— Я предлагаю вам стать моей женой. Вы вернетесь ко двору как княгиня Вышеградская. — Я была невозмутима, князь долбился будто о стену. — Торговля, извоз… Вам нет нужды пятнать себя недостойными занятиями.
— Нет.
— Нет — ваш ответ?
— Вам не приходило в голову, князь, что мне нравится то, что я делаю? Торговля, извоз, вот это вот все? Что это куда увлекательней, чем выделывать па, шуршать фантиками, крутить веерами?
Отказ — неприятно, твое сиятельство. Неприятно, когда отказывает нищая вдова, не позволяя себя облагодетельствовать, и неприятно, когда отказ следует потому, что ты родился байстрюком. С Вершкова можно что-нибудь поиметь за то, что я за него отомстила.
— Я не собираюсь вступать в новый брак и возвращаться к прежнему образу жизни, — продолжала я, упиваясь замешательством Вышеградского. — Забудьте про кокетство, про шансы, которые женщина обязана вам давать, про чувства, на которые она непременно должна ответить, хотя какие чувства, о чем я, князь, по чувствам вам только что чувствительно прилетело, вы до сих пор бледны. Нет это нет, у меня перед вами нет обязательств, а если решите требовать долг — купцы, которым я должна денег намного больше, дали отсрочки. Суд будет на моей стороне, решают первые кредиторы.
Трифон Кузьмич объяснял, что требования предъявляются по дате выдачи векселя, Вышеградский в этой очереди находился ближе к концу.
— Не поздно ли вы задумали мстить Григорию?
— Вы понимаете все превратно, Вера Андреевна, — поморщился Вышеградский, но сдался, его внезапно вспыхнувшую страсть я доконала своей расчетливостью. — Вы понимаете все как… Расписки, я и не думал о них.
Ну, это пока. Я полагала, что без посторонней помощи не встану, но мне мало того что удалось, я еще и поднялась в известной степени грациозно.
— Вернемся к этому разговору, — обнадежила я. — К распискам. Купчиха третьей гильдии Апраксина платит по счетам, но всему свое время. Дождитесь, князь.
Уйти я рассчитывала красиво. Дверь в соседнюю комнату могла быть заперта, но она подалась, и грузный мужчина замер и вытаращился на меня, не подумав прикрыться юбкой распластанной на столе дамы.
— Прошу прощения, — осклабилась я, бесцеремонно рассматривая парочку, и величаво прошествовала к следующей двери. Меня разбирал нервный смех — так задумано для уединения страждущих, кары не следует никому? Высокие, высокие отношения, а Вышеградский разочарован и выйдет в бальный зал не раньше, чем все забудут, что он в комнату заходил.
Одно из негласных правил света — молчок, и не удивляет, что мой покойный супруг наладил контакт с покойной графиней Вышеградской. Не хвастайся своими пороками, и свет закроет на них глаза. У всех рыльце в одном и том же пушку, в любой из этих комнат любая юная дщерь может потерять самое дорогое, и максимум, что грозит совратителю — брак. Если он уже не женат, разумеется.
Следующая комната к моему вящему огорчению оказалась пустой, из нее вела одна-единственная дверь, и я вышла в коридор, тот самый, которым меня вели сперва на казнь, затем к подножию трона.
Со светской жизнью пора кончать, но второй плевок в лицо самодержице мне не простят, и я сама не собираюсь поступать с собой настолько глупо. Как Вышеградский назвал того придворного?.. По коридору шел слуга, и я рванула к нему, подхватив юбки.
— Где мне найти князя Илларионова? — выпалила я, и бедняга чуть не выронил поднос с пустыми бокалами. Всевидящая, он глухой или я сморозила глупость? — Любезный, ты меня вообще слышишь?
Руки у слуги впечатляюще затряслись, бокалы зазвенели, я устало потерла мокрый висок. За всю карьеру холуя к нему впервые обратилась гостья, но я в гробу видела не нужный мне этикет.
Когда Илларионов вел меня к императрице, я не считала двери, а зря, и показалось, что эта нужная. Я постояла, прислушалась, стукнула пару раз, толкнула тяжелое полотно — и промахнулась. Кабинет или библиотека, здесь пахло недавней жаркой страстью, одеколоном и потом, наличествовали опустошенный графин, два бокала и липкая лужица, в подсвечнике горела одна свеча из шести, и я сразу же подошла и сделала свет ярче.
