Встрече предшествовала поездка на Волго-Дон, как именовалось в народе (армянском) путешествие на теплоходе по великой русской реке с прилагавшимися населенными пунктами, каналами, шлюзами и кусочком Дона, и из поездки этой Елена, помимо купленных в Саратове агатовых бус и неизбежно сбившихся в один пестрый ком впечатлений от разных приволжских городов, вывезла знакомство или, лучше сказать, приятельские отношения с некой супружеской парой, завязавшиеся с забавного эпизода: не то в Куйбышеве, не то в Горьком на пристани Елена столкнулась с мужской половиной пары. Увидев ее, сопутешественник стал с хихиканьем описывать, как только что в парфюмерном магазине, где он обзавелся одеколоном «Лаванда», продавщица крикнула ему вслед:

– Тару в магазине не бросать!

– Неужели я похож на русского? – спросил он, отсмеявшись, и когда Елена решительно замотала головой, сунул ей руку, представившись: – Джон.

– На англичанина тоже не очень смахиваете, – заметила Елена, и Джон, разразившись неадекватно громким хохотом, потащил ее знакомиться со второй половиной пары, именуемой Сатеник.

Супруги пригласили Елену в гости через неделю после возвращения, и когда она вошла в небольшую, тесно заставленную мебелью гостиную, с дивана поднялся ей навстречу невысокий (но где взять?.. мда…) моложавый мужчина с большеглазым приятным лицом, неуловимо напоминавший Шарля Азнавура. Через час, когда Елена со стопкой грязных тарелок вышла вслед за Сатеник на кухню, та шепнула ей, прикрыв на всякий случай поплотнее дверь:

– Приглядись, Елена. Артем тоже разведен, детей все равно что нет, бывшая жена вышла за другого и как отрезала, даже от алиментов отказалась, человек, сама видишь, неглупый, с Джоником пятнадцать лет в одном отделе, так что никаких неожиданностей быть не должно… Приглядись.

Елена смутилась было, но потом призналась, что уже приглядывается. А когда поздно вечером говорливый, всю дорогу сыпавший остротами Артем, прощаясь у подъезда, предложил встретиться на днях еще, она согласилась столь поспешно, что потом долго досадовала на себя.

Не прошло и месяца, как Елена водворилась в Артемовой двухкомнатной квартире, слегка потеснив хозяина, прежде роскошествовавшего в одиночку на двуспальной кровати. К счастью для Торгома (ибо немецкий гарнитур, потускневший после двух переездов, да и потрепанный, не столько Еленой и первым ее супругом, сколько неугомонным Елениным племянником, возымевшим обыкновение скакать на выставленных на веранду диване и креслах, был продан за полцены, и деньги проедены или, скорее, прокучены – опять-таки не Еленой, а самолично Торгомом), итак, к полному удовлетворению любящего отца гостиная, как и спальня были уже обставлены, и ему оставалось только раскошелиться на скромный наборчик кухонной мебели, дабы гастрономические упражнения Елены получили достойное обрамление. Впрочем, будем справедливы к поклоннику папы Горио, на радостях, что дочь, наконец, пристроена, Торгом готов был и не на такие подвиги. Шкафчики и табуретки явились практически молниеносно, словно сотворенные из воздуха, собственно, почти так оно и было, у всякого, более или менее знакомого с советскими реалиями, напрашивался вывод, что возникли они по волшебству в пустом, как торичеллиевы полушария, магазине пусть не из воздуха, но разноцветных портретиков основателя сказочного царства, где подобная магия служила первейшим источником существования. Однако независимо от кухонной и иной мебели, независимо от наличия или отсутствия любых житейских удобств и материальных благ, как таковых, Елена была счастлива. Совершенно счастлива целых десять дней, может, две недели или даже месяц. Это было видно за километр, стоило только взглянуть на выражение лица, с которым она слушала остроты и каламбуры мужа (мужа, правда, пока гражданского, в загс она не торопилась, дабы не потерять бабушкину квартиру, где была прописана в единственном числе – не считая самой бабушки, конечно), самозабвенно, закинув голову, смеялась его шуткам и впитывала его сентенции. Артем любил поговорить, и отнюдь не о работе, что выгодно отличало его от многих и, естественно, радовало Елену, которая ничего не смыслила в конструкциях, срезах и сечениях, составлявших предмет его трудов, он даже слишком любил поговорить, конкурируя с самой Еленой, ведь она, как и большинство женщин, тоже была не прочь поупражнять мышцы языка и прилегающих к оному территорий, но все же с готовностью, особенно, на первых порах, умолкала, когда слово брал Артем, в надежде услышать влюбленные речи. Правда, Артем речей о любви не вел, он терпеть не мог сюсюкания, так что Елене приходилось довольствоваться надеждой. Однако, прошел месяц, и у нее стала мелькать мысль, что словоговорение, если угодно, словесные фейерверки поглощают у него слишком много энергии, можно сказать, всю энергию, даже ту ее часть, которую полагается растрачивать исключительно по ночам. Ибо почти каждый вечер новоиспеченный супруг, пожелав ей спокойной ночи, поворачивался к ней спиной и засыпал сном неполовозрелого мальчугана – крепко и без сновидений, эротических уж наверняка. Вначале Елена смущалась, потом стала делать попытки нарушить этот покой, иногда супруг реагировал адекватно, чаще вовсе не реагировал, со временем стал отвечать раздраженными высказываниями типа:

– Я, извини, не пионер, чтоб всегда быть готовым, да и ты уже не девочка, могла б думать еще о чем-нибудь кроме секса…

