– Вы, наверное, мама Володи? – неуверенно улыбаюсь. – Очень рада с вами познакомиться! Меня зовут…

– Мне всё равно, милочка, – холодно цедит она. – Если тут есть твои вещи – забери и можешь быть свободна. Смотри, лишнего не прихвати, проверю!

– Но…

– Я неясно выразилась? – меня окидывают брезгливым взглядом с головы до ног.

– Я жду Володю, – расправляю плечи, пытаясь придать себе уверенности.

– Мой сын сюда не приедет, – женщина поджимает губы, правда, я успеваю заметить какой-то странный блеск в её глазах, и мне становится страшно.

– С ним… с ним всё в порядке? – выдавливаю из себя.

– Полностью, – она уверенно кивает, проходит в комнату и, оглядевшись, лезет в шкаф, где, как я знаю, Володя хранит папку со всякими документами.

– Но почему он не приедет? – пытаюсь хоть что-то понять, голова идёт кругом.

– Я что, отчитываться должна перед неизвестной… соплюшкой? – её тон и эта пауза в конце отчётливо дают мне понять, что имеется в виду совсем другое слово.

На глазах вскипают слёзы. Как она смеет так со мной обращаться? И всё же я сдерживаю себя. Володя мало рассказывал про мать, но упоминал, что у неё сложный характер. Мне не хочется сейчас грубить ей и портить отношения. Наверное, стоит просто подождать. В командировке ему нельзя пользоваться сотовым, но он же вернётся оттуда. Я позвоню, он всё объяснит. В конце концов, у него здесь форма, все вещи. Быть того не может, чтобы он бросил меня вот так, без всяких объяснений! У нас же всё было так хорошо! Да и его слова о жене…

– До свидания, – говорю его матери с намёком, но она не реагирует.

– Ключи оставь, – указывает на накрытый стол, где уже стоят тарелки с бокалами, и морщится пренебрежительно.

– Они в коридоре, в ключнице, – вздёрнув голову, говорю, старательно сдерживая слёзы.

– Если сделала запасные, можешь на них не рассчитывать, – опять этот мерзкий обвиняющий тон. – Замки поменяют в ближайшее время.

Прикусываю губу и медленно выхожу из квартиры. Расплакаться позволяю себе только дома. Хорошо, что мама сегодня на работе. Она, конечно, уже в курсе наших с Володей отношений, и хотя официального знакомства у нас пока не было, формально они друг друга знают, мы же соседи всё-таки.

Засыпаю я вся в слезах, а с утра просыпаюсь поздно. Меня вообще в последнее время часто клонит в сон. Тут же проверяю телефон, но нет ни звонков, ни сообщений. Подумав, всё-таки набираю Володю, но… «абонент временно недоступен».

Несколько дней от него нет никаких вестей, телефон по-прежнему отключён, и я схожу с ума от неизвестности, а потом… потом понимаю, что у меня задержка. Чёрт, ну как же так?! Мы ведь предохранялись! Смутно припоминаю, что вроде бы один раз были немного неосторожны, но у меня ведь был безопасный период. Иду в аптеку, покупаю тест, а потом, уже дома, тупо смотрю на две проявившиеся полоски. Одна значительно бледнее, но просматривается всё равно достаточно чётко.

Из ступора меня вырывает шум в подъезде. Заглядываю в глазок, потом рывком открываю дверь – грузчики сносят вниз какие-то вещи. Вдруг сжимается в груди. Как была – в домашней одежде, с тестом, зажатым в кулаке – взлетаю на четвёртый этаж, к знакомой квартире, и торможу, увидев на площадке мать Володи. Она оборачивается ко мне, и на лице появляется раздражение.

– Что опять, милочка? Я всё объяснила в прошлый раз!

– Где Володя? – спрашиваю сдавленным голосом, затем срываюсь на крик: – Где он?!

– Истеричка, – презрительно бросает мне женщина, а затем цепляется взглядом за мою руку. – О-о, ну так и знала, что ты попытаешься использовать этот трюк. Девицы вроде тебя на всё пойдут, лишь бы окрутить перспективного мужчину.

– Какой трюк? – шепчу отчаянно, по щекам ползут слёзы. – На что «всё»? Я не…

– Так, некогда мне тут с тобой разбираться, – она отмахивается от меня. – На вот, держи, – всовывает в руку несколько бумажек, я машинально сжимаю пальцы. – Хоть ты и врёшь, но, надо признать, почти талантливо. Может, с кем другим и сработало бы, но не со мной. И не вздумай приходить, звонить или стучать в квартиру, она выставлена на продажу.

