Я развернула послание и прочитала его, мысленно утирая горькие слезы. Мой покойный супруг писал в сравнении с графиней Дулеевой если не подлинным образчиком высокого штиля, то грамотнее в разы. Даже собственный титул бедняжка писала с ошибками.

«Съим песмом рада видить, вас любеснишая и ниже пачиитаимая Вера Одревна набалу за честь выхода свет, моей дощири Илизаветы вмоем доме, весемнацатаво дня съево месяца как сонцо зайдет. Ссим грофиня А.И. Дулеева стацдама ия виличесва сопствина рущно».

— Благодарствую, брат, — сказала я, давя предательское ржание, иначе не назвать, рвущееся из груди. Боюсь, что такого не поняли бы даже купцы, а деверя как бы не пришлось выносить вперед ногами. — Дела, конечно, но я…

Мелькнула мысль, что есть как минимум два человека, которым актуально мое возвращение ко двору. Леонид и стервец-Вершков. Кто из них стервец больший?

— Я приду, передайте при случае графине мое почтение.

Я ведь должна знать ее в лицо, черт побери, а буду стоять и глазеть как баран на новые ворота, но прорвемся. Главное, если я права и каким-то образом о приглашении узнает Вершков, он проявится. Этот барин, который подвез мою мать, он — убийца, и пока жив один из нас, покоя другому нет.

— Бумага найдется у вас, Вера Андреевна? — по-деловому спросил Леонид, и так как я кивнула, но не вникла, зачем бумага — написать ответ? Что я должна делать? — поторопил: — Доверенность на мое имя напишите, сестра.

Я все-таки думала, он начнет клянчить деньги, а он с козырей зашел, и как быть — это я сама у себя выиграла или сама себе проиграла? Я закусила губу, потом скривилась, причем гримасничала нарочно, дразня деверя. По сравнению с первым моим с ним разговором терпение стремительно иссякало у обоих, я чахла над деньгами, как Кощей над златом, и уже начинала пыхать огнем, Леонид пытался у меня как можно скорее золото отобрать, причем пока еще джентльменскими методами.

— Вера Андреевна! — скрипнул он зубами. — Вас купцы по миру пустят! И бабу эту продайте, Лукею, батюшка не знал, куда эту каргу деть!

А, черт, ты же сам напросился.

— Продала бы, — притворно вздохнула я, мгновенно превращаясь в Веру-до-меня, — да что за нее дадут? Гроши! А платье, брат милый, я в затруднении, право, от приглашения графини… Не смутит ли вас ссудить мне тысячи три?

С «не смутит» я здорово оплошала, Леонид был не то что смущен, у него челюсть отпала, и было с чего, люди, которые кормят прислугу икрой, предполагается, на бальный наряд средства имеют, но у меня была закалка пусть и равноценная с купеческой, зато дворянской не чета.

— Я сильно поиздержалась, любезный брат, — доверительно призналась я, снова мысленно разражаясь смехом и вспоминая рассказ бессмертного классика — «Попрошу-ка у него денег взаймы!». — В лавке должна все еще, дети… вы же все понимаете!

— Да-да, Вера Андреевна, я пришлю, — забормотал Леонид, поднимаясь и спешно ища пути отступления. — Вечером же пришлю, мой долг перед покойным братом поддержать вас… Кланяюсь.

Кланяться он, пес смердящий, не стал. Дверью не хлопнул, на том спасибо, а к хохочущей мне заглянула удивленная Лукея.

— Что, матушка, сбежал? А туда ему и дорога, лядащему. Денег, поди, просил? А надо было мне тебе сказать — не давай, одно в карты проиграет.

— Да я удавлюсь ему денег давать, — перестав смеяться, серьезно сказала я. — Мне что, их деть некуда?

Хорошо, что Лукее плевать, с какой скоростью аристократочка Вера обращается Верой-купчихой, а купчиха — разбитной птушницей из приморского городка. Она покивала и убежала на кухню, где, похоже, начало что-то гореть. Я посидела, подумала, вытащила из стола романы и пьесы мужа. Где-то была пара-тройка не пришей рукав сцен, из которых можно сделать отличную книгу… И Никитка с Ненилой дивные, не стоит им пропадать.

