– Дак любовь вы с ней крутили, – хитро смотрит на меня старушка. – Весь подъезд судачил, думали уж, свадьба будет. А потом ты пропал, как не было, мать твоя квартиру тут же продала, Динка сначала одна осталась, а потом уехала.

– Почему думали, что будет свадьба? – выговариваю непослушными губами.

– Ох, Володенька, видел бы ты вас со стороны тогда, – мечтательно вздыхает Марья Гавриловна. – Динка счастливая, что твоя птичка щебетала, только и знай металась со своего этажа на твой, со службы тебя ждала, в магазине вкусненькое всякое покупала, готовила. Алевтина Анатольна, царствие ей небесное, помнишь, может, её, тоже с четвёртого этажа, всё смеялась, что запахи у тебя из квартиры – ну прям ресторан.

– А Дина, она… какая она… была? – поднимаю взгляд на женщину, вспомнив, что мать говорила о девушке, грубо встретившей её тогда.

– Да как какая, обычная, – пожимает плечами Марья Гавриловна. – Красивая девчоночка, умненькая. Мать её гордилась очень, когда она в колледж медицинский поступила. Я тоже помню, порадовалась тогда – это ж как хорошо, когда среди соседей есть к кому обратиться, хоть укол поставить, хоть давление померить. А Динка всегда вежливая, отзывчивая была, и поможет, если что нужно, и в магазин сбегает. Хорошая девочка, не чета нынешним свиристелкам, – вздыхает женщина, некоторое время молчит, а потом сдержанно говорит:

– Ты уж прости меня, старую, я ж не знала, что с памятью у тебя так приключилось. Но врать не буду – все мы, как она из больницы вернулась, решили, что подло ты с ней тогда поступил.

– Из какой больницы, господи? – опять сжимаю голову руками, не от боли, а от того, что мысли, как тараканы, разбегаются в разные стороны.

– Мать её в больницу попала, – продолжает Марья Гавриловна, – и одновременно с ней Динка. Сама знаю, у меня их запасные ключи были. Позвонила она мне тогда, голос мёртвый, попросила документы её забрать и привезти ей. Неделю пролежала, а как вернулась – не Динка это уже была, – сокрушённо качает головой. – Видно плохо ей стало из-за матери. Алевтина тогда, правда, говорила, что беременная она.

– Что?!

– Да-а, – женщина торжественно кивает пару раз. – Алевтина, царствие ей небесное, рассказывала, что видела твою мать с Динкой. Шумели в подъезде, грузчики из твоей квартиры вещи выносили, освобождали видно для новых жильцов, ну она и дверь открыла, попросить, чтоб потише вели себя, вот и увидела. Мать твоя развернулась и ушла сразу, а Динка как села на ступеньки, так и сидела. Алевтина к ней подошла, помочь хотела. Вот и увидела, что деньги у неё были в руке, да палочка эта новомодная – во всех сериалах знаешь, показывают, дескать, полоски там появляются.

Марья Гавриловна вздыхает, а я чувствую, как к горлу поднимается тошнота.

– Но только тут я утверждать не берусь, чего не знаю – того не знаю, это только с Алевтининых слов. Ну а потом Динка квартиру продала и уехала, мне сказала, деньги нужны матери на операцию. Если и был ребёночек, я уж не в курсе.

Голова у меня разрывается на части. Нет… Нет, не может этого быть…

Глава 16

Надя

Время уже переваливает за шесть вечера, мне нужно ехать домой – завтра дежурство, а Володи до сих пор нет.

Я и злюсь, и уехать не могу – обещала же Игнатьеву, что всё сделаю. Да только с этим «нашим пациентом» одни сплошные хлопоты. Ещё и Виолетта всё время капает мне на мозги, и у меня уже с трудом получается сдерживаться – до того хочется послать её подальше и хлопнуть дверью.

Сочувствие к женщине после её недавнего вранья утекло, как вода через решето. И я держусь только за счёт собственного профессионализма и принципов. Но принципы тоже дают трещину, когда Виолетта в очередной раз просит поменять не угодивший ей чем-то чай. Ещё и высказывается на тему моих способностей.

Я чуть было не открываю рот, готовая сказать всё, что думаю, но сжимаю зубы и иду в холл. Хватит с меня!

Поднимаюсь наверх. Вспомнив, наконец, достаю привезённую с собой форму, над которой трудилась утром, вешаю её в шкаф в кабинете. Он пустой, вряд ли Володя хранит там одежду, но не в спальню же к нему мне идти. Потом скажу, заберёт. Поправляю рукава, провожу ладонью по плотной ткани, и тут до меня доносится хлопок входной двери. Ну наконец-то, приехал!

