Вступив на территорию храмового комплекса, я не стала подниматься в главный зал, но, обогнув его, двинулась по тропинке, которая ведет к кладбищу. Мы с дедушкой приезжали сюда всего несколько недель назад, когда оба еще жили в совершенно ином мире.
Было время праздника Обон. Считается, что в этот период души усопших возвращаются на землю и посещают родных. Из храма доносятся праздничные песнопения, которые не стихают до позднего вечера. Мы с дедушкой принесли охаги — шарики из сладкого риса и бобов адзуки, обернутые в целлофан. Я знала — обычно служители храма убирают еду с могил, прежде чем она начнет портиться на солнце, а ночью привлекать на кладбище лисиц. Но, приехав в то утро, я обнаружила, что наши дары остались на месте, как и подношения на соседних могилах: возле каждого надгробия стоял сверток, аккуратно перевязанный лентами.
В дальнем конце кладбища находились ведра для воды и прочая утварь. Я поискала глазами ведро, на котором был нарисован символ семьи Сарашима — три шара в центре пятиугольника, — наполнила его водой и пошла обратно. На кладбище было пусто, ни монахов, ни посетителей, и я в полном одиночестве шагала по дорожке, слушая шорох листвы под ногами.
По пути мне попадались совсем старые могилы, камни которых покрывали разводы лишайника, встречались и свежие, с ярко блестевшими на солнце гранитными надгробиями. Однако такие могилы были редкостью. Возможность новых захоронений появлялась лишь в том случае, если какая-нибудь семья переезжала в другие края и забирала прах своих усопших с собой, тогда освободившийся участок продавали желающим. Во времена молодости моей мамы, когда экономика страны набирала силу, национальная валюта крепла, а Японию наводнили иностранные компании, стоимость земли росла с умопомрачительной скоростью. Правительство оказывало давление на храмы, требуя сократить прилегающие к ним кладбища. Тогда-то и начали строить многоэтажные колумбарии. Это считалось очень современным: небоскребы, заселенные мертвыми, в то время как живые тосковали по прошлому — традиционным могилам на кладбище.
Однажды мама рассказала мне, как в детстве, в годы Второй мировой войны, дедушка воровал на этом кладбище рисовые лепешки, которые оставляли люди на могилах своих близких, и как ему приходилось выживать в разбомбленном городе. Мама хотела напомнить, как мне повезло — жить в мирное время, не зная голода и страха. И ей это удалось. Но я помню, насколько ошеломила меня эта история. Трудно было представить дедушку, занимающегося столь низким делом — воровством. Ёси, полный достоинства, хорошо одетый и сытый… В его собственном пересказе история превратилась в юмористический рассказ о жадном мальчике, не понимающем, что такое уважение к предкам, хотя отчаянное положение, заставившее его пойти на этот шаг, дедушка тоже умел подчеркнуть.
Глядя на прошлое через призму личной истории моего деда, я понимаю, что ему пришлось стать свидетелем крушения нации, пережить американскую оккупацию и перемены, которые произошли в стране. Затем настала эра экономического пузыря. Интересно, что Ёси думал о растущих фондовых рынках, о спекуляциях с недвижимостью, когда на короткий период Токио стал едва ли не самым богатым городом мира, и о крахе, который последовал за периодом процветания? И что дедушка думает о мире, в котором мы живем сегодня?
Должно быть, он, как и я, считает, что, если жизнь поворачивается к нам лучшей своей стороной, этот миг нужно ценить и принимать с благодарностью.
Мы, люди, довольно постоянны в своих запросах, но именно поэтому никогда не оказываемся в безопасности надолго. Моего отца годы взлета цен на рынке недвижимости заставили совершить множество опрометчивых поступков. Потом этот период сменился длительным кризисом, который продолжался почти двадцать лет и был назван «потерянными десятилетиями».
Дедушка любил покой, и я сожалела, что мои поступки заставляют его тревожиться. Но в чем заключалась главная причина его гнева? Не в том ли, что я не пожелала воспользоваться выпавшим мне шансом и не стала строить карьеру, в точности так же, как когда-то моя мама? В то утро, стоя у ее могилы, я понимала — круг замкнулся, все повторяется вновь. Отныне мне самой предстоит решать, как жить и чем заниматься дальше.
