Вернувшись в квартиру, я молча легла к Косте под бок. Он сдул прядь с моего лба и поцеловал в нос.

— Ты стала много курить.

И больше ничего не спросил. В конце концов, мы доверяли друг другу.

* * *

Погода выдалась отличная: было зябко, но безветренно, мороз сковал лужи, лёд приятно потрескивал под каблуками. Строчки облаков тянулись по небу наискосок, похоже на стаи птиц. Панорамные окна новостроек и торговых центров в лучах солнца горели золотом. В такое время хочется гулять с бумажными стаканчиками кофе в руках, бросать крошки ленивым городским голубям, влюбляться и рисовать воздушные замки.

— Ты чувствуешь что-нибудь новое? — спросила я, пиная перед собой камешек.

— Да, — коротко сказал Вадик и виновато улыбнулся.

Он стал другим. Я сразу почувствовала.

Мы гуляли по заснеженном парку, где уже стояли новогодние ели, украшенные серебристыми шарами и гирляндами, которые мерцали холодным белым светом. Кусты и высохшие цветы печально пригибались к земле под весом шапок. Вадик купил нам латте в киоске, похожем на кофейный стаканчик.

— Ну, теперь у тебя вся палитра чувств, — я подула на кофе. — И не чужих, переваренных непонятно кем, а твоих собственных. Сможешь влюбляться. Возненавидишь кого-нибудь. И со мной будешь дружить, но уже по-другому…

Вадик развернул меня за плечи, его горячие губы ткнулись в мои, холодные и обветренные, он неловко смял мой пуховик, пытаясь обнять. Кофе из бумажного стаканчика выплеснулся и обжег мне пальцы. Я зашипела от боли.

— Извини меня, я случайно… Сейчас пройдет.

Вадик подул на ожог, собрал пригоршней снег и приложил к ладошке. Он опустился на колени в снег, когда возился с моей рукой, и теперь смотрел на меня снизу-вверх. Мне стало тошно. Я аккуратно вытерла рот.

— Всё в порядке, мы всё ещё друзья, — сказала я. — Ты же мой прекрасный, невозможно-идеальный приятель, да? Мы просто об этом забудем.

По лицу Вадика прошла тень. Он всё ещё стоял на одном колене, держа меня за руку. Мне стало не по себе от того, что мы выглядим, как счастливая парочка только что обручившихся.

— Почему? — спросил он. — Не понимаю. Ты делилась со мной всем, у тебя такие вкусные чувства! А теперь я тоже могу их испытывать.

— Эти эмоции были не к тебе, — я осторожно высвободила руку. — Я делилась с тобой, потому что ты ничего ко мне не чувствовал.

— Да ты с ним ругаешься из-за тарелок!

— С тобой я бы тоже ругалась, если бы ты жил со мной, — я беспомощно пожала плечами. — Я не хотела, чтобы так получилось и тебе было больно. Встань, пожалуйста. На нас оборачиваются.

Вадик отшатнулся, как будто только сейчас понял, как выглядит со стороны. Он выпрямился, отряхнул от снега колени. Напустил на себя обычный вид — чуть-чуть высокомерный, но обаятельный. Углы рта у него подрагивали. То ли готов улыбнуться, то ли зол. Мы очень долго молча смотрели друг на друга. Что-то важное, нужное нам обоим, эти тонкие, как паутина, невесомые связи рвались и ломались на холоде.

— Это я не всерьез. Всего лишь пробую живые чувства на вкус, — наконец, сказал Вадик. — Вот, немного заблудился в себе и вышел не там.

— Да, такое бывает, — кивнула я. — Пойдем уже. Очень холодно, и ты должен мне стаканчик латте.

Мы двинулись к выходу из парка, оставляя глубокие следы в снежном насте. Ветер играл моим шарфом, солнце золотило Вадику вихры. Я заметила, что волосы у нас почти одного оттенка, и куртки мы случайно надели в цвет. Мы сейчас прекрасно смотрелись рядом. Как самые лучшие друзья на свете. Словно удачная, свеженькая, влюбленная парочка.

С каждым шагом я чувствовала, как вырастает, леденеет, становится непреодолимой между нами стена.

Мандарины

Рассказ занял 2 место в номинации жюри на Новогоднем конкурсе от Литературного альманаха

Подростки во дворе ломали снеговика. Губастый заводила в шапочке-петушке лупил его ногами, как Брюс Ли, издавая грозные крики. Ещё двое пацанов упражнялись в метании мёрзлой рябины по доброму лепному лицу с угольной улыбкой. Ягоды лопались, оставляя рыжие отметины. Нос-морковку давно отломали, ведро сбили с головы. Метлу вырвали из круглых рук и бросили на землю. Из-за рябиновых подтеков на щеках казалось, что снеговик плачет.