Последний упрек Елена считала несправедливым, ее интересовал отнюдь не только тот аспект жизни, которым Артем столь демонстративно пренебрегал, к тому же она была убеждена, что в двадцать девять лет к телесным наслаждениям равнодушны лишь больные с эндокринной патологией, да и в сорок, которые недавно стукнуло Артему, нормальные мужчины ведут себя иначе. Она проводила у зеркала времени больше, чем когда-либо в жизни, пытаясь доискаться, нет ли в ее облике какого-либо ранее незамеченного дефекта, могущего катастрофически влиять на мужские способности, но не находила такового и не потому, что была недостаточно к себе строга, а просто его не существовало (в этом, читатель, мы вынуждены с ней согласиться), во всяком случае, настолько весомого, чтоб отвратить от нее, которой домогалось немало особей не только одного с Артемом пола, но и возраста, здорового мужчину без патологических наклонностей. И добро б, сам Артем вызывал бы у нее эмоций… ну например, столько, сколько Алик, тогда она могла б, в конце концов, махнуть на него рукой и обратить неутоленные взоры (и все прочее) в сторону. Но увы, муж был мил и желанен, и сложившееся положение приводило Елену в отчаянье. К тому же Гермиона… Появись на свет Гермиона, Елена, возможно, отвлеклась бы, занялась чадоращением и забыла о всяких пустяках, да вот беда, с Гермионой тоже не получалось, и Артем (надеявшийся, видимо, как лорд из иностранного юмора, что появление наследника избавит его от необходимости повторять нелепые телодвижения) ворчал иногда:

– Черт возьми, другие женщины беременеют, стоит с ними поздороваться!

На что Елена раздраженно отвечала, что у нее, слава богу, все в порядке, но гинеколог велел ей вести интенсивную половую жизнь.

– Интенсивную, хм… А почему бы твоему гинекологу самому этим не заняться, – бормотал недовольный Артем и сердито добавлял: – Я – интеллектуал, а не…

От следующего слова Елена вначале краснела с непривычки, потом постепенно привыкла и стала ядовито отвечать:

– А жаль!

Впрочем, до яда было еще далеко, на первом этапе в ее голосе звучала грусть, потом раздражение, потом… Но надо было как-то сублимировать невостребованные инстинкты, и Елена обратила тоскующий взор к профессиональным ценностям. Что далось ей нетрудно, ибо как раз к этому времени подоспели перемены в политике, а именно, советско-китайские отношения сдвинулись с точки замерзания… по-видимому сдвинулись, вывод этот Елена сделала задним числом, значительно позднее, тогда ей такие сдвиги были до лампочки или китайского фонарика, она, как и большинство более или менее здравомыслящих людей, не читала газет и не смотрела программу «Время», потому об отношениях такого рода вместе с потеплениями и похолоданиями в них могла судить только по последствиям в виде, например, китайских полотенец, даримых или не даримых больными, или в разговорах об иглотерапии. Искушенный читатель не станет спрашивать, каким образом иглотерапия связана с советско-китайскими отношениями, ему отлично известен ответ. Абсолютно естественным для советской власти было во время общего похолодания объявить иглотерапию шарлатанством, а иглотерапевтов – аферистами и чуть ли не убийцами, а после потепления позволить медикам ознакомиться с таинственным восточным искусством врачевания, при этом, разумеется, решительно раскритиковав и отбросив его не вполне материалистические аспекты. Елене нравилось все таинственное, кое-что восточное, к тому же она уже, несмотря на не слишком большой опыт, но имея голову на плечах (чего читатель, возможно, еще не заметил, но мы позволим себе это постулировать, поскольку знакомы с ней ближе, правда, рекомендовать ее в качестве великого мыслителя мы тоже не станем, да и кто нам поверил бы, аплодисменты мы сорвали б, скорее, задав вечный мужской вопрос: «почему бог, создав женщину, не наделил ее разумом?», вопрос, ответ на который очевиден – да потому что в ребре нет мозга, даже костного; а если серьезно, то избыточный интеллект для женщины беда, а не удача, и господь бог был милостив, избавив слабый пол в его подавляющем большинстве от этого данайского дара; что касается Елены, об излишествах речь не идет, однако, интеллект у нее все же наличествовал), так вот, имея не совсем пустую голову на плечах, она стала потихоньку разочаровываться в медицине обычной, поневоле попиравшей первую врачебную заповедь «не вреди». Еще в институте ее заставляли вздрагивать приписанные к каждому мало-мальски действенному лекарству бесчисленные противопоказания и побочные действия, а работая на участке, она столкнулась с людьми, полностью отупевшими от транквилизаторов и превратившимися в абсолютных рабов таблетки, с астматиками, здоровье которых было разрушено, как старый мир – до основания, панацеей последних десятилетий – кортикостероидами, и прочая, прочая. В сущности, у поликлинического врача, к которому относятся пренебрежительно, как к неудачнику, застрявшему на низшей ступени карьеры, есть преимущества, врачу в клинике неведомые: участковый врач видит последствия лечения, в то время, как в клиниках назначают новомодный препарат и выкидывают больного вон, представляя себе дальнейшее, в основном, теоретически. Особенно резвятся всякие профессора и доценты, выискивая наиновейшие и наидефицитнейшие (в те времена) названия и вызывая тем самым почтительное удивление у пациентов… Собственно говоря, от врача и ждут, чтоб он назначил лекарства, чем больше, тем лучше, и для того, чтоб эти ожидания обмануть, нужна недюжинная смелость, ведь если, потратив массу времени на убеждения и уговоры, уходишь, ограничившись минимумом или, не дай боже, не выписав ничего, закрыв за тобой дверь, домочадцы больного презрительно обмениваются репликами: