Повинуясь мелодии, женщина-змея зашевелилась. Развернулись кольца длинного хвоста, неловко дрогнули руки, будто химера только училась владеть своим телом. Но скоро движения стали плавными и текучими, как воды реки.

Она танцевала. Лицо с закрытыми глазами и сомкнутыми устами оставалось равнодушным, ни один мускул не шевелился. Луна серебрила белое, совершенного тело.

Пашку держал на месте уже не страх. Он смотрел на танец женщины-змеи, заворожённый. Его поразила даже не красота мифического существа, а сила искусства, воплотившая его в жизнь. Он вдруг понял, что все его «химеры» были жалкими подделками из мусора, и чуть не заплакал.

Музыка резко оборвалась. Женщина-змея уронила руки, голова безжизненно повисла. Влад убрал флейту в карман и обернулся. В неверном свете луны были видны его белые, злые глаза.

— Вы сегодня без собаки, — храбрясь, сказал Пашка.

— Ты тоже.

Паша подумал, что его сейчас убьют, но Влад просто стоял на дне оврага рядом со своей прекрасной химерой и чего-то ждал. Пронеслась по трассе машина, на миг осветив фарами силуэты деревьев и скульптуру из мяса. Женщина-змея, которая минуту назад танцевала, сейчас выглядела отвратительно-мёртвой.

— А человека тоже можно вот так собрать? — спросил вдруг Пашка.

— Не сложнее, чем нагу.

— А по фотографии? Чтобы один в один был? И чтобы лицо шевелилось тоже, а то иначе жутко как-то.

Влад криво улыбнулся.

* * *

Ленка вернулась из отпуска через месяц, как было положено. Когда она приехала за Арчибальдом, Пашки не было дома. Он провёл всё утро на рынке у мясных прилавков, выбирая лучшие куски, но всё равно ушёл недовольным. В большом непрозрачном пакете он унёс с собой свиную голову. Ему требовались только глаза, а остальное можно пустить на холодец. Мама порадуется, какой сын стал хозяйственный.

Его новая поделка была почти закончена. Труднее всего оказалось несколько дней не впускать никого в комнату, но Пашка соврал, что работает с клеем, от которого болит голова. Благо, мать сейчас брала на работе дополнительные смены, приходила поздно и сразу падала за телевизор. Ей было не до поделок сына. Всё шло, как нельзя лучше, но Пашку беспокоили глаза. Влад сразу сказал, как отрезал, что человеческие для чужой химеры, к тому же первой, доставать не будет. Пришлось взять свиные. Да ещё вместе с головой!

Вставляя ключ в замочную скважину, Пашка сразу услышал спор.

— Что значит «входить нельзя»? — возмущалась Ленка. — В его комнате комбинезоны Арчибальда и поводок! Арчибальд что, без комбинезона должен идти⁈

Пашка так и замер с ключом в одной руке и пакетом со свиной головой в ногах. Захотелось развернуться и убежать вниз по лестнице, но он усилием воли заставил себя остаться и прислушаться.

— Ну, он сказал, там какой-то ядовитый клей не выветрился, — раздался из недр квартиры приглушенный голос матери.

— Ах, он опять своих уродов клеит⁈ Да я их сейчас выброшу заодно!

Судя по звукам, Ленка особенно яростно саданула по двери ногой, и хлипкий замочек, который Пашка привинтил больше для вида, не выдержал. Раздался лязг, скрип двери и сердитые шаги. А потом крик. Разрывающий перепонки вопль забился по квартире, эхом отскакивая от стен. Запричитала мама, завыл Арчибальд.

— Папа! Папа! Папочка! — орала Ленка на одной ноте.

Пашка поморщился. Он не хотел, чтобы всё так вышло. Это должен был быть сюрприз. Ему ведь не хватало только глаз! Свиная башка издевательски усмехалась из пакета.

В квартире, захлёбываясь рыданиями, кричала-кричала-кричала сестра.

Турист

Накануне Вербного воскресенья баба Ксюша, как обычно, продавала на базаре домашние заготовки. Апрель витал в воздухе. Пыльные дворняги, которые кормились у мясного ларька, грелись в лучах солнца, тянули к прохожим улыбчивые морды и виляли обрубками хвостов. Одуряюще пахло цветущей черёмухой. В палатке напротив женщины на картонке мерили весенние туфли. Из подземного перехода долетала грустная мелодия: уличный музыкант пиликал Вивальди.