Вытащив засохшие цветы из металлических вазочек, укрепленных по углам надгробия, я наполнила их свежей водой из ведра и поставила несколько гортензий, остальные разложила по краям бордюра, стараясь расположить стебли симметрично. Затем, намочив кусок ткани, смыла пыль с гранита и насухо вытерла его другой тряпкой. Погрузившись в работу, я на некоторое время отвлеклась от бесконечного хоровода мыслей. Наш участок на кладбище был полностью вымощен плиткой, чтобы могила не зарастала травой. Решение практичное, хотя несколько странное, учитывая любовь бабушки и дедушки к живой природе. Например, бабушка знала каждый цветок на полуострове Идзу. Даже на гранитном надгробии были изображены ее любимые растения. В качестве образца Ёси использовал наброски, сделанные рукой жены, — кустик клубники из теплицы в Синоде и цветущая азалия, драгоценные воспоминания, запечатленные в камне.
Мама тоже внесла свой вклад в оформление надгробия. Она настолько хорошо владела каллиграфией, что могла бы считаться настоящим художником. Однажды мама написала на листе рисовой бумаги наше родовое имя: Сарашима. Дедушка сохранил рисунок и, когда умерла бабушка, перенес его на гранит. А сейчас я смотрела на иероглифы, некогда выведенные рукой мамы на бумаге и высеченные на камне, под которым покоился ее прах.
Я протянула руку, вложила пальцы в глубокие бороздки и, следуя за кистью мамы, стала водить ими по плавным линиям и косым штрихам иероглифов. Выше были написаны буддийские имена моих предков, но сегодня меня занимало только наше земное имя[116], имя нашей семьи, которое было дорого моей маме и которое я тоже решила сохранить.
Сидя рядом с мамой, на месте ее последнего упокоения, я думала о контракте, который так и не подписала, но пока и не вернула. Передо мной открывался прямой и гладкий путь: пройти стажировку по корпоративному праву в «Номуро и Хигасино», а затем, используя полученный опыт и связи, развивать бизнес своего деда, сняв это бремя с его плеч, потому что он давно заслужил покой и отдых. Но в то утро я поняла, что этот путь не для меня. Поразмыслив, я пришла к выводу, что могу найти гораздо лучшее применение знаниям, на получение которых было затрачено столько сил и времени.
Закон сильно изменился за последние двадцать лет, прошедшие после смерти моей мамы. Тогда дедушка считался «исключенной стороной». Ёси не устраивал этот статус, и он приложил титанические усилия, чтобы пробить стену и быть услышанным. Сегодня семьи погибших имеют возможность полноценно участвовать в процессе. Они могут сидеть радом с прокурором, выступать на суде, давать показания. Могут даже задавать вопросы подсудимому и отчасти влиять на вынесение приговора. Но преступления совершались и будут совершаться, а закон неизбежно будет развиваться и изменяться, поскольку люди изобретательны и никогда нельзя предусмотреть заранее, что один человек способен сделать с другим.
Мой дедушка с недоверием относился к окружающему миру и предпочитал строго контролировать те вещи, которым позволено существовать в его собственном мире. И поэтому Ёси Сарашима занимался корпоративным правом — областью, где все предсказуемо и стабильно. Я могла сделать то же самое или обратиться к своим наставникам в Верховном суде и найти должность, позволяющую работать с жертвами преступлений.
Вытащив из сумочки ароматические палочки, я зажгла их, поместила на подставку возле могилы и поднялась на ноги, чтобы произнести молитву.
Во время церемонии в храме отец настоял, чтобы меня назвали Сумико Сато. Однако мое настоящее имя, то, которое я ношу, складывается из иероглифов, подобранных мамой: «Сумико» — «праздник», «красота», «дитя» — дополняют иероглифы фамилии: «Сарашима» — «надежный остров». Существует несколько возможных сочетаний, составляющих имя «Сумико Сарашима», но выбранное мамой выглядит именно так. Дедушка был очень доволен, когда впервые увидел его. Да, о такой внучке и мечтал Ёси: она будет крепостью, оплотом, бастионом семьи. Мне нравилось мое имя, и я всем сердцем любила свою семью, но больше не хотела быть ничьим бастионом.
