Поэтому все, что Уэллс мог сделать для матери, это привезти ее в Спейд-хаус и дать ей возможность порадоваться за сына. Нельзя сказать, что последнее ему вполне удалось. Сара очень одряхлела и новое воспринимала с трудом. На фотографии, которую Джейн сделала в день ее приезда в Спейд-хаус, она сидит с сыном на скамеечке перед домом, «с прямой спиной», как ее учили в детстве, глядя прямо в аппарат (этому ее, должно быть, учили в молодости), но на лице ее не отражается никаких эмоций. Не старается ли она скрыть от сына, что слишком уж высоко он занесся? Люди живут и поскромнее! А такой дом – прямая дорога к разорению. Она-то кое-что повидала в жизни! Сначала человек так вот хорохорится, а потом, глядишь, у него уже имущество описали!.. Двенадцатого июня того же 1905 года Сара Уэллс умерла. Джозеф Уэллс Спейд-хауса так и не увидел. Он находился в такой депрессии, что не мог заставить себя сдвинуться с места. Жену Джозеф пережил на те самые пять лет, что был ее моложе. Домик в Лиссе, который Герберт снимал для родителей, он потом для них купил, а после смерти матери нанял отцу домоправительницу. Однажды утром 1910 года Джозеф Уэллс, проснувшись, призвал к себе миссис Смит, дал ей подробнейшие инструкции, как приготовить ему рубленые почки, просмотрел принесенный ею номер «Дейли кроникл», спустил ноги с кровати и упал на пол мертвым… За время, что ушли из жизни одни Уэллсы, явились на свет другие.
В Спейд-хаусе были, среди прочего, запланированы детская, комнаты для няни и гувернантки. И действительно, к моменту переезда Джейн была уже беременна. 17 июля 1901 года у них родился сын Джордж Филипп (умер в 1985 году). Для простоты его сперва стали называть по заглавным буквам имен (George Philip) Джи Пи, а немного спустя – Джип. С 1903 года, когда Уэллс сделал его героем своей «Волшебной лавки», имя это так на всю жизнь и пристало к нему. Он был уже академиком, а близкие его иначе не называли. Новый дом, в три раза больше обычного коттеджа, несколько человек прислуги, большой участок земли, где можно заняться цветами – об этом мечталось с детства! – первый ребенок, полная свобода распоряжаться хозяйством и возможность вести его на широкую ногу, не пересчитывая жалкие шиллинги, – какие, казалось, наступили счастливые времена для Джейн! Но в тот год она чувствовала себя особенно несчастной. Роды были трудные, ее долго потом выхаживали два врача и сиделка, но если бы только это! С Берти, пробивавшимся к успеху, было куда как проще, чем с Гербертом Джорджем Уэллсом, который успеха достиг. Ни он, ни она не забыли тех дней, когда она так безрассудно бросилась в его объятия, и годы доказали, сколько значила она для него, а он для нее. Но любил ли он ее когда-нибудь? Чем больше прибавлялось в ней женского опыта, тем больше она начинала сомневаться, что само это слово в своем обычном значении (впрочем, разве у этого слова одно лишь значение?) подходит к их отношениям. Скорее, он ее ценил. Очень высоко и очень за многое. За ту внутреннюю интеллигентность, которая ему не далась и уже никогда не дастся, за поразительный такт, позволявший ей закрывать глаза на его недостатки, за веру в него, пришедшую тогда, когда в него не так-то просто было поверить, за то, как она возилась с ним, больным, неустроенным, несчастным, за ее трезвый ум и деловые качества, не слишком обычные в женщине такой доброты.
Он очень, очень ее ценил. Но принять это за любовь можно было лишь тогда, когда она была для него якорем спасения. Чем больше он укреплялся в жизни, чем больше избавлялся от страха провала и смерти, тем яснее становилась для нее эта ее ошибка. После рождения Джипа она осознала ее особенно остро. Времена, совсем недавние, когда Уэллс писал свою «Машину времени» под ворчание стоявшей за окном хозяйки, а другие прославившие его романы – на обеденном столе в Уокинге под лязганье буферов, гул поездов и гудки паровозов, словно бы стерлись из его памяти. В доме, где был маленький ребенок и больная жена, требовавшая внимания и сердечного тепла, он никак не хотел оставаться. К тому же Джейн, услышав, что он собирается предпринять экскурсию по южному берегу, позволила себе его попрекнуть, и он покинул дом, дрожа от негодования. Три недели о нем не было ни слуху, ни духу. Она знала, что он собирался навестить родителей в Лиссе, и отправила туда письмо, прося у него прощения. Оно было нацарапано кое-как, неверной рукой. Она все еще была слаба, и писать это письмо было ей вдвойне трудно. Он позвонил, осведомился о ее здоровье, но слышимость была плохая, поговорить как следует не удалось, и он еще послал ей письмо. Обрадованная Джейн снова ему написала, на сей раз в шутливом тоне. Было решено, что она встретит его на обратном пути в Лондоне и они пообедают в хорошем ресторане. Не виделись они к тому времени довольно долго. Шло уже к середине сентября. Где он пропадал два месяца, так и осталось невыясненным. 31 октября 1903 года у них родился второй сын, Фрэнк Ричард (умер в 1984 году).
