Я спешил. Мне страстно хотелось одного: всё исправить, отменить уже совершенное. Но, кажется, сам мир в тот вечер оказался против меня. Одну дорогу перекрыли из-за аварии. На второй шли ремонтные работы. Хвост пробки на третьей тянулся через весь город. Я петлял какими-то закоулками, даже не глядя на стрелку спидометра, когда меня остановили на посту ДПС.

Мне отчего-то взбрело в голову, что про моё преступление знает уже весь мир, а значит, бежать бесполезно. Я покорно свернул на обочину, положил руки на руль и стал ждать ареста.

На самом деле, меня остановили за превышение скорости.

Молоденький гаишник костяшками пальцев постучал в окно. Я опустил стекло.

— Докуметики предъявите, — развязно начал парнишка и осёкся на полуслове.

На заднем сидении он заметил Анфису.

* * *

Усы пожилого следака были жёлтыми от сигарет, а глаза — равнодушными, будто он не человек, а какое-нибудь земноводное. На столе стояла чашка холодного недопитого кофе и фотография семьи. Под потолком с жужжанием вилась и стучала в абажур лампы муха.

— Я ведь, на самом деле, не плохой человек, — прокашлявшись, начал я свой рассказ. — Во всём виноват злой рок, башенка и дядя…

Часть 3

Зима. Мастерица

Рассказ вошёл в ТОП-10 конкурса «Новая фантастика-2017»

Берт Фланаган верил, что порядочный человек к сорока годам обязан выработать если не жизненную философию, так хотя бы два-три железных правила, без которых привычный уклад полетит в пропасть. Разменяв пятый десяток, городской лекарь знал о себе достаточно, чтобы счастливо распланировать остаток отведённого ему века. Во-первых, он никогда не женится: романтические фанаберии не для него, а от брака одни растраты и хлопоты. Во-вторых, от мистики, равно как и от рискованных авантюр, достойному зрелому мужчине стоит держаться подальше. В-третьих, всегда нужно думать о репутации: если бы какой-то чудак вздумал найти самого достойного из всех зрелых мужчин городка Реббит-Ридж, то его непременно отправили бы к Берту Фланагану.

Кроме трёх непреложных истин была и четвёртая, с которой соглашались даже растяпы приятели, только благодатью небес дожившие до сорока без единого правила. В-четвёртых, лучшее начало утра — сытный завтрак и пересчет заработанных накануне денег.

Именно это правило претворял в жизнь Берт Фланаган, когда в дверь постучали.

— Открывать, мастер Фланаган? — спросила Анна, единственная служанка лекаря.

Берт поморщился, пожал плечами, помотал головой, как ярмарочная игрушка, которой управляет неумелый кукловод. Аптека открывалась на четверть часа позже, а поджаренное Анной мясо казалось как никогда сочным и вкусным, но терять заработок ради крылышка цыплёнка тоже не хотелось. Велев служанке впустить гостя, лекарь набил рот жареной птицей и хлебом. Ещё не прожевав завтрак, он вытер губы, стряхнул крошки с колен и торопливо сбежал по крутым ступенькам на первый этаж, где помещалась его скромная аптека.

— И кого принесло в такой рань? — пробурчал мастер Фланаган под нос, а вслух сказал. — Доброго утречка! Что беспокоит?.

Лекарь запнулся на полуслове. Одна рука беспомощно вцепилась в край деревянного прилавка, вторая сама собой потянулась поправлять воротник старенького коричневого сюртука. С Бертом творилось что-то странное и прежде незнакомое: сердце заколотилось, словно у закоренелого курильщика опия, кровь прилила к лицу.

На пороге аптеки стояла девушка, прекрасная, как мир в день его сотворения. Посетительница зябко повела крутыми плечами, закрывая за собой дверь, и небрежно сдула со лба кучерявый тёмный локон. Смуглая кожа зарумянилась на ветру, в карих глазах плясали красноватые отблески, какие бывают у южанок.

Правоты ради скажем, что такими глазами щедрая природа одаривает всякую страстную женщину, но страстных женщин Берт Фланаган видел, увы, немного и только издалека.

— Что ж вы так рано? — проворчала Анна. — Аптека открывается в девять.

