Зайцев, человек с богатым жизненным и профессиональным опытом, сделал несколько дыхательных движений, вошел в свой обычный образ философа-созерцателя мерзостей жизни и дал команду работать. Минуту-другую члены бригады, не двигаясь, смотрели на него, надеясь еще услышать что-то обнадеживающее. Нет, Зайцев уже принял окончательное решение и имел намерение следовать ему. Он стал быстро продвигаться вперед и крушить ломом корку льда. За ним следовали злые и яростные члены бригады и загребали лопатами лед, снег, мусор, застывший на льду с первых осенних заморозков. Дойдя до первого поворота, по команде бригадира все бросили расчистку, вернулись к куче сваленного асфальта и начали разбрасывать его на дорогу. Юрок тут же двинул давно разогревшийся каток на разбросанный асфальт. Подошла вторая машина, которая быстро сбросила свой груз и так же быстро скрылась.

Никто уже не протестовал. Дело даже спорилось. Злые мужики вошли в раж и без остановки бросали и бросали черную горячую массу на земляное полотно, где земли и не было видно. Вместо нее лежало несколько плотных мерзлых слоев снега, покрытых кусками льда.

Я теребила книжечку нормативных актов, прижимая ее к груди, страстно, как согрешивший монах свой потрепанный молитвенник. Было понятно, что с первыми лучами весеннего солнца вся дорожка полетит к черту, разойдется и разъедется. Зайцев ушел далеко вперед от бригады, прогуливался, уже не делая даже попыток расколоть хотя бы верхний слой льда. Я подбежала к нему и, задыхаясь, перебивая сама себя, бормотала что-то о недопустимости такой укладки, о грядущих весенних проблемах. Зайцев слушал меня, не перебивая, а потом вдруг спросил:

– Как ты сказала, называется преимущество по-иностранному? Прерогатива, говоришь? Верно? Так вот, у меня она, эта хреновина, имеется, чтобы сделать эту хренову дорожку сейчас. И мне до хрена, что с ней будет весной или летом, понятно? Кстати, ты нашла в своей книжечке параграф о том, что зимой можно укладывать холодной смесью? Так дешевле. Привезли горячую, ну и хрен с этим. Иди, Лен, погрейся. Мы быстро закончим. И вообще, чего ты раздетая по морозу бегаешь? Заболеть, на хрен, хочешь?

Явно бригадир Зайцев был слабак по части ругательств, а может быть, не пользовался всем своим арсеналом, сосредоточившись только на безобидном хрене. Больше я ничего не говорила. Просто я действительно почувствовала пронзительный до костей холод и поплелась в бытовку. Я надела все, что сняла до того, – свитер, шарф, куртку, шапку, но согреться никак не могла. Меня трясло от озноба, голова раскалывалась от боли, очень раздражал однообразный шум непонятного происхождения. Возможно, его источник находился в моей собственной голове. Тогда я просто легла на лавку у печки, натянула на себя чью-то телогрейку и заснула.

Меня разбудил громкий топот, голоса и обращение, относящееся прямо ко мне, произнесенное бригадиром:

– Маэстро, принимайте работу.

Я с трудом поднялась и очень неохотно вышла из теплушки. Мне стало как-то совершенно безразличны и эта дорожка, и качество укатки, и вообще вся эта хреновая, как правильно сказал Зайцев, работа. Но я с преувеличенным вниманием осматривала объект, а сама с содроганием думала, что завтра нужно ехать на новый объект, недалеко отсюда, асфальтировать автостоянку у телецентра.

Но мне не пришлось туда выезжать. Я серьезно заболела какой-то особенной ангиной. Тетка вызвала скорую, врач предлагал лечь в больницу, но мы не согласились. Я лежала дома с высокой температурой, пропадая в забытье сна и возвращаясь в полубредовое состояние в часы бодрствования.

Кроме физического недомогания, меня одолевали болезненные терзания о смысле жизни, не в философском, а конкретно в личном формате. В моей жизни просто-напросто не было никакого смысла. «Надо найти лом и точку опоры, надо найти лом, чтобы разбить, чтобы перевернуть…», – повторяла я в горячечном бреду, а тетка, став ласковой, как мама, которую я, правда, едва помнила, склонялась надо мной и все спрашивала, что бы мне хотелось поесть-попить. Она была очень испугана и просила меня открыть глаза. «Мне скоро двадцать три года, а я ничего не умею, ничего не знаю, ничего могу. Все уже поздно, поздно. Все кончено», – отвечала я, не открывая глаз, и тетка пугалась еще больше и снова вызывала скорую.

