— Почему?

— Нехорошо, если твою судьбу будет решать кусок картона, верно?

Мне показалось, папа сейчас обнимет меня или поцелует в волосы, но он так этого и не сделал. Он просто прокашлялся, захлопнул дипломат и убрал его под раскладушку.

На следующий день отец, как всегда рано или поздно случалось, ушёл. Осталась его чашка с недопитым несладким чаем, аккуратно заправленная постель, бритвенный станок в ванной, мамины слёзы. Любить моего папу было всё равно, что любить снегопад.

* * *

С тех пор я всегда знала, как поступить. Тягостный вопрос, правильно ли я проживаю жизнь, меня не мучил: если я колебалась, я просто доставала из сумки книгу, записывала и зачеркивала одно решение за другим, до тех пор, пока не находилось нужное. В первый год я потратила немало страниц на всякую чепуху, когда выбирала идеальный подарок на дни рождения подругам или отпадное платье к дискотеке. Только исписав этой ерундой четверть ежедневника, я стала сдержаннее. Подростковые неловкости, неизбежные для моих ровесников, проходили мимо меня. Никаких провальных вечеринок!

Долой неудачные свидания! Я вписывала в судьбу лишь лучшие варианты. У меня не будет мучительных воспоминаний, от одной мысли о которых я буду еще долгие годы ворочаться ночами без сна.

В восемнадцать я поступила на журналиста — разумеется, с первого раза. В двадцать один вместе с подругой съехала от матери на съемную квартиру — и выбрала для этого лучший момент. Хозяйка по знакомству требовала чисто символическую плату. На третьем курсе мне предложили стажировку в толстом глянцевом журнале. Мне не нравилось выдумывать поддельные советы астролога и однотипные предсказания на странице с гороскопами. Ради этого пришлось отказаться от мечты стать корреспондентом в серьезном издании и надолго отложить в стол недописанный роман. Я не сожалела. Газету, в которой я по-настоящему хотела работать, закрыли бы через полгода. Мою рукопись отклонил бы редактор как «вторичную и недостаточно оригинальную, хоть и с потенциалом». Благодаря папиному подарку я знала, что сделала правильный выбор.

Отец больше не появлялся в моей жизни. Я не сердилась на него за это, ведь он и так дал мне в руки всё, чтобы быть счастливой.

Особенно ежедневник облегчал свидания. Каждый раз, надевая чулки и рисуя стрелки, я точно знала, будет ли это вежливый ужин без продолжения, одна яркая ночь или короткий ненавязчивый роман. Большой любовью там и не пахло, но меня это устраивало. Одна из моих подруг к тому времени залетела от подонка, вторая безнадежно сохла по женатому, третья замазывала тональником синяки от кулаков супруга.

Зная будущее наперед, я стала менее требовательна к реальности и почти разучилась мечтать. Волшебный ежедневник показал мне, как мало в жизни по-настоящему хороших решений и как редко сбываются смелые планы.

* * *

Я не собиралась влюбляться в тот вечер. Я шла на посиделки к школьному приятелю в честь его новоселья. Среди гостей даже не должно было быть свободных мужчин.

Если бы я знала заранее, я надела бы какое-нибудь стильное платье с юбкой-колокольчиком, а не толстовку и джинсы. И накрасила бы губы — мне говорили, у меня красивый, чувственный рот. Уложила бы лаком волосы. Заранее просчитала бы несколько удачных вариантов разговора с помощью ежедневника. Но я ничего не знала, поэтому пришла к другу в потёртых джинсах и мешковатой кофте с капюшоном. Снимая куртку в прихожей, машинально посчитала по ботинкам, сколько уже собралось гостей. Я пришла одной из последних, и мне не хватило вешалки. Я промочила ноги, от волос в тепле поднимался пар. Стоял зябкий, ветреный февраль с его капризной, изменчивой погодой. Мне никогда не везло в феврале.

На столе виднелись бутылки с алкоголем разнообразной крепости и чайные кружки вместо фужеров. Некрасивая голенастая девушка, чья-то новая подружка, резала торт, улыбаясь зубастым ртом. Мужчины по очереди играли на гитаре. Хозяин квартиры ругался на гостей, которые протопали в комнату, не разувшись, и развезли грязь. Я нашла чистый бокал, плеснула медовухи и нашла свободное место на диване.

