— Мы должны провести экстренные учения, просто чтобы попрактиковаться в нашем реагировании на случай, если произойдет что-то подобное.

— Это есть в планах. Мы сделаем все, что в наших силах, хотя это будет огромный риск. Но в конце концов нам придется это сделать, поскольку наших запасов не хватит навсегда. И последнее, что нам нужно — это восстание здесь, внизу.

В прошлом году было много ожесточенных дебатов, но никто не пытался предпринять физические действия, чтобы получить желаемое. В этом смысле нам повезло. Я могу представить себе всевозможные кошмарные сценарии, вызванные отчаянием и недовольством, с которыми нам не пришлось сталкиваться.

Грант и я снова кружим друг вокруг друга.

— Так как скоро, по-твоему, мы откроемся?

— Если бы мне нужно было угадать, я бы сказал, в течение следующего месяца.

— Вау.

— Да.

— Я не знаю, стоит ли мне радоваться или пугаться.

— И то, и другое, вероятно, оправданно.

Прежде чем я успеваю ответить, из коридора за дверью комнаты доносятся приглушенные голоса. Вероятно, просто пара человек проходит мимо, но Грант поворачивает голову, чтобы посмотреть, очевидно, думая, что они могут войти в комнату.

Он хорошо меня натренировал. Я знаю, как воспользоваться минутным отвлечением внимания. Пока его голова смотрит в другую сторону, я бегу к нему, убежденная, что наконец-то смогу сбить его с ног.

Я ошибаюсь. Всегда неправильно недооценивать Гранта. Он протягивает одну руку еще до того, как успевает повернуть голову в мою сторону, и хватает меня за талию, используя инерцию моего бега, чтобы опрокинуть меня на спину на пол.

Он намеренно смягчает приземление, чтобы удар о коврик не был болезненным, но я ненадолго лишаюсь возможности дышать и не могу откатиться в сторону, хотя мой мозг кричит, что я должна это сделать.

Так что у Гранта есть шанс придавить меня весом своего тела. Я толкаю его в плечи так сильно, как только могу, пытаясь высвободиться, чтобы нанести удар или пинок ногой.

Это не работает. Он слишком большой. Слишком тяжелый. Слишком на мне. Ему удается схватить меня за одно запястье, затем за другое, и он прижимает мои руки к земле, раскинув их в стороны, оставляя меня совершенно беспомощной.

Я зла и раздражена тем, что он взял надо мной верх — зла на себя и раздражена им — но это не единственная причина, по которой мне вдруг стало жарко.

Его твердое тело прижимается ко мне по всей длине. Я чувствую каждый дюйм его тела. Его крепкие бедра вдавливаются в мои. Его грудь прижимается к моей груди. Его дыхание обдает мою влажную кожу. Его сильные пальцы сжимают мои запястья.

И его член прижат к моему животу. Он твердый. Полностью эрегированный. На нем старые спортивные штаны, так что ткань ничего не скрывает.

Это не первый раз, когда Грант возбуждается рядом со мной. Это происходит регулярно, и он всегда ведет себя так, словно это ничего не значит, как будто он едва замечает, так что я привыкла считать, что это бессмысленная физическая реакция, которая его не беспокоит. В конце концов, если бы он хотел трахнуть меня, у него были все возможности для этого, и он этого не пытался.

Сначала, заметив это, я почувствовала себя неловко, но больше так не происходит. Если это не беспокоит его, то и меня это не должно беспокоить.

Но сейчас совсем другое дело. Его эрекция упирается мне в низ живота. Я чувствую его очертания очень близко к своему паху. И это заставляет меня трепетать от жара. Болезненного возбуждения. Глубинной нужды.

Я чувствую его тело. Я хочу его тело — так, как никогда ничего раньше не хотела. Это все, что я могу сделать, чтобы не обхватить его руками и не притянуть ближе к себе. Не обвить ногами его талию, чтобы почувствовать его член именно там, где я хочу этого больше всего.

Я не делаю ни того, ни другого. Я не могу заигрывать с мужчиной, который никогда не проявлял ко мне ни малейшего интереса в таком плане.

Может, Грант и не настоящий друг, но сейчас он — самое близкое подобие друга, что есть у меня. Эмоционально я чувствую себя намного лучше, чем через год после смерти моего отца, но если бы у меня не было этих тренировок, моя жизнь была бы гораздо более пустой.