У ледяной горки сгрудились печальные малыши, в тёплых шубках похожие на стаю оживших варежек. И горка, и выстроенный лопатами городок, и целое семейство лепных зверушек были разбиты, истоптаны, заплёваны. В растаявшей глазнице у зайчика торчал потухший окурок.

Игорь хотел пройти мимо, но Татьянка завыла, потянув его за рукав.

— Гоша, они же нашего снеговика ломают! Прогони их!

— Молчи, дура, — прошипел Игорь сквозь зубы, варежкой зажимая сестре рот.

Пацан в «петушке» развернулся к ним. Из-под шапки торчали красные замерзшие уши, на куртке, слишком лёгкой для зимы, виднелась надпись «СПОРТ». К нижней губе прилипла шелуха. Парень смахнул её большим пальцем и сказал, поблёскивая глазами:

— Да мы тут так, тренируемся. А это ваш снеговик что ли?

— Не, я же не маленький, — Игорь угодливо улыбнулся. — Занимайтесь, ребят.

Он толкнул сестру в тёмное нутро подъезда, вошел сам и скорее захлопнул тяжёлую дверь. Вслед полетел издевательский шакалий смех. Ну, вот! Теперь ещё запомнят, что он, как ребёнок, лепит снеговиков, и не дадут прохода.

— Трус! — закричала Татьянка, вырывая ладошку из руки брата. — Ты же их старше!

Она бросилась вверх по лестнице, гневно топая сапожками. Эхо её рыданий гулко разносилось по тёмному подъезду. Игорь уныло поплёлся следом. Пакеты из "Магнита"оттягивали руки. Внутри были банки зелёного горошка и кукурузы, ледяные бруски крабовых палочек, колбаса, селёдка на салат и, конечно, мандарины. Какой без мандаринов Новый год? Круглые, как теннисные мячи, ярко-оранжевые, весёлые, они всегда появлялись на праздничном столе. Их можно было есть, сколько захочешь, до красной сыпи на сгибах локтей и оскомины на языке. Игорь облизнулся.

В подъезде пахло хвоей, мягкие иглы усыпали ступени. Под подошвой влажно чавкнула размокшая шишка. Удивительно! Сейчас почти все ставили искусственные ёлки с бездушными пластиковыми ветками, от которых пахло только заводом. А вот нашёлся человек, который принёс живую. Игорь сразу размечтался, что настоящую ёлку поставили именно у них дома. Может, дядя Николай по дороге в гости завернул на рынок. Мама достанет с антресолей старинные стеклянные игрушки, закутанные в вату, папа встанет на табуретку, чтобы повесить звезду…

На третьем этаже стоял гроб.

Вернее, конечно, только его крышка, обитая дешёвым красным сатином, с нежным белым нутром. А сам гроб, наверное, прятался в одной из квартир. Игорь представил себе праздничный стол с оливье, шампанским и мандаринами, в центре которого лежит в своём ящике свежий покойник. Как башмак в обувной коробке. Живот свело холодом, будто Игорь наелся снега.

Когда гроб понесут, за ним будут бросать еловые ветви. Мама говорит, так нужно, чтобы душа мертвеца не заблудилась. Вот почему пахло хвоей. Праздничное настроение разбилось, как сорвавшийся с ветки шарик. Что может быть более жутко, чем смерть в Новый год? С тяжелым чувством Игорь поднялся на четвёртый этаж. Домой, скорее домой!

В прихожей стояли чужие ботинки, не обитые от снега, и висели шубы. На полке, как свернувшиеся в клубок коты, грелись меховые шапки. Значит, дядя Николай уже приехал. Из зала доносились голоса и шум телевизора, по которому крутили «Чародеев». Квартира пропиталась сигаретным дымом. Игорь нахмурился. Мама никогда не разрешала папе курить в квартире, но для гостей делала исключение.

Дядя Николай, его толстая жена Людмила и младший сын, сорванец Котька, иногда приезжали на праздники. С собой они привозили сладкий подарок Татьянке, коньяк для папы, хаос и разрушения. С ними праздничное застолье не обходилось без разбитых бокалов, опрокинутых салатов, сломанной мебели. Они заполняли дом шумом и суетой, пачкали скатерти, проливали на ковер игристое вино, громогласно хохотали, глупо и грубо шутили. Папа их непонятно за что любил, а мама говорила: «Они нам просто не ровня».