Уэллс был очень доволен. Он решил, что это будет хороший товарищ для Джипа. Отцом он оказался превосходным. Дети должны были вырасти по-настоящему культурными людьми. Их учили языкам (включая русский), и он старался передать им все, что знал. Педагогический талант Уэллса вновь нашел себе выход. Раньше он с такими маленькими не занимался и теперь присматривался к ним и придумывал для них игры. В 1911 году он описал эти игры в совсем не детской книге «Новый Макиавелли» и сразу же получил предложение выпустить отдельную брошюру. «Игры на полу» с фотографиями, сделанными самим Уэллсом, вышли в том же году. Два года спустя появилась еще одна такая книжка, тоже с фотографиями, правда, сделанными на сей раз не Уэллсом, а Джейн. Называлась она «Маленькие войны. Игра для мальчиков в возрасте от двенадцати до ста пятидесяти лет, а также для умных девочек, которые любят играть в те же игры, что мальчики». Думал он при этом, очевидно, не только о собственных детях, поскольку исправленное издание этой книги вышло в 1931 году, когда Джип и Фрэнк, судя по всему, в подобные игры уже не играли. Комната для гувернантки тоже недолго оставалась свободной. Осенью 1908 года в «Морнинг пост» появилось объявление о том, что миссис Уэллс ищет швейцарскую гувернантку со знанием английского языка и совершенным владением французским и немецким. Отвергнув шесть кандидатур, Джейн остановила в конце концов свой выбор на двадцатитрехлетней Матильде Мейер, которая, в дополнение к сказанному в объявлении, удовлетворяла и другим ее требованиям: была достаточно спортивна, любила долгие прогулки и, по ее словам, не боялась мышей и грозы. Матильда Мейер провела с Уэллсами четыре года и девять месяцев, осталась навсегда другом семьи и в 1956 году, за два года до смерти, опубликовала занятные мемуары под названием «Герберт Уэллс и его семья». Она рассказала, как, придя в клуб, где Джейн назначила ей встречу, увидела, к своему удивлению, не увешанную бриллиантами гранд-даму, какой ей представлялась будущая хозяйка, а миниатюрную скромную женщину в коричневом костюме, очень милую и вполне деловую.
Тогда она еще не знала, что ее приглашают в дом Герберта Уэллса, но, поняв, кто такая эта миссис Уэллс, не желавшая, чтоб гувернантка ее детей боялась мышей и грозы, легко примирилась с тем, что жалованье ей положили весьма скромное. В доме, куда она попала, жить оказалось даже интереснее, чем она думала. Здесь все было по-своему. Нанимая ее, миссис Уэллс не спросила о ее вероисповедании: эта проблема явно занимала ее меньше вопроса о мышах и грозе, а попав в дом, фрейлейн Мейер была неприятно удивлена тем, что перед едой здесь не читают молитву. Немного напугала ее Джесси, няня, терявшая с ее появлением исключительную власть над детьми. Женщина эта была решительная, суровая, не терпящая никакого противоречия, и ее властность миссис Уэллс явно устраивала. Она считала, что детей надо держать в строгости. Для обоих мальчиков Джесси была большим авторитетом и доверенным лицом, и они не преминули сразу же сообщить ей, какое вынесли мнение о новой гувернантке: «глупая, но незлая». Джесси на следующее утро с большим удовольствием передала это своей заместительнице. По ее словам, отсюда следовало, что дети ее приняли. Она вообще постаралась сразу же ввести фрейлейн Мейер в курс дела, точнее – всех домашних обстоятельств. Миссис Уэллс она одобряла от начала и до конца. Никого никогда не обижая, та умела сразу же заметить и мгновенно пресечь любое проявление лени и безалаберности. При том, что с утра до вечера она была занята, исполняя секретарские обязанности при Уэллсе, перепечатывая с удивительной быстротой его рукописи, прорабатывая для него нужные книги и выписывая оттуда цитаты, а также занимаясь садом, который она не доверяла другим, дом велся на славу. Порядок во всем царил образцовый, расписание дня соблюдалось минута в минуту. Что же касается мистера Уэллса, то Джесси предоставила фрейлейн самой вынести о нем суждение. Посоветовала только по возможности его избегать: никогда ведь не знаешь, в каком он сейчас настроении. Иногда ходит голубок голубком, а иной раз ни с того ни с сего так вдруг начнет безобразничать! Да и чему удивляться – писатель! Она еще увидит, что в доме начинает твориться, как понаедут на праздник все эти писатели! При первой встрече Уэллс, впрочем, произвел на молодую швейцарку самое хорошее впечатление. Она увидела его лишь за завтраком, приехал он накануне поздно, совсем к ночи, но вышел к столу прилично одетый, не босиком (Джесси предупредила ее, что случается и такое), был очень со всеми обходителен и, хотя тут же заявил ей, что она неверно произносит некоторые английские звуки и с этим надо поскорее справиться, явно не хотел ее обидеть, да и миссис Уэллс объяснила ему, что причиной этому – некоторые фонетические особенности ее родных языков.
