— Как он выглядел?
И вот тут меня ожидал провал. Несмотря на завидную наблюдательность, мальчишка барина не рассмотрел, и я, выдав ему еще серебряк, его отпустила.
Мне пришлось долго ждать, пока приедет пастырь, пока раздобудут похоронные дроги… Молоденького городового с запиской я отправила к Трифону Кузьмичу, опасаясь, что моя бестолковая прислуга поймет что-то превратно, и мой замечательный компаньон прислал взаймы денег и двух сыновей. Младшего Прохора, который помогал мне в трактире, я оставила при себе, другого, Кузьму, послала к себе домой — взять денег, чтобы не быть должной сверх. И все это время я пыталась найти что-то в комнате, хоть какое-то указание, с кем была моя мать.
Правда, с кем? Напрашивалось нехорошее подозрение. Одного человека она точно знала и, может быть, не теряла надежды устроить мой с ним брак. Она приехала заранее, все разузнала обо мне, а ведь из номеров не отлучалась. Значит, или прежде успела собрать информацию, или кто-то ей по дороге ко мне доложил. Кто?
Сотню золотом я заплатила пастырю — уже другому, и от него разило магией, после же молча стояла и смотрела, как мать уносили… На науку рассчитывать нельзя, только на цыплят.
Небо рассеивалось, наступало светлое утро, кто-то вслед нам тянул негромкую тоскливую песню под гитару, в соседнем доме кто-то кого-то бил, Демид Кондратьевич прикинулся, что не слышит. Швейцар подсуетился, я чуть не ткнула в него пальцем:
— Видел позавчера, кто барыню увез?
— Как вашу милс-сть, — прошипел швейцар, обыскивая меня взглядом. Все хотят от меня денег, просто все. — И привес-с, и увес-с.
— Что за барин? Или разные господа были?
— Один барин, ваша милс-сть. Выс-сокий барин. Богато одет. Глас-с у него слегка дергалс-ся.
Я со вздохом дала ему серебряник. Высокий барин, богато одет, глаз дергается — вот это примета. Уже двое сказали «барин» — значит, так и есть, обслуга в таких местах не ошибается, манеры в дворян вколачивали с возраста моих малышей.
— Когда приехала барыня, в руках у нее было что? Вспоминай, еще денег дам, а соврешь — я узнаю, — предупредила я, поджав губы.
— Не с-стану врать, ваша милс-сть. Туда Федос-ска им с-сундучок нес. Обратно с-с пустыми руками были. Дерш-шали так, — швейцар сложил руки на груди, словно прятал за пазухой что-то ценное. — А барин на коляс-ске с-сьюйть — и уехали.
— Разыщите коляску, Демид Кондратьевич, — попросила я, вручая швейцару три серебряные монетки. Безумно дорого мне встало это расследование, и это начало. — Разыщите, я вам за то щедро заплачу.
Какого. Черта. Кольцо вокруг меня начало сжиматься, я поспешила Аксентьеву отказать, нужно как можно скорее перебраться в безопасное место или хотя бы отправить туда детей.
Глава двадцать девятая
— Лихая вы барыня, Вера Андреевна, ох лихая!
Трифон Кузьмич потирал руки и со вкусом чаевничал. Я сидела напротив, угощалась эклерами из самой дорогой столичной пекарни и чувствовала себя хорошо.
Я не стала перебираться во флигель. Долго думала, мучилась, пару ночей не спала, но когда еще раз приехала к Аксентьеву, он предложил мне иное решение, и у меня появился телохранитель. Огромный, как платяной шкаф, но на удивление незаметный и бесшумный бывший полицейский филер. Он постоянно был рядом, и в то же время я забывала о его присутствии. Чаще я, правда, оставляла Данилу с детьми, но он и тут не прекословил, исполнял, что было велено. Когда я спросила у него, чем его прельстила работа на купца Аксентьева, он ответил коротко и исчерпывающе: деньгами.
Все расходы на охрану Аксентьев взял на себя.
Мать благополучно отбыла в мир иной — или как все же верно назвать, когда-нибудь я узнаю? Имение оказалось заложено, и старший сын Трифона Кузьмича, тоже Трифон, по моему поручению отправился улаживать дела… купил имение кто-то из соседей по дешевке, оставив мне Палашку и еще одну крепостную, Ненилу. Долгов мать наделала не так и много, их удалось покрыть от продажи имения и меблировки, мать после смерти отца перестала жить на широкую ногу, да и до того семья не шиковала — родительский гнев на брак Веры с таким человеком как Григорий был, в общем, понятен.