Так я оказалась рядом с Андреем.

Я немного знала его, потому что мы пересекались в общих компаниях и раньше. При первой встрече он показался мне высокомерным козлом: он был похож на парней, которые в школе хвастаются тем, как виртуозно курят, и смеются над заучками вроде меня. Неудивительно, что я смотрела на него, как кролик на удава. Потом мы, впрочем, несколько раз говорили по-человечески. Я ужасно удивилась тому, что он не только знал, что Эрих Мария Ремарк — один человек, а не муж и жена, но еще и читал его.

Я знала не всех здесь, и знакомое лицо меня обрадовало. Андрей улыбнулся, как мне показалось, искренне, и подвинулся, давая место рядом. Я предложила ему медовухи, но он молча показал кружку, полную чего-то слишком крепкого для меня. Я заметила, что у него под глазами темные круги. И еще заметила, что глаза красивые.

— Лиза тоже здесь? — спросила я с улыбкой. Лиза была его девушкой и одной из немногих общих тем для разговора, а мне всегда становилось неловко, если с человеком не о чем поболтать.

— Не-а, — сказал он, прихлебывая из кружки. — То есть, не знаю.

Разговор клеился плохо — еще бы, мы были чужими друг другу и непохожими людьми. Мы обменялись парой ничего не значащих фраз. Потом он спросил, как у меня дела на работе, и посмеялся над рассказом о выдуманных гороскопах. Я согласилась попробовать крепкое пойло из его кружки. Оказалось, это был ром. Когда гитара дошла до Андрея, он спросил, что мне сыграть. Для меня никто никогда раньше не играл, и это было приятно.

Он перебирал струны, а я смотрела на его профиль. На линию челюсти, на упрямый подбородок и правильный нос, на невозможно-синие глаза и золотисто-светлые ресницы. Он был красивым, но не смазливым, как голливудские мальчики в боевиках. Я встречала многих, кого могли бы печатать в глянце, но его будто рисовали акварелью. Тонкие черты, белый лоб, улыбка уголками рта. Раньше я думала, что он похож на самовлюбленного козла. Сейчас заметила, что он напоминает незнакомого офицера с черно-белой фотографии в бабушкином альбоме.

«У него хороший голос. И хорошее лицо, — думала я, прихлёбывая медовуху. — И еще он почему-то пришёл один».

Андрей закончил песню, передал гитару следующему и остановил взгляд на мне. У некоторых людей глаза от алкоголя мутнеют, но у него, наоборот, стали ясными, как стекло. Молчание смущало, и я снова попыталась заговорить о его девушке:

— Лиза…

— Мы расстались, — перебил Андрей. — Уже две недели назад.

— Я не знала, — быстро сказала я. — Извини. Я не подумала. По тебе не скажешь…

Мы продолжали смотреть друг на друга. Рядом заиграли на гитаре знакомую мне песню, но я не стала подпевать и не обернулась.

— Ну, а что мне, траур что ли носить? — Андрей усмехнулся уголком рта. — Не планирую. Спьяну плакать на твоем плече тоже не стану, не бойся.

В тот вечер мы целовались. На холодном балконе, куда Андрей вышел покурить, он прижимал меня к перилам, царапая шею небритым подбородком. Я дрожала от холода, он, обнимая, прятал меня под свою куртку. Мне нравилось, что поцелуи от табака немного горчат.

— Я совсем недавно расстался с Лизой. Я не собираюсь заводить серьёзные отношения, — говорил Андрей, словно извинялся.

— Я понимаю. Мне сейчас этого тоже не надо, — соглашалась я. — Не влюбимся же мы, в самом деле, только оттого, что обжимались пьяными?

Он затыкал меня поцелуем горячих губ. Перилла балкона больно упирались в поясницу, мокрый февральский снег сыпал хлопьями. Мне было хорошо и радостно. Ни один из нас не хотел думать, что будет потом.

* * *

Я разумно подходила к таким случайным поцелуям. Я знала, что за ними не следует продолжения с нормальными свиданиями, цветами и кафе. Скорее уж неловкие встречи и отведенные взгляды. Но с Андреем были потом и букеты, и прогулки, и картонные открытки на День влюбленных. Перед первым свиданием он спросил, какие цветы я люблю.