— Где Ефим? — обернулась я к Нениле, и она растерянно пожала плечами. Я поморщилась — напрасно рявкаю, разумеется, он занят делом, как и всегда. — Пошли немедленно человека в трактир, пусть Ефим, как появится, сразу спешит ко мне. Ну, живо!

Палашка сказала, что это Ефим принял записку, и если она не солгала, а она врать бы не стала, она была для вранья слишком глупа, — значит, Ефим еще может припомнить того, кто принес это послание.

Должен припомнить, день был такой, что у всех отпечатался в памяти.

Глава тридцать третья

— Не сумлевайтесь, барыня, — в который раз повторял Ефимка, подсаживая меня в коляску. — Мальчонка записку принес. Лет десяти, но мозглявый, так, может, и двенадцати.

Мой вызов его переполошил, он перепугался, что сделал что-то не так, и до сих пор не верил, что суета из-за записки, о которой он вспомнил лишь потому, что прислали ее в неурочное время.

— Видел его раньше? — допытывалась я, и — да, хваталась за соломинку.

— Да говорю же, барыня, не видел! — Ефимка хотел поднять верх коляски, я его остановила. Аристократы являлись на бал в пышных крытых экипажах, я сознательно копировала купчих. — Мальчонка как мальчонка, много их…

Я скрипнула зубами, костеря себя на чем свет. Вера, Вера, твоей жизни грозит опасность, опасность угрожает твоим детям, а ты играешь в мисс Марпл, когда тебе заблагорассудится. Время упущено безвозвратно и никаких концов ты не найдешь.

— Вспоминай, — умоляюще попросила я, — может, одежда, звуки, запахи, жесты запомнились?

— Какая одежда, барыня? — отчаялся Ефим. — Картузик на нем, как на всех… а запах, так разило от этой записки. Да вы, барыня, почитай, не помните. — Конечно, не помню, мне было не до того, чтобы принюхиваться. — Такой же деколон, «Гусарские грезы», каким все Леонид Дмитрич пах, дай ему Всевидящая… — он не договорил, сообразив, что пожелания легкой дороги убийце моей матери неуместны, и не успела я воспрять духом, как Ефим обстоятельно добавил: — Всякий фендрик, барыня, им пахнет, или регистратишка какой. Как сядут в коляску, так лошадь артачится, вот позволили бы вы их не сажать!

Тьфу ты пропасть! Я признала поражение, налепила бодрую улыбку, гордо вскинула голову, запахнулась в невесомую, жутко неприятную на ощупь, расшитую золотой нитью шаль, по-купечески махнула рукой — стартуй!

Все идеально сходилось, деталька к детальке, но изнутри непрестанно дергало, словно то ли я не все детальки пазла вытряхнула из коробки, то ли картинка была не та, то ли я детальки невзначай перепутала… Все смыкалось на Леониде, но черт возьми, почему он пытался меня убить сразу после смерти мужа и — вот оно! — как такой дурачок как Леонид смог додуматься до такой юридически сложной схемы?

И при чем здесь мой — и не только мой — несостоявшийся жених князь Вершков?

Дом графини Дулеевой впечатлял. Не Веру Логинову, потому что я помнила дожившие до двадцать первого века особняки богатых купцов и аристократов, большей частью новодел, но, надо отдать должное, тщательный, музейный. Не вызывал он трепета у Веры Апраксиной, потому что я повидала хоромы купцов, не образцы изысканности и вкуса, но витрины богатства. Ладно, я была в особняке князя Вышеградского, мне есть с чем сравнивать. Графиня Дулеева держалась на плаву, выставляя напоказ остатки былой, но уже умирающей роскоши.

Графиня Дулеева держалась на плаву, но выбилась из сил, еще немного, и она пойдет ко дну, и украшения, отданные ее мужем когда-то в заклад купцу Баранову, далеко не единственное жертвоприношение. Походить по столице, заглянуть в огромные сейфы, и найдутся в купеческих закромах фамильные графские цацки, не потому ли Баранова так потирала руки? Смотри, мол, твое сиятельство, Апраксина только одна из нас, смотри и внимай, мы хозяева этой жизни.

Вероятно, у Барановой с графиней Дулеевой старые счеты, но я не без злорадства чистосердечно рада, что помогаю их свести.

