Интересно, попробую ли я когда-нибудь по-настоящему?!

Тебе надо научиться смеяться как Фантомас, им это нравится. Сухо так: хэ-кхэ-кхэ. Еще бы машину. С крыльями. Только зачем мне машина, я ведь не умею. Тогда – смеяться. А если усы? Усы нравятся или будут колоть? А как не вырастут? Что-нибудь да вырастет, не зря же я их скребу через день! Чем чаще, тем гуще. Но не как у Буденного. Конечно, не как у него. Вот если бы! Жаль.

Где бы достать новую рубаху, а то эта совсем почти уже?! Хожу хуже Вити. А она как? Красивое платье, но тоже совсем почти уже. И ноги голые, вечно, черные пятки. Зачем она не принарядится? И пятки. Разве не хочет она нравится? Кому, тебе? И зачем бы ей?! Интересно, а какие им нравятся? Какие, какие! Жени им нравятся, будто и сам не знаешь! Уж точно не такие как. А зачем Женя все за ней увивается, тоже хочет? А зачем она смеется, когда он что-нибудь скажет? У! Женя подходит к спортивному коню, на котором она скрестив ноги по обыкновению, Женя опирается об его бок своими лапищами, отожмется пару раз и стоит, к коню грудью привалившись, ногу за ногу заставил, носком своего сапога стукает по полу или пяткой покачивает из стороны в сторону – сплошное кокетство, смотреть стыдно! Шепчет ей чего-то, а она смеется – чего такого смешного акселерат может сморозить?! И Фенек тоже. Все время на ней. То за ручку ухватится своей лапкой и не отпускает, так и ходит привязанный. А то и совсем. Залезет к ней на коленки и за шею обнимает, мордочкой прикладывается. А она его гладит. Запустит свои пыльцы ему в его рыженькие кудряшки или чешет за ухом. Но Феньку можно. Потому что Фенек не в этом смысле. Но все равно. А ты в каком смысле? А Женя в каком? Ты-то что в этих смыслах знаешь! Тоже не ведал прекрасного общества дам, а все туда же. Окружили, как женихи, горделивые женихи, благородные женихи, неразумные.

Разве могу я думать о, помышлять о, мечтать о?! О тебе, о тебе, о тебе. Но это мысли, только мысли. Но почему же я все время к ним возвращаюсь?! Они гложат меня – можно же так сказать? И как от них всегда так стыдно?! Но их не отогнать. Стыдно, да не отогнать. Еще хуже, когда я по-настоящему, а не в мыслях. Нет, не это. Когда я по-настоящему вижу ее, не в воображении. Кажется, что она все знает, знает о чем я думал, о чем я постоянно думаю. Снова и снова, опять и опять. Ах, как сладостны эти мысли и как дорого за них приходиться платить стыдом! Липким стыдом – без мыла не отмоешься, а то еще и ацетоном оттирать. Сложно вынести, носишь с собой, неподъемная ноша, чемодан без ручки, и не избавиться, и тащить невозможно.

Зачем я не сплю?! А как усну, это не сон, а полуосознанный бред, на краешке сознания. Сложно бежать и ноги липнут к полу – во сне всегда так. Руку не поднять, поднимаешь, а она плетью. А где вторая? Оборачиваешься, чтоб ее, а ее нет. Ищешь что-то, ищешь, уже забыл, что ищешь, а все никак не найдешь – проклятие. Еще застреваешь в пещере все время или между двух скал. Они смыкаются, смыкаются, движутся медленно друг к дружке, медленно, но неотвратимо. Разве пролезу?! И дышать нечем, не вздохнуть. Удушит, задавит. Или иногда такое от стен, когда они – ýже, ýже, еще и еще.

Как тяжело в животе, надо ревиток, две и под язык, для пищеварения. Кислые. Аж скулы выворачивает. И сладко. Сладкая пилюля. Исцели себя сам. Утопающих дело рук самих. Утопающих. Как он так хорошо плавает, Фенек? Как рыба в воде. Рыба. В воде. И жара. Жарко, слишком. Такой никогда не было. Исключительная жара. Исключение подтверждает или уже нет? А как было раньше? Летом? Разве я забыл и так было всегда? Всегда был… Осмос! Осмос? Осмос?!

– Осмос! – так-таки завизжал капеллан.

Спасть я не спал, а как заснул, так меня тут же разбудил капеллан. Даже и не сам капеллан, а один только его голос, потому что капеллана и не видно, зато слышно очень хорошо: он палит по воздуху как из ружья какой-то непонятной бессмыслицей.

