Глазам предстала странная картина. Запертые по краям золотой тесьмой, на гобелене теснились вышитые человечки, каждый не больше мизинца ростом. Улыбались одинаковые лица со стежками-глазками. С особым тщанием мастер выполнил одежду — на ком-то был мундир, на ком-то — лохмотья, а еще разноцветные камзолы, куртки, рубахи… Одни человечки выцвели, вылиняли от времени, другие, казалось, были вышиты вчера. И все мужчины, ни одной женщины, как будто кто-то взял за труд изобразить пехотную роту.

Берт недоверчиво ткнул пальцем в одну из фигурок, и бессознательный страх окатил его холодом, как водой из ушата. Причёски человечков, их кудри и непокорные вихры, рыжие, чёрные, белокурые, — все были вышиты настоящими волосами. Лекарь брезгливо отдёрнул руку. Господь, кому нужен такой жуткий гобелен⁈

За дверью комнатушки раздались лёгкие шаги. Фланаган хотел было свернуть и отложить шитье, но тут его взгляд упал на человечка, законченного совсем недавно. Серыми нитками была старательно выполнена солдатская шинель, а голову венчали медные кудри — кудри пропавшего Фреда! Но ещё страшнее лекарю показалась соседняя фигурка. У неё пока не было волос, но мастер Фланаган без труда узнал свой нелепый сюртук.

— А вот и я, мой знахарь, — раздался сладкий, как мёд, голос Ирис.

Она несла в загорелых руках поднос с чашками, а Берт мог думать только о том, как холодны показались её пальцы. У лекаря задрожала нижняя губа.

От накрытого на двоих сервиза поднимался белый пар, в каморке витал аромат полевых трав. Заметив развёрнутый гобелен, девушка переменилась в лице. Она с грохотом поставила поднос на круглый столик со швейными принадлежностями. Пузатый чайник клюнул носиком, кипяток выплеснулся на горку лент, красная иголочная подушка прыгнула на пол, рассыпались булавки.

Неслышно застонав, Берт попятился.

— Вот что вы наделали! — рассердилась Ирис, собирая с пола булавки и не замечая, что в кровь ранит ими руки. — Пришли гостем, а теперь вынюхиваете?

— Н-н-нет…

— Чтобы вы знали — они все были счастливы! — швея выпрямилась и шагнула к Фланагану, вдруг её голос вновь стал певучим и сладким. — И вы будете счастливы. Только забудьте обо всём. Отдайтесь сердцу. Вы так долго заставляли его молчать, оно исстрадалось по теплу.

В тёмных глазах девушки больше не плясали огоньки, её очи стали бархатно-тёмными, непроницаемыми, как небо в буран. Берт зажмурился от страха, чувствуя на щеке тёплое дыхание. Холодные руки обняли его за шею и взъерошили редкие волосы на затылке. Через миг он услышал над ухом щелчок ножниц.

— Нет! — не своим голос вскричал лекарь, поймав лезвия в кулак.

Зашипев, словно кошка, Ирис выпустила дужки ножниц. Красивое лицо вытянулось и исказилось, приподнялась, обнажая острые белые зубки, верхняя губа. Девушка как будто стала выше, на истончившейся шее проступили жилы.

Берт зашептал молитву. Онемевшие губы не слушались, ноги подгибались.

Ирис кинулась на него разъяренной тигрицей. В тот же миг лекарь метнулся к столу и рассёк гобелен зажатыми в кулаке ножницами. Лезвия увязли, как в густой смоле, раздался шорох и ропот, как будто зашептал каждый уголок в каморке швеи. Затрепетало пламя свечи. Тени потоком тёмной воды хлынули со стен и потолка, заливая пол, просачиваясь в трещинки меж досками и подбираясь к носкам туфель аптекаря. Швея с воплем повисла у него на спине. Её ногти, острые и прочные, как когти ночной совы, сквозь пальто и сюртук впивались в кожу, а холод кривой иголкой подбирался к сердцу.

Мастер Фланаган позабыл молитвы. Отчаянно кромсая вышивку тупыми ножницами, он шептал не священные тексты, а бабкины наговоры от злых сил. Запахло плесенью и сырой землёй. В последний раз щёлкнули ножницы, и гнилые нити рассыпались в прах, а за спиной хлопнули ставни.

«Спасибо», — долетел из окна многоголосый вой ветра.

Берт почувствовал, как тает, становясь бесплотной, рука Ирис на его плече.

* * *

Анна проспала зарю — впервые за много лет. Смущенная такой оплошностью, служанка поторопилась заплести косу, даже не расчесав жидкие светлые волосы, кое-как завязала передник и вышла на лестницу в одних чулках, держа в руках мягкие туфли, чтобы шагами не разбудить лекаря. Из-под расписанных цветами и ягодами ставен пробивались лучи восходящего солнца, полоски света заливали половицы. От двери тянуло прохладой, и Анна зябко поежилась, поджимая пальцы ног.

