Но бой ещё шёл. Угасающий шум сражения долетал до капитана Нортона, как через толщу воды. Как будто он нырнул на дно озера, а на поверхности кто-то вздумал кричать и молотить половником по жестяной кастрюле. Обернувшись, Дэниед увидел, что в углу двора, прижатые к оружейной, ещё бьются его люди: меж вороненых лат чудовищ мелькали синие мундиры.

Бой ещё шёл. Поэтому Дэниел Нортон, нашарив на земле чужой клинок, медленно встал на ноги. Оскальзываясь, шатаясь, он сделал несколько шагов, прежде чем снова рухнул на одно колено. Тупая боль ржавой иголкой прошила левый бок, а крови на мундире стало больше. Скорее с досадой, чем со страхом, офицер понял, что ранен и в грудь, где-то пониже ключицы.

Тогда он поднялся снова. Острие меча волочилось по земле, оставляя борозду, но Дэниел чувствовал, что поднять клинок сможет лишь раз. Пусть же в тот раз на дворе маленькой крепости станет на одного орка меньше!

Одна за другой, к нему обратились уродливые бугристые головы. Впервые капитан Нортон не содрогнулся, глядя на искаженные яростью морды, не звериные и не человеческие. Из раскрытых пастей вырывался беззвучный для него крик. Смешно, но на мгновение Дэниел испытал гордость: он не мог даже поднять меч, но все чудища во дворе смотрели на него с ненавистью и ужасом.

Только когда они побежали мимо, задевая его широкими плечами, толкая, как настоящие звери — глиняную игрушку, он понял, что орки смотрят не на него.

Сквозь разбитые ворота, глядя поверх лысых орочьих голов, капитан Нортон увидел, что поле наискосок рассекает клин всадников. На конях, в старинных сияющих латах и со старинными знамёнами Империи на древках, всадники врубились в строй чудовищ. Как нож сквозь масло, они прошли через войско орков. Мутный бурный поток чудовищ рассыпался. Всадники настигали врагов, не сбавляя лошадиного бега, их сильные кони грудью валили монстров на землю. Воронёные доспехи сминались под копытами, оружие воинов сверкало на солнце.

Вперёд вырвался рыцарь с роскошным плюмажем на шлеме. Одним ударом кривого клинка он срубил древко орочьего знамени, и флаг обрушился в чавкающую грязь. Орк-великан, громадный даже среди собратьев, молотом замахнулся на воина, но в этот миг его бугристую башку пронзила стрела.

Молот выпал из мускулистых лап, и монстр, покачнувшись, грохнулся на землю. Его тушу перескочила тонконогая лошадка с белой гривой. В седле покачивалась лучница: её лёгкая кольчуга, как рыбья чешуя, блестела на солнце, в светлые косы девушка вплела полевой мак.

На крепостной стене близ Западной башни ещё копошились чудовища. В галдящую толпу камнем упал орёл. Птица раздирала орочьи морды когтями и клювом, пока монстры не полегли под градом заговорённых стрел. С победным клёкотом орёл вернулся на плечо юноше-знаменосцу.

Овеянные туманом и паром, всадники влетели во двор крепости. Лучница, звонко рассмеявшись, бросила Нортону мак, душистые лепестки которого усыпала крупная вечерняя роса. Воин в подбитой соболем накидке главнокомандующего снял шлем и спешился. Ульрих Отважный мотнул головой, убирая со лба взмокшие рыжеватые пряди.

— Что это за крепость? — спросил погибший два века назад герой. — Я помню поля и холмы вокруг, но не узнаю эти башни. Кому она принадлежит?

— Империи, — через силу сказал Дэниел Нортон, выходя ему навстречу. — Почему вы вернулись?

Ульрих усмехнулся. В навершии его меча пылал тёмный рубин.

— Ты сам нарушил наш вечный покой.

— Да. Верно. Меня ждут загробные муки?

— Достаточно будет мук земных. У тебя переломаны рёбра.

Окинув взглядом двор, где уже затихал бой, могучий воин вышел к полю, на котором сложил голову. Капитан Нортон последовал за ним. Он никогда не был слабым, но почему-то на шаг отставал.

— Рёбра? — удивился офицер. — Странно, я не заметил.

