В тот вечер мы надрались, свет моей души признался мне в любви – я не задумываясь выпалил тоже самое. Мы переночевали на запасном варианте – небольшой захудалой квартирке, от которой я могу изредка взять ключи.
А товарищ военный остался в логове кровопийц и с утра как ни в чем ни бывало поехал заступать в наряд.
Всё идёт своим чередом – в квартире травят мелких гнид, мы со светом души гуляем по городу, товарищ возвращается обратно к родителям. Всё хорошо, но кончается быстрее некуда. Я сажаю свет моей души в автомобиль и прощаюсь. Она уезжает, и я чувствую себя самым опасным заключённым, которого заперли в клетку. Воздух наполнен заточением, ещё и клопы. Я прихожу обратно в квартиру, ложусь на диван и читаю в интернете о кровопийцах. А по стене ползёт он сам, переставляя мелкими лапками. Меня передёргивает от этого вида, и мозг мой наполняется ощущениями что под диваном их тысячи. Я не выдерживаю и бегу с этой квартиры, попутно завернув самое нужное в мешки, чтобы они не расселились и в другом месте.
Приехав на запасной вариант, я забегаю в душ и ошпариваю себя кипятком – при температуре свыше 50 гады умирают и даже их незаметные личинки. Я долго моюсь, а после стираю вещи в кипятке. Всю ночь мне мерещится, что по мне и тут ползут гады. От одного слова – клоп, я лишаюсь всякого спокойствия. На утро товарищ отправляет мне фото мёртвого клопа и искусанных ног. Пора прощаться с этой квартирой, думаю я и звоню хозяйке. А в это время меня беспокоит свет моей души.
– Поехали ко мне в деревню, я очень скучаю по тебе. Будем вместе пасти баранов и ходить на рыбалку.
Я в растерянности – с одной стороны пустое и бездушное лето, в одиночестве, с трудностями и полной неизведанностью. С другой стороны – фронт, от которого я отказался. Свет моей души не хочет человеческого, тогда зачем ей черт подери это!? Зачем ей я? Я не знаю. Мне хорошо известны эти окопы в которые мы прыгнем, не успеет пройти и пары дней. Будем стрелять в друг друга и пытаться победить. Что мы будем искать, за что сражаться? Зачем мне это? Так думал в тот момент я, когда машина света души моей уже припарковалась возле меня, стоящего в центре города грехов.
И я не нашёл ответ – я попросту был уверен в себе. Раз это сражение в которое меня тянут, то я пожалуй пройду его до конца. Победа в любом случае останется за мной. И пускай я отказался от всего этого, но теперь ей несдобровать. Противник гораздо сильнее и здоровее, чем тот который попадался ей раньше. Я уверен в себе и оттого иду в бой. Как показала мне чуть позже жизнь, совсем напрасно.
Зеркало счастливого меня осыпалось будто самом собой, и я долго собирал его мелкие осколки. А свет души тем временем вывесила новое. В нём я был не похож сам на себя – заострённые скулы, хищное выражение лица и впалые глаза. Кем я буду на этот раз?
Глава 8 " В конце то концов мне давно не было так хорошо ( и Бараны) "
На ней розовые сланцы, повидавшие Ирак, Вьетнам, Чечню и ещё сотню мелких поселений в которых каждый военнослужащий носил этот самый простой вид обуви. Находясь по колено в грязи или протаптывая лесную тропу – он непременно дивился крепости это обуви. Нагнувшись, свет моей души пытается чесать ногу об ногу и держать одной рукой барана за рог. Не сводя глаза с животного, она говорит мне:
– Чтобы научить барана бодать, учитель должен быть сам образцовым животным.
Как человек незнакомый с деревенской жизнью, я хохочу до упада, наблюдая за всем что здесь твориться. Последний раз так искреннее я веселился разве что в детстве.
– Сейчас его отпущу, а ты толкай ладонью в лоб. Он будет стараться отойти, а ты притягивай его за рог, – говорит она, делает последнюю затяжку сигареты и отходит.
– Ты живодёрка!
– Это деревня, иди ближе и не бойся, – улыбается она.
Я смотрю на барана – молодой, с горбатым носом и завитыми рогами. Весит килограмм под пятьдесят. Затея кажется мне глупой и опасной, но это деревня – здесь все помнят о смерти и не бояться. Так по крайней мере думал я, пока днём ранее наблюдал, как свет моей души гоняла пинками со скуки большущую корову.