Баба Ксюша тоже грелась на солнышке, как божья птичка, и добродушно улыбалась. Она была мягкая, дородная, с покатыми плечами и маленькими, умелыми руками. В базарный день и в церковь на праздники она надевала клетчатую шерстяную юбку и красную блузу с цветами. Голову повязывала косынкой. Аккуратные баночки с домашним лечо, квашеной капустой и малосольными огурчиками баба Ксюша бережно обтирала тряпицей, прежде чем выставить на прилавок.

Торговля шла вяло. Цыганята шныряли между палаток, высматривая, что бы стащить. К полудню на рынок завернули «братки» на чёрной «Волге», шуганули всех воришек и попрошаек, взяли с продавцов процент «за крышу». «Братки» были свои, давно знакомые. Баба Ксюша с какой-то щемящей жалостью смотрела на их синеватые бритые затылки и худые шеи над воротниками кожанок. Для неё они все казались мальчиками. Кое-кого она и правда помнила пионерами. Вон тот, с синей наколкой на крепком кулаке, на прошлой неделе помог ей донести сумки. Иногда кого-то из «мальчиков» убивали, и тогда баба Ксюша шла в белёную церковку, чтобы поставить свечку за упокой. А то что они, не люди разве? А стреляют — так девяностые на дворе.

К трём часам, распродав баночки с закатками, баба Ксюша засобиралась домой. На выручку купила любимое печенье «Юбилейное» и букетик вербы, остальное отложила в кошелёк. Солнце припекало по-летнему. Баба Ксюша шла, любуясь пушистыми веточками в руках. Среди апрельской зелени ей казались родными и милыми и голуби, купающиеся в луже, и крикливые нерусские торговки, и даже бомжики, которые спали на теплотрассе.

Во дворе дома паслись сразу трое незнакомых парней в чёрных спортивных костюмах. Нездешние, сразу видно. Амбал с квадратной челюстью курил, а окурки бросал прямо в клумбу, где только-только пробивались из-под земли нежные розовые пионы. Баба Ксюша посмотрела на это неодобрительно, но прошла мимо чужих «братков» без страха. Кому она нужна?

В подъезде было сумрачно и прохладно. Из почтовых ящиков торчали рекламные газеты и счета за воду. У миски с водой сидел рыжий приблудный кот и жмурил хитрые глазищи. Баба Ксюша стала неспешно подниматься на третий этаж: в их доме не было лифта. В пролётах останавливалась, чтобы передохнуть. После целого дня на базаре капризные суставы болели. На верхней ступеньке, как-то неловко завалившись набок, сидел парень в чёрной спортивной куртке с капюшоном. Пьяный что ли? Баба Ксюша укоризненно покачала головой. Она хотела пройти мимо, но тут заметила мокрое пятно на рукаве и растекающуюся по ступеням тёмную лужу крови. Живой ли? Дрогнувшей рукой баба Ксюша потянулась к капюшону.

Парень обернулся. Живой. Молодой совсем, и глаза испуганные. Он прижал к губам указательный палец и тихо сказал, едва шевеля губами:

— Только не кричите, пожалуйста. Иначе меня убьют.

С тяжёлым вздохом баба Ксюша обошла его бочком, как каракатица, и открыла дверь в квартиру.

— Заходи, горемыка, — позвала она. — В подъезде тебя всё равно найдут.

И она подставила молоденькому «братку» плечо, помогая подняться с изляпанных кровью ступеней.

* * *

Первым делом баба Ксюша набрала воды в таз, вернулась в подъезд и отмыла лестницу. А то пойдут «братки» искать по подъездам, увидят пятна, да у самой двери, что будет? Ступени после ремонта ещё красились синим. Вода в тазу скоро стала тёмной, как чернила. Ворча, баба Ксюша выбросила испорченную половую тряпку в мусорную корзину. Дверь закрыла на два оборота ключа, и ещё цепочку на гвоздик накинула. Парнишка всё это время ждал на кухне, сидя на краешке табуретки, и водил пальцем по чайным разводам на клеёнчатой скатерти.

— Ну что вы всё стреляете? — упрекнула баба Ксюша, намыливая руки. — Нешто больше дела достойного нет?

Она набрала воды в чайник, зажгла плиту, поставила вербу в вазочку. Сквозь белые занавески на окне, не новые, но чистые и аккуратные, пробивались лучи солнца. Парень стянул капюшон с головы. Волосы у него были мягкие и светлые, как цыплячий пух.