Дэниел правда не замечал ран. Боль, ещё недавно туманившая голову, куда-то ушла. Нортон блуждающим взглядом, как во сне, окинул луга и холмы, ожидая увидеть грязь, кровь и горы орочьих тел. По земле клубился вечерний туман, густой и белый, как молоко. Призрачная дымка окутывала мраморную усыпальницу.

Стоял вечер, прохладный и тихий. Солнце уже село, казалось, вот-вот должны зажечься звёзды, но Дэниел откуда-то знал, что здесь ночь не наступит, даже если прождать две сотни лет.

— Кто-то другой предложил бы тебе выбрать между жизнью и вечностью, — Ульрих уже на два шага опережал капитана Нортона. — А я не стану. Мы оба воевали ради жизни, а не ради вечности.

Отчаявшись догнать спутника, Дэниел остановился. По колено утопая в тумане, капитан гарнизона смотрел вслед великому герою. Над полем поднимался ветер, от холода захотелось плотнее запахнуть ворот мундира. Ульрих Отважный возвращался в вечность. Дэниел Нортон тоже повернул назад. Поначалу медленно, но с каждой минутой прибавляя шаг, он побрёл к воротам своей крепости.

* * *

Настырный солнечный свет бил в глаза, заставляя капитана Нортона очнуться. Рассветные лучи пекли лицо и шею, ныли раны, пахло лекарствами, — а значит, он всё ещё был жив. Слабо усмехнувшись, Дэниел попытался сесть, но боль судорогой сковала кости.

— Не шевелитесь, сэр, — раздался скрипучий, как несмазанная дверь, голос лекаря. — Швы разойдутся.

— Ччччёрт, как же больно! Скажите…

— Повторяю, вы тяжело ранены. Не тратьте силы на разговоры. Кроме повреждений на голове и груди, ваши рёбра…

— Да помню я, что сломаны, — Дэниел скрипнул зубами, сумев наконец подняться на локте. — Скажите только, мы ведь победили?

— Победили. Отдыхайте, сэр. Не забывайте — у вас швы и рёбра. Думайте сейчас об этом.

Не борясь больше с измученным телом, капитан Нортон опустил голову на подушки. Так и не сдавшись в бою, сейчас он позволил усталости победить.

В кулаке он до сих пор сжимал смятые лепестки мака — алого, как кровь или заря на рассвете.

Часть 2

Осень. Ржа

Когда мне было восемнадцать, я подрабатывал кондуктором в междугороднем автобусе. Дело нехитрое: ходишь по салону с сумкой на пузе, в которой звенят, перекатываясь, рубли, пробиваешь билеты и считаешь сдачу. Где-то раз в неделю приходится выпроваживать пьяного. Зато можно зубрить конспекты или читать книгу, если пассажиров мало.

Я работал на 206 маршруте: сорок пять минут от крохотного города-спутника до миллионника на реке, если без пробок. Наш ПАЗик был совсем старый, с прожженной окурками обивкой в салоне и дребезжащим нутром двигателя. В мою смену автобус часто глох без причины. У него был скверный характер, к тому же, кажется, я ему не нравился. Мне всегда становилось не по себе, когда он выплывал из тумана, моргая подслеповатыми фарами. С утробным скрежетом отворялись двери, я поднимался внутрь, накидывал на шею верёвочку с мотком билетов, и мы выходили на маршрут.

Впрочем, возможно, я не нравился не самому автобусу, а его водителю. У него было необычное имя — Генрих. Огромный, бородатый, с красным мясистым лицом, он никогда не здоровался вслух, а только кивал мне косматой головой.

Он много курил, выставив в открытое окно гигантскую лапищу, заросшую тёмными волосами. На приборной панели у него стояло множество иконок: там был даже Святой Христофор с пёсьей головой. С зеркала заднего вида свисали чётки. Генрих обожал меня пугать.

Он-то и рассказал мне про Ржу.

Стоял октябрьский вечер, туманный и непроглядно-тёмный. Мы только что завели наш пазик в автобусный парк. Я тихонько пересчитывал деньги, которые смог положить в карман в обход кассы. Генрих, как обычно, курил. Сизый дым поднимался в чернильное небо. Распихивая по куртке монеты и смятые купюры, я уронил мобильник. Нокиа, стукнувшись об асфальт, откатилась под колесо автобуса. Чертыхаясь, я хотел полезть за мобильником, но Генрих удержал меня за плечо.

— Всё, поздно уже. Под дно укатился. Забудь, — сказал он, попыхивая сигаретой.