– Ладно, парень, приступим к обучению, – говорю я и толкаю его в массивный лоб.
Учитель из меня получился что надо, уже на третьем толчке в глазах барана появилась резкая осмысленность, и он подозрительно покосился в сторону света моей души. А уже на четвёртом толчке, животное стал брать разгон, переставляя свои короткие ноги быстро-быстро. Одним рывком он преодолел расстояние, с прыжка боднул мою подругу в бедро. Та, удивлённо хлопая ресницами, взмыла в воздух и отлетела в небольшую чащу. Баран же, как мне показалось, кивнул в знак благодарности за обучение.
– Эй, деревня, тебя там не убило? – кричу я.
Из зарослей разноситься какой-то стон и оттуда выходит она. С взъерошенными и спутанными волосами, в которых застряли маленькие веточки с кустарника. Ноги её в грязи, а, те самые сланцы, что пережили войны – не справились с бараном и порвались. Она молча подходит ко мне, берет у меня из руки кнут, потом снимает тапку и подходит к горбоносому. Тот с благовидным выражением морды взирает на девушку. Он ещё даже не подозревает, а девушка уже размахивается и наносит удар ему между рог.
Баран привычно семенит копытцами, набирая разгон. Хлысть!
Звонкий удар кнута приходится на круп животного и заставляет остановить разбег. Мысль в его маленькому мозгу развивается быстро и баран отталкивается копытами, большими скачками удирая обратно в стадо. Свет моей души, скинув второй тапок, стегает кнутом в разные стороны и пытается догнать животное. Попутно достаётся и остальным овцам, которые не сильно разбираясь мигом рванули в колючий дёрн, бесследно исчезнув в зарослях. Как единственный обутый , по просьбе света души, я отправляюсь за животными и привожу горбоносого ученика уже смиренного как ягнёнок. А за ним топчется всё стадо.
С тех самых пор мы сдружились с этим горбоносым. Нас обоих научили бодаться, так что теперь мы получаем ещё больше.
–Патовая ситуация, Горбоносый! Ты будешь бодаться – пойдёшь на шашлык, а я снова окажусь там. А как тут не бодаться? Ну вот скажи как?
Он понимающе смотрит на меня и лижет шершавым языком руку, пытаясь откусить мне палец. К концу лета он пойдёт на шашлык, поскольку так и не научился быть разумным со своим оружием. Он бодал всех и вся, кроме меня – своего учителя. В последний день пребывания, когда все пили вино, я сидел и поминал барашка, ни съев ни единого куска. Мне было ничуть не лучше чем ему.
Всё деревенское лето я, словно солдат пограничник на заставе, охранял линию окопов. Настороженно ступая, держа оружие взведённым и при случае готовый застрелить её. Рука бы не дрогнула – моментально нажать на курок, а потом добить врага. Слишком хорошо понимаю во что мне в этот раз обошёлся мнимый нейтралитет и не хочу допускать такого вновь.
Я мало сплю, постоянно наблюдаю и думаю. Но на противоположной стороне до сих пор развевается белый флаг. С каждым днём её окопы рушатся, заполняясь водой и теряю облик войны полов. Я же, с остервенением укрепляю траншеи, не давая себе отдыха. Я уверен, рано или поздно война вернётся и мне нужно быть во всеоружии. Мне слишком хорошо всё уловки фронта.
А вместе с тем впереди меня ждал непростой разговор, который я почему-то считал своей обязанность. И время всё шло и шло, скоро был конец лета, появился страх. То, что раньше мне казалось отличным решением, теперь виделось прыжком в большую яму с кольями. Но страх не может сковывать таких как я, он наоборот заставляет меня бежать вперёд. Наступает долгожданный вечер – она сидит на скамейке, я лежу у неё на коленях. Вокруг на земле примостилось с десяток дворовых собак. Небо горит звёздами, бледный блин луны, еле-еле освещает её лицо. Сейчас или никогда, думаю я.
– А что дальше?
Я знал что это вопрос возникнет, но никогда не мог подумать что у меня. Глядя в хмурое, серьёзное своё отражение в зеркале – я не мог и подумать, будто у него есть чувство, будто ему чего-то не хватает. Но, дежуря на пустующем фронте и изредка заглядывая в это зеркало, я всё больше чувствовал себя дураком, стреляя в чужой белый флаг.