— Простите, я ещё слишком мало знаю о городе, — красавица виновато улыбнулась. Конечно, голос оказался под стать — негромкий, глубокий и мелодичный, подобный журчанию ручья в горах. — Так сложно сверяться с часами! В деревне мы вставали с петухами, а ложились, когда на лугу стрекотали цикады…

— Нездешняя? — голос служанки смягчился. Лекарь вспомнил, что Анна и сама родом с хутора.

— Десятый день в городе.

Посетительница подошла к прилавку. Её чудесные глаза с любопытством оглядели Берта Фланагана от головы до живота: его мягкие рыжеватые волосы, вислые бакенбарды, потёртый сюртук и беспокойные маленькие руки. Оглядели бы и нелепые клетчатые брюки, мятые на коленках, и даже старомодные остроносые штиблеты, но, к счастью, прилавок скрывал лекаря ниже живота.

— Че-чего пожелаете? — наконец проблеял Берт.

— О, сущие пустяки. Добрая женщина, у которой я работаю, захворала простудой. Будь я дома, мигом достала бы высушенные с лета травки, но в городе я такая бесполезная, — девушка рассмеялась. — Дайте мне снадобье, чудесный врачеватель!

«Вот странная! — подумал лекарь. — Но какая красивая…»

Нарочно долго гремя склянками, он добыл с полок настойку облепихи. Горлышко запотевшей баночки было замотано чистой тряпицей, от снадобья терпко пахло летом. Когда Берт протянул склянку покупательнице, их руки случайно соприкоснулись. Лекарь почувствовал, как румянец со щёк перебирается на шею.

— Сколько? — искристые глаза вновь с любопытством изучали Фланагана. Ну конечно, только слепой не заметил бы, как переменилось лицо аптекаря.

— Что?

— Сколько стоит ваше снадобье? — вежливо повторила покупательница.

Берт хотел сказать, что отдаст его даром такой милой девушке, но Анна опередила его.

— Пять медяков, — важно сказала служанка, зачем-то завысив на грош цену лекарства.

— Как дёшево! — восхитилась посетительница. — Вы, должно быть, не городской лекарь, а добрый знахарь из сказок, если почти задаром отдаёте настойки.

Прижимистый, всегда гордившийся своей скупостью Берт крякнул, неловко потирая взмокшую шею. Похвала прелестной незнакомки пробудила в нём не радость, а удушливую робость.

Ещё раз поблагодарив хозяина аптеки, красавица подняла бараний воротник шубки, спасая нежные щёки от колючего ветра, и вышла на улицу. Порыв метели скрыл её гибкий юный стан от глаз лекаря. Ругаясь под нос, Анна крепко затворила дверь, но и тогда Берт Фланаган продолжал смотреть на ровные доски из морёного дуба, словно видя сквозь них зарумянившееся лицо милой посетительницы.

Содрогнувшись от страха, лекарь на подгибающихся ногах вышел из-за прилавка и рухнул в кресло. Он понял, что пропал, безнадёжно и навсегда. Он влюбился.

* * *

Её звали Ирис — как лиловый осенний цветок. Уже две недели она жила в доме полной весёлой вдовы, здешней портнихи и торговки нарядами. Подшивала кружева платьев, выбирала ленты к шляпкам, ткала прозрачные шелка. Портниха не могла нарадоваться на трудолюбивую улыбчивую работницу, но, рассказывая о ней, непременно добавляла, понизив голос: «Только чудаковатая она. Ну как дитя!»

Для хозяйки Ирис и покупала снадобье. В праздничный день портниха промочила ноги и в сырых башмаках простояла всю проповедь в церкви, а на следующее утро слегла с горячей головой и саднящим горлом. Анна, по требованию Берта узнавшая всё возможное о прекрасной покупательнице, ещё долго сетовала на холодную и влажную зиму и дрянные башмаки, по вине которых честная женщина должна лежать хворой, но лекарь уже не слушал. Встревоженный, в смятенных чувствах, он думал о смуглой женщине с цветочным именем, и в груди разливалась сладкая, тянущая тоска.

О, как тяжко проходили дни! Словно розовощёкий студент, мастер Фланаган впервые томился муками любви. Но чувства не горячили сердце, как это бывает с молодыми людьми. Его переспелая влюбленность, будто закисший нектар, отравляла кровь, заставляя беднягу лекаря то и дело тревожно взъерошивать мягкие волосы и подкручивать вислые бакенбарды. Зрелый человек, влюбившийся в девчонку, — он был смешон сам себе!