А по ночам… по ночам много плакала, конечно.
— Девочка моя, — обнимает меня Яна Альбертовна, когда поминальный обед заканчивается и мы выходим из ресторана. — Как ты?
— Я — хорошо.
Закутавшись в черное пальто, натягиваю на глаза темные очки и слабо улыбаюсь прощающимся с нами коллегам отца. По его воле тело подвергли кремации, поэтому захоронение будет через три дня. Сегодня — только прощание и обед.
Добрых слов было сказано много. Не верится, что папы больше нет.
Морщусь, чтобы не расплакаться. Ваня реагирует молниеносно, притягивает меня к себе и бережно целует в макушку.
— Тая держится, — отвечает он. — Она молодец.
— Я знаю, — отвечает Соболева. — А мама как? Она уехала так стремительно, мы даже не попрощались.
Вздыхаю трудно.
— Мама… — проговариваю. — На нее смотреть страшно. Папа ведь скончался у нее на глазах. Стечение обстоятельств — приступ случился ровно в том месте, где не было связи.
— Да… нелепость какая-то.
— Мама пыталась помочь ему подручными средствами, но без препаратов и терапии не смогла.
— Ужасно.
Яна Альбертовна качает головой, а я продолжаю:
— Осознание того, что они всю жизнь спасали человеческие жизни на операционном столе, а когда случилось несчастье помочь было некому, добило её окончательно. Мама даже с коллегами не разговаривает. Ушла в себя. Со мной тоже… не особо.
Пытаюсь не показать обиду, но мне правда безумно больно. Я думала, что смерть папы как-то сблизит нас, но она предпочитает оплакивать мужа в одиночестве.
— Да, — задумчиво произносит Яна Альбертовна. — Так бывает, дети. В жизни нет никаких гарантий, что врач никогда не заболеет или спасатель не попадет в аварию. Бог для каждого уготовил свой исход.
— Я понимаю, — утвердительно мотаю головой и снова сдерживаюсь. — Мы пока находимся в состоянии шока.
Нижняя губа дрожит, поэтому я ее прикусываю и прячусь в вороте Ваниной рубашки.
Можно ли подготовиться к смерти близкого человека? Конечно, нет. Сколько угодно думай, что жизнь не вечна и все мы приходим в этот мир, чтобы потом уйти. Но когда это случается… как обухом по голове.
Боже, за что нам это все? Прости нас и перестань мучить, умоляю.
Перед сном в кровати снова плачу.
— Ш-ш-ш…
Ваня терпеливо поглаживает по плечу и тяжело вздыхает. В темноте ночи все помехи и преграды отступают, мне больше не надо держать лицо, чтобы улыбаться многочисленным коллегам, профессорам медицины и высокопоставленным пациентам.
Я маленькая девочка, которая навсегда потеряла папу. У меня и при жизни-то его было так мало…
Действительно, парадокс и насмешка судьбы — отец лечил людей, делал сложнейшие нейрохирургические операции, много раз боролся, чтобы «завести мотор».
Папа, как самый лучший доктор, ремонтировал чужие сердца и совсем забыл уделить время своему…
— Мне кажется, он меня не любил, — вздыхаю, утыкаясь подбородком в твердое плечо.
Соболев за эти дни превратился в мою жилетку. А еще он странно тихо себя ведет. Всегда рядом, всегда на подхвате, но будто в себе.
— Тай, ты себя накручиваешь, — уговаривает он. — Хочешь, расскажу, что твой папа сказал, когда я позвонил ему, чтобы попросить твоей руки?
— Ты звонил ему, чтобы попросить такое? — удивляюсь и смотрю в спокойное лицо.
Рука на моем предплечье замирает.
— Конечно. Я же не из пещеры вышел.
Закатываю глаза и усмехаюсь одновременно с остаточным всхлипом.
— И что… папа сказал?
— Устроил мне допрос с пристрастием. Сначала подумал, что ты ждешь ребенка, потом вопросы всякие задавал.
— Какие, например?
— Твой любимый цвет.
Мы оба смеемся и это… ощущается необычно, потому что происходит впервые за несколько дней.
— Видимо, папа специально задавал тебе вопросы полегче, — рассуждаю. — Только дурак не заметит, что я обожаю розовый.
— Твою мать, — Ваня бьет себя по лбу. — А я ответил белый…
Смеюсь, расслабляясь. Шутник!..
— Дурак, — целую колючую щеку и распределяю конечности на стальном теле.
— Все хорошо, малыш, — Ваня жмется ко мне. — Очень жаль, конечно, что вы не поговорили перед тем, как…
— Правда. Жаль…
Снова плачу.
Боль и скорбь отпускают меня не сразу. Сначала, как следует, выматывают. Помимо того, что я пытаюсь осознать смерть близкого человека, фоном вдруг начинаю бояться за остальных.
Поэтому обнимаю Соболева еще сильнее, он терпит, продолжает поглаживать и молчит.
Я… люблю его так смертельно, что мне физически больно представлять, что Вани, может, тоже вот так, как папы, просто в один день не стать. Сердце сжимается в уродливую кляксу.
Снова зажмуриваюсь и представляю маму…
Одну. Совсем одну.
Всё потому, что благодаря постоянной вовлеченности в медицинскую практику у них даже друзей-то толком нет. Сплошь одни коллеги и интерны.
Маме почти сорок. Согласно известному советскому фильму «жизнь только начинается», но сейчас, в темноте осенней ночи, в день похорон отца мне кажется, что это… конец. И мне безумно ее жаль.
— Ты меня раздавишь сейчас, — наконец-то не выдерживает Ваня. — Хватит себя накручивать, Тай.
— Боюсь… — шепчу. — Боюсь, что тебя тоже не станет.
Скулю тихонечко. Страх окутывает. Он такой большой, родной и сильный. Такой… живой. Всегда горячий. Мой.
Влажные губы накрывают мой рот. Ваня целует меня жадно, придерживая подбородок, а затем отклоняется.
— Глупенькая. Я всегда рядом.
Пожимаю плечами.
— Будто в пропасть падаю, Вань…Падаю, падаю, и выбраться не могу.
— Падай, — легко отвечает он. — Я тебя поймаю. Всегда.
В доказательство сильные руки уверено тянут меня на широкую грудь. Укладываюсь на нее, разбрасывая свои волосы вокруг. Целую впадинку в районе ключицы. Это тоже своего рода секс. Только секс для души.
— Со мной никогда и ничего не бойся, малыш, — надтреснутый голос Соболева звучит хрипло.