Мощеную дорожку возле особняка порядочно разбили колесами, Ефим даже сбавил скорость, хотя собирался подскочить к подъезду ухарем. Неухоженный садик требовал умелой руки, фасад кричал о необходимости ремонта, лакей с деревянной надменной рожей — а это, похоже, фирменное отличие холуев! — прикрывал рукой штопанную прореху.

Но в зале гремела музыка и вино лилось рекой. Я ступила под освещенные своды, придерживая юбку, и швея не соврала, кисея шуршала при каждом шаге. Это же платье верности, хохотнула я про себя, пока докопаешься до искомого, забудешь, чего хотел, проголодаешься в процессе, а голод не тетка. Да мне ли все о голоде и прочей нужде не знать!

Новый холуй принял у меня шаль и уволок куда-то, я, стараясь не крутить головой слишком вызывающе, неторопливо пошла вперед. Занимательно, очень шумно, но это разогрев, гости еще прибывают, я одна из ранних пташек, ждут императрицу, а где-то здесь и юная виновница торжества с хозяйкой вечера, которую по идее я должна превосходно знать в лицо.

Я могла бы съязвить, что ткну пальцем в самую злобную даму и не ошибусь, какая дворянка переживет, что купчиха красуется в ее драгоценностях, но недобрые взгляды я успела словить с первых шагов и быстро потеряла уверенность, что опознаю Дулееву среди остальных. Дамы прекращали беседы, кавалеры вытягивали шеи из накрахмаленных воротничков, кто-то недоумевал, кто-то бледнел — вот с чего бы, это всего лишь я, бывшая статс-дама Вера Апраксина, — многие начинали перешептываться. Я не подавала виду: причиной могут быть мое вдовство, выходка Григория, мой отказ от должности статс-дамы, дуэль с Вышеградским, мой бизнес, смерти матери и Леонида, куда ни плюнь, я вся один сплошной информационный повод. Я была готова к этому, как и к тому, что не одна Дулеева узнает рубины, но в общем мое появление эффекта разорвавшейся бомбы не произвело.

Знакомая очаровательная блондиночка попала в плен к высокому плотному офицеру. Вышеградская была напряжена, но стоило офицеру повернуться ко мне, как беспокойство на кукольном личике сменилось облегчением, и мне показалось, что я ее от общества офицера спасла. Слегка повернув плечо вперед так, чтобы блеснули украшения, я сдержанно улыбнулась и кивнула, княжна ответила мне коротким величественным кивком.

Офицер поклонился княжне, развернулся и направился ко мне ровно так, чтобы не выглядеть в глазах высшего света припустившим со всей дури, но при этом не дать мне улизнуть. Я, впрочем, не собиралась, мне было прелюбопытно, ты кто, приятель, вообще такой?

Мимо прошелестел лакей с подносом, замедлил бег, я отмахнулась. Ничего я не стану пить, здесь не место таким, как я, и не место, чтобы такие, как я, теряли бдительность.

Офицер подошел, отвесил учтивый поклон, и я на мгновение растерялась. Я доставала ему до плеча, пришлось задрать голову, и можно не верить тому, что я вижу, но он рад меня лицезреть. Знать бы нашу с ним предысторию, возможно, самым правильным будет ему с размаха отвесить пощечину, и пока я раздумывала, музыка смялась и стихла, и стало слышно, что зал бурлит кипящим котлом.

— Вера Андреевна, — проговорил офицер, склоняясь ко мне ниже, и я испытала дискомфортное чувство давления, но списала на обычное неприятие разницы в росте. — Прежде всего позвольте выразить вам мою боль по поводу ваших утрат.

Я кивнула. В моем мире в ответ на соболезнования допустимо молчать, намекая, что собеседнику тоже лучше заткнуться. Краем глаза среди дам в бриллиантах и кисее я заприметила Вышеградскую, она меня испепеляла, но черт разберет, что она от меня хочет, не до нее.

— И после, Вера Андреевна…

Я закрутила головой в поисках свободного места и начала отступать к ряду изящных столиков и стульев вдоль стен. Некоторые места были заняты зрелыми величественными дамами, которые зорко наблюдали за гостями, кавалера же я увидела лишь одного и удивилась, что в эту эпоху благополучно доживали до таких лет. Несколько столиков подряд оказались свободны, и я, выбирая, куда бы сесть, рассмотрела на каждом нераспечатанную колоду карт и озадаченно хмыкнула: часть гостей танцует, другая играет в карты, третьего не дано?