– Осмос! – взволнованно вскричал капеллан откуда-то из недалека, со сцены, наверное.

Я поднялся на своем спортивном мате и лег, облокотившись. Огляделся. Так вот сразу и не поймешь, что здесь происходит.

Не смотря на утро, кинозал уже полон подростковым, а потому по большей части бестолковым возбуждением. Кто-то ходил, шуршал, что-то копошил, шмыгал носом и даже храпел. Храпящим, естественно, оказался Витя. Вот это сила – спать и не проснуться от воплей капеллана! Впрочем, Витя всегда спит с особым усердием, будто бы и создан он, Витя, именно для того, чтоб спать.

– Осмос! – снова выпалил капеллан и снова не прибавил ничего для разъяснения.

Совсем ничего не понятно и повтори капеллан это дурацкое слово еще миллион раз, понятней оно не станет, поэтому я покрутил кулаками в глазах, избавил их от склизких заспанок, осмотрелся внимательней и увидел новенькую. Она восседала на спортивном коне по-турецки подвернув под себя ноги.

Новенькая весело смотрела на меня и я поспешил прикрыть голую грудь тряпками, которые служили мне постелью. Надо спать в одежде, чтоб перед ней каждое утро не позориться.

Так, теперь придется одеваться как-нибудь под одеялом.

– Осмос – есть сила разделения! – палил капеллан со сцены, а голос его становился все громче и громче с каждым словом, так что я окончательно проснулся.

Шебуршу под одеялом, натягивая на себя рубаху, а капеллан все ревет:

– Ибо предстоит нам, чада, отделить зерна от плевел! – ревет капеллан.

– От чего отделить? – спросил меня Фенек, едва я справился с рубахой и вынырнул из-под одеяла головой.

– Не знаю, – сказал я. – Подай штаны!

– От плевел! – гаркнул капеллан, будто в ответ Феньку.

Фенек подал мне мои штаны, хихикнул и, оглянувшись на новенькую, совершенно по-Жениному подмигнул мне. Я в ответ тяжело зыркнул на Фенька.

– Отделить зерна от плевел в душах наших! – речь капеллана стала напоминать короткие автоматные очереди.

– Вопрос! – крикнул я.

Я поднял руку, чтоб привлечь внимание разбушевавшегося капеллана и тут же проклял себя за то, что не умею смолчать даже тогда, когда это совершенно необходимо, потому что поднятая моя рука сработала на отлично, она не только привлекла капеллана, но и все подростковое кипишение остановилась одномоментно во всем кинозале и вся Новая Армия Спасения устремила на меня свои взоры, вернее, все попросту пялились на меня. Хорошо хоть штаны уже на мне почти полностью, осталось только чуть-чуть и застегнуться еще.

– Что такое? – спросил капеллан.

Он нахмурил одну только бровь и засверлил меня взглядом.

Я огляделся, отступать уже поздно, все, кто были, вопросительно смотрят на меня:

– Чего от чего отделать будем? – спросил я.

– Тьфу ты! – плеванул на сцену капеллан, раздосадованный моей несообразительностью. – Ну вот мы отделяем гнилые клубни от пригодных. Хорошее отделяем от плохого. Так понятно?

Уж как хорошо понятно! Примерно раз в месяц капеллан сгоняет всех кто есть в подвал перебирать картофельные клубни, что у нас там хранятся. Я уж столько картофельных клубней перебрал, миллион, наверное, тонн и ни как не меньше перебрал я картофельных клубней.

– Понятно, – кивнул я.

– Уже неплохо, – похвалил меня капеллан. – Так вот, плевел, это как гнилой картофельный клубень и наша задача отделить его! Разобрался?

– Картошку опять перебирать будем? – спросил я.

Капеллан схмурился бровью еще сильней, подумал, передумал и неожиданно радостно как завопит:

– Точно! – завопил капеллан. – Только в душах наших!

– Дичь! – буркнул я про себя.

– Молодец! – снова похвалил меня капеллан, моего замечания не услышавший. – Ясно мыслишь! – и продолжил уже ко всем вместе и ни к кому именно: – А когда отделим мы картофельные клубни… тьфу!.. зерна от плевел, хорошее от плохого, тогда оставшееся заблещет чистотой!

– Точно, дичь! – снова буркнул я.

– Кто имеет ухо, да слышит! – загрохотал капеллан. – Так начнется Осмос! Осмос станет нашим спасением на пути и никто не задумается, не скинет одежд своих и не сядет в бесцельном ожидании. Напротив! Каждый будет жить чистотой души своей и деятельным участием и движением своих жизненных сил ширить спасение, неся миру Осмос!