— Вставай, — бормочу я, и мой голос хриплый от чего-то похожего на отчаяние. — Грант, вставай. Сейчас. Сейчас же.

Он начал двигаться по первому моему слову, и проходит всего пара секунд, прежде чем он оказывается на ногах в паре метров от меня. Он раскраснелся и вспотел, но его лицо такое же стоическое и непроницаемое, как всегда. Он пристально смотрит на меня.

Это должно быть облегчением — освободиться от его веса, но это не так. Это ужасное чувство. Пустое, холодное и ноющее. Если я еще немного останусь в этой комнате, то наброшусь на него. Я знаю это наверняка. Такое чувство, будто я едва контролирую собственное тело.

Я поворачиваюсь к нему спиной и делаю несколько шагов к двери.

— Оливия.

Одно его слово останавливает меня, но я не оборачиваюсь. Я стою, уставившись на дверную ручку, тяжело дыша.

— Я сожалею об этом. Я не хотел вызвать у тебя дискомфорт, — он, очевидно, знает, что спровоцировало мою реакцию. Он всегда был таким прямолинейным и честным со мной.

— Я знаю, — удается ответить мне. — Все в порядке.

— Не в порядке, если прямо сейчас ты убегаешь. Я пытаюсь контролировать это, но не всегда могу. Это физическая реакция.

— Я знаю. В этом нет ничего особенного, — я все еще не обернулась. Я не могу.

— Тебе не о чем беспокоиться. Я не собираюсь приставать к тебе.

Я очень медленно моргаю, пытаясь переварить то, что только что сказал Грант. И не могу.

— Что?

— Я не собираюсь приставать к тебе, — повторяет Грант. Он приблизился ко мне на пару шагов. Я все еще не смотрю в его сторону, но слышу, что его голос звучит ближе. — Так что не начинай сторониться меня

Он это говорит. Он действительно это говорит. Нечто настолько нелепое, что с этим едва ли можно мириться.

Я резко оборачиваюсь.

— Ты думаешь, это меня пугает? Что я вся трепещу при мысли о сексе, как какая-нибудь наивная маленькая девочка?

Его голубые глаза распахиваются шире.

— Я не считаю тебя маленькой девочкой. Это должно быть очевидно.

— Но ты думаешь, я ухожу сейчас, потому что расстроена?

— А разве нет? — он хмурится. Все еще всматривается в мое лицо.

— Нет. Как ты можешь не знать, что я сейчас чувствую?

Еще через несколько секунд его взгляд внезапно становится горячим. Теперь он знает. Я это вижу. Он держится совершенно неподвижно.

— Мне двадцать один год. И я четыре с половиной года была заперта в этом бункере, не имея ни малейшего шанса сблизиться с мужчиной, потому что ты настаивал на том, чтобы обращаться со мной как с какой-то принцессой на пьедестале, — я не знаю, почему я вдруг говорю это. Совершенно бесстыдно. — Я не принцесса, Грант. Правда. И иногда мне хотелось бы, чтобы ко мне прикасались.

Его руки сжимаются в кулаки, и я почти вздрагиваю. Ни один из нас ничего не говорит, пока мы смотрим друг на друга через пару метров расстояния между нами.

Затем он, наконец, бормочет:

— Мы выходим из карантина в ближайшие несколько недель. Тогда все будет по-другому.

— Я знаю.

— Мы жили здесь в странном подвешенном состоянии. То, чего ты хочешь сейчас, совсем не будет тем, чего ты захочешь, когда вернешься в реальный мир, — его голос полон резкости, но в нем нет ни властности, ни снисходительности, ни обиды, ни разочарования. В основном просто констатация факта.

— Это я тоже знаю, — я говорю ему правду. Я не сомневаюсь ни в одном слове из того, что он говорит. Возбуждение все еще пульсирует во мне, но я знаю, что Грант прав. С моей стороны было бы глупо действовать опрометчиво прямо сейчас, подчиняясь лишь случайным, мимолетным импульсам, и принимать потенциально судьбоносное решение, когда весь наш мир вот-вот изменится.

Я кое-что делала руками со своими бойфрендами в школе, но у меня никогда раньше не было полового акта. И заниматься сексом в первый раз с мужчиной, который меня не любит — с тем, кто до сих пор иногда кажется мне чужим — это то, о чем я, скорее всего, потом пожалею.