Торопливо закрываю створки и начинаю спускаться, но уже наверху лестницы до меня доносится разговор на повышенных тонах. Господи, что там у них опять? Не хочу я ничего слышать даже случайно. Зайду вот сейчас и скажу…

Но в дверях гостиной я замираю. Володя стоит над матерью, сжавшейся в кресле.

– Ты хоть понимаешь, что ты натворила?!

Он не просто говорит, повысив голос. Это скорее похоже на рычание.

– Как ты могла?! Как, мама?! Даже твоя ложь, ладно мне, хотя я твой родной сын! Но девочке! Девочке, которая наверняка ничего не понимала, которая… – у него срывается голос.

– Сынок… – Виолетта умоляюще протягивает к нему руки.

– Ты понимаешь, что у меня где-то может быть ребёнок, а я об этом не знаю?! Понимаешь, мама?! Мой ребёнок! Твой внук или внучка!

Меня словно прошивает молнией, я прирастаю ногами к полу. Сделать шаг вперёд нет сил, ни на что нет сил, но заставляю себя открыть рот.

– Никакого ребёнка у тебя нет. Не кричи на мать.

Володя поворачивается ко мне с перекошенным лицом.

– Что? – ошеломлённый хриплый шёпот.

– Ты слышал, что я сказала.

Мужчина смотрит на меня во все глаза.

– Надя?

– Дина, – поправляю его, и он крупно вздрагивает. – Так меня звали в восемнадцать лет. Сокращённое от Надежда, Надин.

Перевожу взгляд на скорчившуюся в кресле, всхлипывающую Виолетту. Потом опять пристально гляжу на Володю. Если бы воспоминания к нему вернулись, он бы наверняка вёл себя по-другому, значит…

– Ты так и не вспомнил меня, – качаю головой. – Тебе кто-то рассказал. Кто?

– Соседка, – отвечает хрипло. – Марья Гавриловна.

– Как она? – спрашиваю почему-то.

– Нормально, – он растерянно пожимает плечами. – Вполне бодрая.

– Надо же, ей ведь уже далеко за восемьдесят, – бормочу себе под нос.

– Надя, я… То есть, Дина… – Володя явно теряется, не зная, что сказать. – Что произошло? Что с тобой случилось… тогда?

– Я дала тебе деньги! – вдруг отчаянно выкрикивает Виолетта, срывает с себя очки, вытирая слёзы, текущие по щекам. – Ты… ты пришла тогда с тестом на беременность! У тебя ведь нет детей! Ты сделала аборт!

Мужчина меняется в лице, впивается в меня взглядом. А я смотрю на его мать, на умоляющее выражение на её лице, на потускневшие слепые глаза, на дорожки слёз, и брезгливость во мне смешивается с жалостью к этой женщине. А ещё… ещё я вспоминаю слова моей мамы. «Человек, который станет причиной, даже невольной, разрыва отношений между мамой и сыном… это ляжет тяжким грузом на его совести».

Пусть так. Достаточно быть честной самой с собой.

– Я не делала аборт, – отвечаю тихо.

Виолетта вскрикивает, закрывает лицо ладонями. Опускает плечи. Ждёт, что я вобью последний гвоздь в крышку её гроба. Если я сейчас скажу, что потеряла ребёнка... Её сын никогда ей этого не простит.

– Я соврала тогда, – сама удивляюсь, как равнодушно звучит мой голос. – Беременности не было.

Почти правда. Почти. Но Виолетта немного расслабляется. Отвожу от неё взгляд, гляжу на мужчину, стоящего прямо передо мной.

– Ты… сразу узнала меня, – тихо произносит Володя. – Всё это время… Ты знала. И ничего не сказала. Почему?

– Потому что той Дины больше нет, – говорю устало. – Есть только Надя.

Разворачиваюсь, выхожу из комнаты, и меня никто не останавливает.

* * *

– Надюша, что с тобой такое происходит?

На меня сочувственно смотрит Анна Николаевна.

– Всё в порядке, – заставляю себя улыбнуться.

Всё не в порядке уже неделю, с тех пор как состоялся наш с Володей разговор. Но не рассказывать же об этом.

– Ох, Надя, – хирург качает головой. – Не отпирайся. Было в моей жизни время, когда я, наверное, выглядела почти так же, как ты сейчас. И я отлично знаю, что ниоткуда это не случается. У тебя неприятности? Могу я как-то помочь?