Она разворачивается и уходит. Я, покачнувшись, опускаюсь на ступеньки и тупо, непонимающе смотрю на руку, в ней пятитысячные купюры. Моргаю, с ресниц срываются слёзы, пятна расплываются на бумаге.

– Диночка, детка, что с тобой? – слышу чей-то голос.

Кажется, соседка. Мне всё равно.

– Ничего, – свой голос слышу словно со стороны. – Я пойду.

Собираюсь с силами и поднимаюсь. Медленно иду к себе, ложусь на диван и проваливаюсь в какой-то странный, тяжёлый сон.

Спустя несколько часов просыпаюсь с раскалывающейся головой и беру телефон. Господи, откуда столько пропущенных с незнакомого номера? Неужели?!..

Мобильный начинает вибрировать в руке.

– Да?

– Апраксина Надежда Леонидовна?

– Да, это я.

– Апраксина Мария Вячеславовна кем вам приходится?

– Это моя мама, – отвечаю на автомате и меня накрывает каким-то удушающим ужасом. – Что с ней?! Кто это?!

– Вам звонят из городской клинической больницы. С вашей матерью произошёл несчастный случай.

В больницу я врываюсь спустя полчаса. Подбегаю к регистратуре, где мне сообщают, что мама в ожоговом отделении, и называют фамилию врача, к которому можно обратиться за информацией. С трудом нахожу в хитросплетении коридоров нужный мне кабинет. Пытаюсь успокоить дыхание и стучу.

– Здравствуйте, – вхожу в крошечную заваленную бумагами комнату. – Я Надежда Апраксина. Моя мама…

– Да-да, садитесь, – мне кивает на стул усталый врач, по виду ему за сорок, может, ближе к пятидесяти. – Так, значит, Надежда, у вашей матери ожоги третьей степени, поражено около тридцати процентов кожи, процентов десять из них – глубокие. Это значит…

– Не объясняйте, – шепчу онемевшими губами. – Я знаю, что это значит. Я учусь в медицинском.

Врач смотрит на меня уже по-другому, кивает.

– Тогда вы понимаете, что сами они не заживут. Потребуется некрэктомия, пересадка кожи, возможно, не одна операция…

– Как… как это могло случиться? – мама такой профессионал, она всегда была осторожна…

– Насколько мы поняли, несчастный случай на производстве, – сочувственно говорит мне мужчина.

– Она поправится?

– Сейчас состояние тяжёлое, но прогноз в целом благоприятный, – осторожный ответ, но другого я и не ждала.

– А участки поражения? – спрашиваю, затаив дыхание.

– К сожалению, один из них – на лице, – помедлив, отвечает он.

Содрогнувшись, утыкаюсь в ладони. Чувствую чужую руку на плече, но меня сейчас вряд ли что-то может утешить. Нет! Я не расклеюсь! Я нужна маме!

– Всё в порядке, я справлюсь, – встаю, глядя врачу в глаза. – И она справится. Она сильная.

Он кивает, и мне даже кажется, что я вижу уважение в его глазах.

– Сейчас к ней, конечно, нельзя, – не спрашиваю, но получаю утверждающий кивок.

– Можете звонить с вопросами напрямую мне, меня зовут Леонид Львович, – говорит вдруг врач, и я, опешив, поднимаю на него взгляд, а он улыбается. – Я уверен, когда-нибудь мы станем коллегами, так что, думаю, вы не будете надоедать мне звонками в час ночи?

– Конечно, Леонид Львович, – киваю и с трудом улыбаюсь в ответ. – Спасибо вам огромное. Я и не ожидала… Ах!

Складываюсь пополам от неожиданной боли, пронзающей все внутренности.

– Надежда?!

Очередной спазм такой силы, что у меня вырывается стон, я падаю на колени, сворачиваюсь клубочком на полу.

Слышу, как Леонид Львович звонит куда-то, командует, что это срочно, потом помню, как резко открывается дверь, вбегают двое врачей в хирургических пижамах, затем следующий приступ боли, и всё темнеет.

Глава 4

Несколько лет спустя

– Плазма? – тихий вопрос в сторону анестезиолога.

– Один флакон, – негромкий ответ.

– Кровь закажите, – опять хирург.

– Уже, – это ассистент.