Он не мог объяснить, почему я нахожу исключительно открытки. Вероятно, статистика решила подшутить надо мной и подыграть моему болезненному желанию почувствовать себя особенным. В противном случае, сказал он, получится, что мы имеем дело с крупнейшей и доселе неизвестной почтовой системой, параллельным невидимым миром, который никогда не попадал в новости и путеводители.

Как вы понимаете, я не большой поклонник электронных книг.

36. Оно такое большое, что вынести его не получится. Придется либо снимать с петель дверь, либо разрубить его на части. Бог его знает, как оно попало в комнату. Вряд ли какой-нибудь антикварный магазин примет на комиссию старое кресло с торчащими сквозь обивку пружинами, и все же я не решаюсь поднять на него топор.

Вот бы сейчас оказаться в море. Я думаю, на самом деле отец был счастлив только в те моменты, когда путешествовал по миру, сидя в своем кресле. Это увлечение служило ширмой, отгораживавшей его от пустоты. Но ширма никогда не бывает сплошной. Отец вырос в такое время, когда в основе самоуважения лежала работа. Учитывая, что никакого образования, помимо нескольких лет скитаний, у отца не было, нет ничего удивительного в том, что его работу мог выполнять мигрант из Бангалора – и притом гораздо дешевле. И отцу пришлось придумывать, чем занять себя в следующие тридцать – сорок лет. Это не так просто, как кажется. В иные дни, когда мама жаловалась, какой он никчемный и бесполезный, отец впадал в дикую ярость. Я довольно рано понял, что запас книжек на лестничной площадке не повредит – так я мог занять себя, если придется там прятаться. А вообще, было не так уж и плохо. Мои ночные кошмары в то время сводились в основном к тому, что я открываю книгу и буквы сыплются из нее на пол, как пепел. Мама допытывалась, почему она постоянно находит книги на лестнице. Отец после таких эпизодов молча сидел в кресле, ожесточенно дымя сигаретой.

По ночам, когда они засыпали, я прокрадывался в их спальню и долго смотрел на спящего отца. Как сейчас помню его узкую грудную клетку и пергаментно-желтую кожу в лунном свете. Он напоминал египетскую мумию, облеченную плотью в косых скобках имени. Дыхание его было неразличимо.

Я пообещал себе, что никогда не стану таким неподвижным.

37. И я сдержал обещание. Я всегда оставался в движении. Люди, зарабатывающие в несколько раз больше меня, слушают меня с завистью. Все дело в том, говорю я, чтобы не отягощать себя. У меня нет ни квартиры, ни машины. Я жил на диванах, паразитировал на родственниках. Я работал, чтобы сбежать от работы подальше. Я убирался, чинил, носил, продавал, мыл и сидел на телефоне. Только бы быть свободным. Только бы опять оказаться на краю земли. Только раз я всерьез подумал о том, чтобы остановиться. Один-единственный раз, когда ветер колыхал легкие занавески, а она читала книгу, лежа на животе.

38. Ветер треплет челку, я откидываю ее назад и сдуваю песок со страниц книги. Под навесом солнце печет не так безжалостно – вполне можно читать, прихлебывая мятный чай. М сказала, нет ничего странного в том, что я нахожу открытки именно в книгах. Во многих смыслах чтение – то же путешествие, объяснила она. Каждый раз, когда переворачиваешь страницу, ты словно делаешь новый поворот и оказываешься лицом к лицу с новым пейзажем, новой топографией, новыми обычаями, звуками и запахами, которые нужно прожить и истолковать.

И купить, написано в книге. Можно путешествовать от аэропорта к аэропорту, и каждый раз будет проходить все больше времени между моментом приземления и моментом, когда ты понимаешь, где оказался. В лучшем случае его выдаст другое название. Может быть, рядом с терминалом будет стоять маршрутка, готовая отвезти тебя в гостиницу, и ты на краткий миг ощутишь горячий воздух тропиков, прежде чем включится кондиционер. Улыбающийся экскурсовод готов позаботиться о том, чтобы ты не заблудился, чтобы тебя не ограбили и не обвели вокруг пальца. Тебя повсюду сопровождает тихая, спокойная музыка и постоянная температура, словно ты вернулся в надежное лоно матки.