Посетителей, к счастью, пока не было. Облегченно вздохнув, служанка на цыпочках пошла на кухню, чтобы на скорую руку приготовить завтрак. На пороге она невольно ахнула, стиснув край передника в мозолистых руках. Ей почудилось, что за столом, сгорбившись, сидит вор, но через миг она узнала мятое пальто лекаря и рыжеватые волосы на затылке.

— Так вы уж встали? И зря! Ничего еще не готово! — заговорила Анна, уперев кулаки в крутые бока. Оправдания заспавшейся служанки слушать всё равно не станут, поэтому она решила начать спор первой. Глядишь, робкий лекарь и сам смутится.

Фланаган обернулся к ней и устало вздохнул. За ночь вытянутое лицо осунулось, как будто бедняга неделю пролежал в болезненном бреду, да и в бакенбардах, кажется, еще вечером не было седины.

— Не спалось, — бросил он коротко. — Да я и не голоден. Лучше приготовь мыльной воды, хочу побриться.

— Как прикажете.

Фыркнув, Анна только пожала плечами. Что-то в лекаре переменилось за ночь, и, уж верно, переменилось не к лучшему, а всё-таки зануде аптекарю это шло. Заострились скулы, но ушла одутловатость лица, да и запавшие глаза блестели умно и живо впервые за много лет. Служанка с любопытством косилась на хозяина, пока готовила тёплую воду и искала мыло. Вот только почему он в плаще? Куда ходил в такую рань?

Звякнул колокольчик над дверью. Оставив мыльную воду на столе, Анна суетливо промокнула руки о фартук и кинулась в аптеку встречать первых покупателей.

На пороге стояла старая Марта, наспех закутанная в пуховый платок. Женщина совсем запыхалась, но морщинистое коричневое лицо лучилось радостью. Видно, она собиралась второпях: заплатанная лисья шубка была застегнута только на верхние крючки, из-под неё виднелся клетчатый подол домашнего платья. Марта обняла служанку аптекаря, как родную, хотя они никогда не ладили, и выдохнула:

— Фред вернулся! Живёхонький! Только не помнит целую неделю — как отрезало. Вылечите это?

— Боюсь, нет, потеря памяти в его случае не лечится, — Фланаган проворно спустился по лестнице и встал за прилавок. — Да и всё ли стоит вспоминать?

Сварите ему бульон и дайте поспать.

— Но как же?. — старуха захлопала глазами. — Даже не выслушаете меня?

Берт поморщился, как будто у него свело зубы.

— Что ж, рассказывайте. Слушать — мой долг, — протянув Анне свёрток, он добавил. — А это отнеси ко мне. Прикупил вот на ярмарке, над кроватью повешу. Да осторожнее будь, вещь в своем роде бесценная…

Служанка, покорно вздохнув и всем видом изобразив, насколько ей в тягость поручение, приняла из рук лекаря тщательно свёрнутый отрез бархатной ткани и поплелась наверх. Сгубившее не одну кошку любопытство взяло своё: пока Фланаган занимался посетительницей, Анна развернула ткань, но только пожала плечами. Обыкновенная безвкусная вышивка, такие сотнями продают на базарах и в швейных ателье. И чем она приглянулась лекарю?

Кисточки бахромы на углах блестели золочёными и посеребренными нитями, но с простым орнаментом фона справилась бы любая деревенская девочка, отпраздновавшая двенадцатую весну. Вышитая в полный рост черноволосая красавица показалась Анне смутно знакомой, но служанка не смогла вспомнить, откуда. Только одно поражало воображение. Босоногая девушка по щиколотку утопала в искусно выполненных цветах, лиловых с жёлтыми крапинками. Казалось, сквозь полотно лепестки дышат жизнью и, если склонить голову, можно почувствовать дурманящий аромат. То были ирисы — любимые дети ранней осени.

В тот миг, когда старая Марта толкнула дверь в аптеку, в своем доме на пуховой постели открыла глаза портниха. Ненавистная грудная болезнь не мучила её в это утро, однако в голове стоял сладковатый туман, как всегда бывает после тяжёлого бреда. Доходило до смешного: женщина, как ни силилась, не могла вспомнить, кого наняла на работу. В мастерской ждали своего часа прелестные платья и широкополые шляпы, украшенные бусинами, лентами и перьями, но кому портниха заплатила за прилежный труд? А люди позабыли, кому отдали в починку головные уборы. Не вспомнила, у кого заказывала платье, и юная белокурая невеста капитана стражи. Впрочем, вряд ли хоть одна девушка, готовясь идти к алтарю, заметит усердную работницу, сшившую подвенечный наряд.