Ненила была двоюродной сестрой Палашки, совсем молоденькая, ей едва стукнуло семнадцать, я привезла ее в столицу и пристроила к торговле женской радостью, и за несколько дней смышленая девочка превзошла свою несколько туповатую сестру в мастерстве приказчицы. Юный Никитка, младший сын Фомы, пропал, едва ее увидел, и я наблюдала за их нежным и осторожным романом с теплым сердцем. Фоме, который прибежал ко мне озабоченный, я заметила, что дам девочке вольную, если она захочет выйти замуж, и дам приданое. Палашка подвывала и плакала, ревновала, но я была уверена, что она ничего не сделает кузине именно потому, что — да, та тоже чужая собственность, и все равно на всякий случай я поселила Ненилу в комнатке при магазине.
Никитке Фома обещал оборвать уши и отправить в рекруты, если вдруг что, но, на мой взгляд, угроза была излишней, Никитка боялся на зазнобу не так посмотреть и сказать что не так. Мальчишка таял при ее появлении, терял дар речи, торопился угодить — жаль, что такой роман успеха у публики иметь не будет…
Я… вступила в гильдию наконец. Как это происходило в моем мире, я не знала, здесь мою кандидатуру рассматривали и одобряли, но так как в совете гильдий сидели сплошь мои кредиторы, которые только и ждали, когда я смогу без вреда для себя и бизнеса отдавать им долги, то все прошло гладко и быстро. Помимо податей казне, я должна была платить в год две тысячи четыреста серебром взноса и не забывать про ежемесячный гильдейский сбор в пять целых двести двадцать пять тысячных от прибыли.
После того как я официально стала купцом третьей гильдии, я заехала в дорогую аптеку, купила флакон изысканных модных духов и приказала Фоме отвезти его моей доброй кредиторше, купчихе-вдове. К флакону я приложила всю сумму долга — четыреста девяносто три золотые монеты.
— За добро — добром, — бормотала я, подводя с Львом Львовичем месяц.
Заглядывал по старой привычке Демид Кондратьевич, но порадовать меня ничем не сумел. Барин растворился в столице… а может, то был не барин, как знать. Ехать к Вышеградскому я передумала окончательно, чем меньше я контактирую я этой публикой, тем больше шансов, что обо мне скоро забудут. Я не собираюсь ко двору, нет-нет, мне нечего там делать, да и танцы я ненавижу всей душой.
Кто обо мне точно не забыл, так это Петр Аркадьевич. Явился ко мне требовать долг, но ему сильно не повезло, он нарвался на Прохора, и даром что парнишка был зеленый, школу у отца прошел превосходную. Петр Аркадьевич потоптался, немного поныл, но бумаг у него никаких не имелось, а у Прохора был на «нет расписок» один ответ, надо отдать ему должное, очень вежливый, я бы так не смогла. И, конечно, приехав к Аксентьеву, я расписала в красках подслушанный диалог. Трифон Кузьмич счастливо щурился, глаза довольно посверкивали из-под бровей.
Две книги были готовы в несколько рук за пять дней, я отдала их на редактуру, а сегодня как раз отвезла рукопись в газету. Один редактор мялся и сказать толком ничего не мог, я уехала, злясь, что зря потратила на него время, зато другой воспринял идею с энтузиазмом. Этот оказался проныра, сразу спросил, есть ли еще романы, и я, повздыхав, призналась, что да… пописывала, пока была при муже, баловалась…
Загадочный «О. Серебряный», что бы это ни значило, с этой минуты стал автором бестселлеров. Газета с первой частью первой главы должна была выйти завтра, но мы с Аксентьевым уже отмечали успех.
За это время я доработала и правила дорожного движения, и кое-как справилась с проектом страхового общества. Это было сложно — сложнее всего, знания у меня были исключительно потребительские, но Аксентьев заинтересовался, особенно частью страхования морских и речных грузов, вскоре должен был собраться целый консилиум из купцов, поскольку денег требовалось немало, но желающих набралось человек тридцать, и все первой гильдии. Трифон Кузьмич уже ворчал, что третья гильдия мне несолидно, я отнекивалась, что время есть.
