой текст Гениса избыточен. В нем максимум лишнего при минимуме случайного. Наращивание текстового объема диктуется здесь не необходимостью развития темы, а инерцией стиля и жанровым заданием.

12. Собственный стиль Гениса по сути полностью нейтрален. Он существует сам по себе, не завися ни от автора, ни от предмета разговора. Поэтому он с такой легкостью мимикрирует то под Довлатова ("Довлатов и окрестности"), то под Лао-Цзы ("Темнота и тишина").

13. "Я так себе это и представляю: летишь вдоль страницы, пока не наткнешься на что-то выпирающее. Причем замаскировано это архитектурное излишество так, что различить можно только на ощупь. У нас в школе перила были такие, с шишечками. Издали будто гладко, но съехать не дай бог" , - пишет Генис, характеризуя прозу Сергея Довлатова. Вот этих самых шишечек текстам Гениса и не хватает. Прекрасная легкость, опасная гладкость.

14. Самые удачные фрагменты "гуманитарной прозы" Гениса - это случайные зарисовки. Вообще, Генис-прозаик хорош на пространстве нескольких абзацев. Его "Белый пейзаж" начинается с чудесного описания встречи автора с альпийским муфлоном. На этом бы и закончить, но автор принимается рассыпать по тексту знаменитые скучновато-остроумные афоризмы, глянцевые парадоксы, призванные играть роль вышеупомянутых шишечек, но на деле превращающие альпийский пейзаж в подобие гималайского, и наоборот.

15. Генис - идеальный автор вступительных статей, предисловий. Знаменитая вайль-генисовская "Родная речь" как раз и была сборником таких идеальных предисловий.

16. "Филолог, культуролог, прозаик, эссеист, интеллектуал, свободный художник", - пишет о Генисе Игорь Потапов, жалуясь на трудность однозначного определения. О том же и Татьяна Толстая: "Генис-писатель, Генис-культуролог, Генис-кулинар, Генис-странник, Генис-голос - который из них настоящий?"