«После смерти родителей молодая купчиха Анна Акимова наследует несколько фабрик. Анне необходимо поправить пошатнувшиеся дела, отдать долги, пока кредиторы не предъявили векселя к оплате, но ее кузен не уверен, что Анна справится самостоятельно…»

Идея отличная, расписать ее, не забыть те три сцены с любовными объяснениями. Я отложила перо, уставилась на небрежный текст.

Это всего лишь заметка, неважно, насколько она ладная и понятная, главное, что мне самой ясно, что я имела в виду… Что. Меня. В написанном. Так. Смутило?

Глава тридцатая

Я прогнозировала ажиотаж по мере развития сюжета, не раньше, чем недели через две, но весь тираж со второй частью главы раскупили в первые же часы. Нашу купеческую улочку лихорадило, я впервые увидела читающих женщин — не вечно занятых лавочниц, быстро просматривающих газетные объявления, а моих же клиенток. О половине покупательниц я не сказала бы, что они вообще умеют читать.

Даже жена кузнеца, надзирающая за Лукеей, уткнулась в серый рыхлый лист с мелкими кривыми строчками. Несчастную красавицу-крепостную везли в роскошной коляске в имение к новому хозяину, который показался ей как есть лютым, шумел темный лес, бродили дикие и очень голодные звери, выли волки, хохотали разбойники, героиня бесстрашно боялась за свою девичью честь, но из экипажа не дергалась. Расчувствовавшаяся кузнечиха утирала кулачищем слезу. Я молча осмотрела стерилизационную, проверила качество чистки одежды и ушла, но чудеса слова живого на этом не кончились.

С первыми нотами жаркой бразильской мелодрамы мой родной город когда-то разом пустел и можно было без очередей купить что-нибудь кем-то не купленное. Здесь же люди ходили с такими лицами, словно что-то произошло, и никто теперь не знает, что делать. Мои лихачи, не подозревая, как я воспринимаю их слова, озлобленно ворчали на совершенно спятивших мальчишек-газетчиков и одуревших от погони за романом прохожих.

— Под лошадь бросаются, барыня, — разводил руками Федор, получивший штраф от городового — ни он, ни я не поняли конкретно за что. Скорее всего, городовой тоже очумел и хотел хоть таким образом вернуть своему окаянному утру покой. — Опоздал-то я опоздал, так не давить же людей! Как скаженные через улицу несутся, дороги не разбирая!

Извозчики здорово выбились из графика, но я махнула на это рукой. К хорошему привыкают быстро, а впереди осенняя непогода, потом зима, выдержать расписание не выйдет никак, разве что записать себе где-то, что к холодам нужно обустроить закрытые остановки и, пожалуй, поставить будки с глинтвейном и пирожками. Пока же, отловив Никитку, я наказала ему послезавтра быть к открытию у типографии и забрать триста экземпляров свежих газет, а потом раздать их лихачам для последующей продажи пассажирам. Экипажи пользовались спросом у крестьян, мещан и небогатых купцов, я стремилась заманить в свои сети чванливое дворянство, и слухи, расходившиеся здесь быстрее, чем в мое время через социальные сети, должны были послужить рекламой. Парочка чиновников средней руки купит прямо у лихача продолжение книги, и через несколько дней простолюдинам придется потесниться.

Попытка перекупить газеты внаглую могла закончиться дракой, и серьезной, поэтому я отправилась в типографию, заплатила за часть тиража и договорилась, что Никитка получит триста экземпляров.

Я съездила к редактору, убедила его увеличить тираж в несколько раз, поскольку сам он до этого не додумался, и, чтобы умаслить, продала — притворяясь, что неохотно — второй роман за гонорар в пятнадцать раз больший, чем первый. Третий роман мы с Аксентьевым уже собирались издать самостоятельно, напечатав его в той самой купленной на скорую руку газетке.

Загадочный «О. Серебряный» стал главной темой всех бесед. Я смотрела на скачущие кузнечиками, с ошибками — потому что иначе текст в эти времена набирать было практически невозможно — строчки, растекшиеся, воняющие краской, и думала, что печатный вид придаст лоска чему угодно.

Авторская истеричная интонация была бережно сохранена, герои не поумнели, злобные враги не приобрели ни капли здравого смысла. Художественной ценности книгам Григория труд студентов и редактора не прибавил ни гроша, зато коммерции пошел исключительно на пользу.