Я оклемалась, но не без осложнений. Тетка категорически настаивала, чтобы я ушла из строительно-монтажного управления, устроилась куда-нибудь в НИИ или в проектную организацию. Моя сестра-«сталевар», как ее с гордостью звал собственный муж-гуманитарий, согласилась с этим мнением, а моего никто и не спрашивал, да у меня и не было его, собственного мнения. Мне опять было все равно.

Я поехала в СМУ, чтобы получить расчет, но в бухгалтерии мне сказали, что за мной должок: незакрытые наряды для рабочих моей бригады, которые были очень недовольны, что до их пор не получили зарплату.

Меня воспитали человеком ответственным, каким и полагалось в то время быть пионерам и вожатым. И я поднялась, покачиваясь немного от слабости в чреслах, поехала домой, взяла теткин сантиметр, которым она пользовалась, когда шила нам с сестрой юбки и платья, оделась потеплей и поплелась к Останкино.

Снег валил всю неделю, не переставая, и я с трудом различила не только очертания дорожки вокруг пруда, но и сам пруд. Все было занесено сугробами. По пути туда в вагоне метро с двумя пересадками я внимательно, опять же, впервые, читала любопытную брошюрку – методику расчета нарядов строительно-дорожных работ. По этой теме у нас в институте никакого курса лекций или даже семинара не было, или я просто пропустила это, как и многое другое. Но я поняла, что мне нужно рассчитать длину и ширину объекта, получить площадь, умножить на рубли и копейки, полагающиеся за один квадратный метр дороги, потом это число разделить на количество рабочих. В расчет включаются и работы по подготовке земляного полотна: расчистка, уборка, вынос строительного мусора и т. п.

Я достала теткин сантиметр, но, взглянув на дорожку, поняла, что портняжный инструмент здесь неуместен. Инженерная мысль работала на полных оборотах, и я стала мерить объект шагами, предварительно приноровившись делать каждый шаг в метр длиной. Так же измерила и ширину. Очень довольная собой, я вернулась домой, выпила горячего чая с малиновым вареньем, после чего быстро произвела нехитрые арифметические действия и получила результат: каждый рабочий у меня заработал по одному рублю и семнадцать копеек.

Утром я приехала в контору и положила на стол бухгалтеру заполненный бланк нарядов. Она долго смотрела на него, потом на меня, потом подняла свое могучее тело, переваливаясь, подошла к двери, плотно закрыла ее и тихонечко сказала:

– Я этого не видела и никому не покажу. Иди и считай заново, да так, чтобы у тебя каждый получил бы не меньше трех рублей за день, а бригадир – пять, а работали вы не один день, а три, например. Считать умеешь? С такими нарядами, товарищ мастер, ты нам всех рабочих разгонишь.

И я снова поехала на объект, прямо из конторы. На улице уже начало темнеть: день короткий в зимней Москве. Пока я доехала до Останкино, стало совсем темно. Я брела вдоль своей дорожки и снова мерила ее шагами, стараясь делать шаги короче, но считать как бы все равно за метр. Получилось на пять метров длиннее. Ширину я, осмелев, вообще не стала мерить, а сразу решила сделать ее не два с половиной, а три с половиной метра. Я присела на ящик, оставшийся на том месте, где стояла наша теплушка, закурила и неожиданно заплакала. Мне снова стало обидно за свою неинтересную, убогую жизнь, жалко себя, оставленных устремлений быть художником, ездить на этюды, сидеть в мастерской и рисовать, рисовать. Я докурила, судорожно вздохнула и почувствовала запах горячего асфальта из пронесшейся невдалеке машины. Она направлялась к телецентру. И я зачем-то, как кошка на валерьянку, пошла вслед за запахом асфальта, туда, где остановилась машина.

Я подошла к стройке и оценила разницу масштабов. Во-первых, не только сама будущая автостоянка, но и вокруг на несколько метров все было освещено мощными фонарями. Во-вторых, там работали малогабаритный асфальтоукладчик и два катка разного типа. Я остановилась у края площадки, с восхищением глядя на иностранное чудо техники. Подлобный образец нам, студентам выпускного курса, однажды показывали на строительной выставке. И вот, нате, теперь работает на обычном городском объекте. По периметру площадки неспешно шел высокий мужчина, который что-то говорил двум сопровождающим его. Слов я не слышала, но по походке, по характерным жестам, указующим и решительным, я не только сразу догадалась, что этот человек здесь главный. Я узнала его. Это был Олег Мазуров, наш бывший редактор институтской газеты. Группа приближалась ко мне, вот уже была совсем рядом. Я стояла, ждала, надеясь, что Олег обернется в мою сторону, заметит, узнает. Сама я не решалась его окликнуть: опять же мешало теткино воспитание: «Первым подходит мальчик, а не девочка. Никогда не вешайся на шею мальчишкам и не вздумай приглашать мальчика на танец, даже на этот дурацкий “белый”», – такие максимы мне внушались с детства.