Порой мне сложно понять, откуда берутся такие ассоциации. Что было раньше – мысль об М или текст, который я читаю?

Такое случается со мной все чаще. Я перечитываю старую открытку и удивляюсь, куда делось мое лицо. Что-то медленно поднимается из глубины, преодолевая свойственное глубине высокое давление. Но в этот раз, кажется, случилось короткое замыкание. Пакетные туры – привычные суррогаты путешествий и познания мира. Чтение, однако, невозможно приручить и направить в нужное русло.

Или возможно?

Бабушка была членом Книжного клуба. У нее была целая полка, на которой в алфавитном порядке были расставлены Книги Месяца. Она всегда читала только их, потому что ей некогда было читать плохие книги. Когда я спрашивал, какая у нее любимая книга, она всегда называла последнюю прочитанную. Подозреваю, что остальных она просто не помнила. По крайней мере, в последние годы, когда ее поддерживал в живых только заведенный порядок вещей. Бабушка читала, убиралась в доме и гуляла с собакой. Когда она умерла, мы обнаружили целый склад нераспечатанных книг из Книжного клуба, двенадцать непочатых бутылок средства для мытья посуды и труп собаки перед камином.

39. Пока ем, я оглядываю номер – косой потолок, фотографию спящей кошки, подпалины от сигарет на занавесках. Окидываю все это последним взглядом. Всю жизнь я учился приспосабливаться к меняющемуся размеру комнат. Это помогает увидеть себя в нужной перспективе. Красный песок в Долине монументов, бесконечное открытое пространство без масштаба и границ. Погребальный каирн на Оркнейских островах – коридоры такие узкие, что приходилось ползти на четвереньках.

Жизнь так коротка, а мертвыми мы будем так долго, сказала она. Мы должны заполнить отведенное нам место. Это единственная наша обязанность.

Я никогда не встречал человека, настолько заряженного оптимизмом. М жила в том сне, отблеск которого все остальные лишь угадывали в ночи. Мне же грезилось, что я нашел место без пустот. Я путешествовал не в поисках связей, а ради светящихся пятен на карте. На самом же деле я чувствовал, что остаюсь в плену у переездов. В путешествии мое внимание всегда было сосредоточено на том, чтобы мой хрупкий панцирь оставался цел и невредим. Я проверяю, надежно ли убран паспорт, лежат ли билеты в кармане, я думаю о расписании поездов, солнечном ударе и пищевом отравлении. Даже стоя перед восьмым, девятым и десятым чудом света, я заперт внутри своей головы.

Открытки рассказывают совсем другую историю. Я пишу не о погоде, еде, храмах и людях. Я собираю голоса и истории. Я пытаюсь писать спонтанно, подкладываю камни в кладку башни, которую начали строить другие. Я хочу, чтобы адресат скользил глазами по тексту так же, как смотрят на закат или на развалины замка на лицевой стороне, начал читать там, где случайно задержится взгляд, нащупал линию истории так, как может лишь тот, кому не пришлось попотеть в путешествии, чтобы найти ее. Пустота не беспокоит того, кто ничего не терял.

Я больше никого не хочу потерять вот так.

Где-то поблизости начала завывать сирена – первый за все время признак того, что снаружи есть жизнь. Снегопад утихает. Под кожей я до сих пор ощущаю тепло из другого места, доверчивость сонных движений. Она сжимает мою руку во сне. Перед глазами стоит город в руинах, выжженный на сетчатке ярким солнцем, бутылки с водой и амфитеатры, ящерица, ползущая по надгробию гладиатора, а теперь, много позже, вентилятор под потолком, свет автомобильных фар сквозь жалюзи рисует на стене полосатый узор, она прижимается ко мне, и я ощущаю исходящий от ее кожи аромат эвкалипта. Не уходи, шепчет она, пообещай, что ты меня не оставишь. Иногда я так сильно скучаю по нему. Он защищал меня от всего плохого.