Я дня не проживу, если уйду, я напишу Илларионову записку и попрошу слугу ее передать. Сошлюсь на нездоровье, детей, дела, принесу извинения и…
Переписывать пришлось трижды — пером я все еще владела не лучше моего старшего сына и первые два письма уляпала так, что разобрать на них не получалось ни слова. Закончив, я утерла лоб рукавом, обругала пустой графин, потрясла послание, чтобы чернила просохли, выскочила в коридор и вздрогнула от звука затрещины.
Из комнаты напротив долетел женский стон, распахнулась соседняя дверь, пронеслась в слезах княжна Вышеградская. Безразличный лакей с подносом, обогнув меня, просочился в кабинет.
Невозмутимость обслуги доведена до совершенства, впрочем, чем больше ты притворяешься глухим и слепым, тем выше твоя цена, это общее правило. А еще есть правило золотого.
— Любезный, передай это князю Илларионову! — едва лакей вышел, я сунула ему в руку записку и полезла в поясной кошелек. — Отыщи его сию же минуту, я подожду его здесь.
Монетка исчезла, словно я подрядила в посыльные фокусника, я скрылась в своем убежище и подошла к спасительному графину. Один бокал не утолил жажду, я налила еще.
— Снова строчите доносы, Вера Андреевна? По старой памяти?
Графин звякнул, я поставила бокал на стол. Вера была осведомительницей?.. Чьей? В порядке вещей для придворных дам стучать на любого, кто косо смотрит, неважно на кого и почему, тайная канцелярия разберется?
— На кого в этот раз?
Вот почему она была рада авантюре с платьем. Это заговор, и завидны их с мужем единение и любовь.
— Донос на Вышеградского, полагаю? — щурился Вершков, на его щеке отпечаталась маленькая женская ладонь — княжна способна на оборону? Он не просто закрыл за собой дверь, а перекрыл мне пути к бегству. — Что он хотел от вас? Что вы молчите, Вера Андреевна? Боитесь?
Я не боялась. На столе среди писчих принадлежностей лежал перочинный нож, оружие так себе… если не знать, куда бить, но я знала.
Вершков в высшем обществе притворялся своим, у него получалось, но я видела жесткий взгляд, добела сжатые губы, прямую спину — портрет человека, пришедшего взять свое, и это свое подразумевало не нежное тело или ранимую душу. Он пришел забрать что-то, что ему могло бы принадлежать, но не принадлежало, и в этом была виновата не я, а то, что он даже с титулом был изгоем.
Яркий свет падал на его лицо и отбрасывал огромную тень на стену, свечи дергали языками, тень плясала как демон, вырвавшийся из преисподней. Я села за стол. Зачем бы Вершков ни преследовал меня, он не догадывается, что я добыча нелегкая.
— Вы же все еще живы, Вера Андреевна, — дружески, что не вязалось с его словами, усмехнулся Вершков, садясь напротив. Нас разделял поднос, он сдвинул его на край стола. — Потому что держите рот на замке. Это в память о муже? Похвально и благоразумно.
Он наклонился вперед, и тень расползлась. Почти жутко.
— Удивлены? — Кто бы знал, как страшно мне было, когда в первый раз ко мне подошли негласные хозяева рынка — и хозяева жизни. — А вы пришли закончить однажды начатое?
Что если…
— Ну, что вы так побледнели, князь? Так боялись, что я возьму и выдам вас… по старой своей привычке, что приказали меня убить, но поверьте, крепостную бабу много чем можно напугать. Я напугала.
Вершков положил на стол обе ладони. Он силен, в прямой схватке у меня шансов против него нет, но до схватки когда еще дойдет дело.
Вера, все ты сложила правильно, по верной картинке, со всеми деталями, но пазл держала вверх ногами.
— А еще Леонид, — прибавила я, и выдержка Вершкова подвела, руки дрогнули. — Он написал записку от вашего имени, ему было важно, чтобы я вернулась ко двору… но если бы все удалось вам или, скорее, ему, а Леонид оказался ближе к цели, записка выдала бы вас с головой, и долго бы вы эту голову не носили.
