2 Рождение Вяйнямёйнена  стал на твердь двумя ногами там, на острове средь моря, там, на суше без деревьев. Думает герой, гадает, долго голову ломает: «Кто же мне засеет земли, семена положит в почву? Пеллервойнен, сын поляны, Сампса, мальчик малорослый, вот кто мне засеет землю, семена положит в почву». Сампса сеет, засевает все поляны, все болота. На горах сосняк посеял, на холмах посеял ельник, вересняк – на суходолах, поросль юную – в ложбинах. Для берез отвел долины, для ольхи – сухие почвы, для черемухи – низины, для ракит – сырые земли, для рябин – места святые, почву рыхлую – для ивы, твердую – для можжевела, для дубравы – берег речки. Принялись расти деревья, вверх побеги потянулись, зацвели макушки елей, разрослись верхушки сосен, ольхи – на земле сыпучей, в долах – заросли черемух, можжевел – на почве твердой. Ягодники появились, травы разные возникли, лишь ячмень не прорастает, драгоценный злак не всходит. Так протенькала синица: «Не взойдет ячмень у Осмо, Калевы овес не встанет, коли почву не расчистишь, для пожога лес не свалишь». Вековечный Вяйнямёйнен попросил сковать секиру, вырубил пожог просторный, свел красивые деревья. Лишь березоньку оставил, где бы птицы отдыхали, где б кукушка куковала. Прилетел орел небесный — пересек простор воздушный, прилетел узнать, в чем дело: для чего стоять осталась эта стройная береза, дерево породы славной? Молвил старый Вяйнямёйнен: «Для того стоять осталась, чтобы птицы отдыхали, чтобы мог орел садиться». Тут пернатый выбил пламя, огненную искру высек. Сиверик зажег подсеку, прилетел восточный ветер, всю дотла спалил подсеку, превратил деревья в пепел. Тут уж старый Вяйнямёйнен шесть отыскивает зерен, семь семян в своем кисете, в сумочке из куньей шкурки, в кошельке из ножки белки. Засевать пошел он землю, рассыпать на почву семя, сам сказал слова такие: «Пробудись от сна, землица, божий луг, очнись от дремы, поднимай из недр побеги, стебли укрепляй растений». Через день ли, два денечка, даже после третьей ночи, по прошествии недели вековечный Вяйнямёйнен свой посев пошел проведать: поднялся ячмень на славу — в шесть сторон торчат колосья, три узла на каждом стебле. Тут весенняя кукушка увидала ту березу: «Почему стоять осталась в поле стройная береза?» Молвит старый Вяйнямёйнен: «Потому стоять осталась в поле стройная береза, чтоб на ней ты куковала. Покукуй ты нам, кукушка, позвени нам, златогрудка, спой нам песню, среброгрудка, грудь свинцовая, покликай на рассвете, на закате, покукуй разочек в полдень, пой о том, как мир прекрасен, как леса мои чудесны, берега мои богаты, плодородны мои земли!» Вековечный Вяйнямёйнен время жизни коротает в Вяйнёле своей прекрасной, в Калевале вересковой, песни Вяйно распевает, распевает, заклинает. Далеко несутся вести, слух расходится повсюду о чудесном пенье мужа, о большом искусстве Вяйно. 3
Состязание Вяйнямёйнена и Йовкахайнена в мудрости Ради собственного спасения побежденный Йовкахайнен обещает выдать свою сестру замуж за Вяйнямёйнена  худощавый Лаппалайнен, странную услышал новость, будто песни есть получше, заклинанья – поискусней в рощах Вяйнёлы прекрасной, в Калевале вересковой. В нем обида зародилась, злая зависть разгорелась оттого, что Вяйнямёйнен был певцом намного лучше. К матушке своей спешит он, к батюшке идет родному, говорит, что в путь собрался, что поехать он решился к избам Вяйнёлы суровой с Вяйно в пенье состязаться. Запрещал отец сыночку, сыну мать не разрешала ехать к Вяйнёлы жилищам, с Вяйно в пенье состязаться: «Там тебя заклятьем кинут, заклинанием забросят лбом – в сугробы, ртом – в порошу, так что и рукой не двинешь, шевельнуть ногой не сможешь». Молвил юный Йовкахайнен: «Сам певца я очарую, сам словами околдую, первого певца на свете сделаю певцом последним». Мерина из стойла вывел, изрыгающего пламя, высекающего искры, огненного ставит в сани, расписные, золотые, в сани добрые уселся, разместился поудобней. Едет, катит Йовкахайнен, едет день, второй несется, едет он уже и третий, к Вяйнёлы межам приехал, к Калевале вересковой. Старый вещий Вяйнямёйнен, вековечный заклинатель, сам в дороге находился, отмерял свой путь неспешно. Тут с оглоблею оглобля, гуж с гужом перехлестнулись, с хомутом хомут столкнулись, стукнулись концами дуги. Из дуги вода сочится, пар струится из оглобли. Спрашивает старый Вяйно: «Ты такой откуда будешь, что неловко наезжаешь, налетаешь неуклюже?» Вот тогда-то Йовкахайнен так ответил, так промолвил: «Пред тобою – юный Йовко. Сам ты из какого рода, жалкий, из каких людишек?» Вековечный Вяйнямёйнен тут уж имя называет, сам при этом добавляет: «Раз ты юный Йовкахайнен, должен ты посторониться. Ты меня ведь помоложе!» Вот тогда-то Йовкахайнен слово молвил, так заметил: «Что там молодость мужчины, молодость ли, старость мужа! У кого познаний больше, у кого получше память, тот останется на месте, пусть другой дает дорогу!» Вековечный Вяйнямёйнен так ответил, так промолвил: «Что всего верней ты знаешь, лучше прочих понимаешь?» Молвил юный Йовкахайнен: «Кое-что, конечно, знаю. Вот что мне всего яснее: дымоход есть в крыше дома, есть навес над устьем печи. У сигов поляны гладки, ровны потолки у семги». Молвил старый Вяйнямёйнен: «Детский опыт, память бабья, но не мужа с бородою, не женатого героя. Изложи вещей истоки, изначальные познанья». Молвил юный Йовкахайнен, так сказал он, так ответил: «Из горы – воды начало, в небе – пламени рожденье, в ржавчине – исток железа, в скалах гор – начало меди». Вековечный Вяйнямёйнен тут сказал слова такие: «Помнишь ли еще хоть что-то или вздор ты свой окончил?» Молвил юный Йовкахайнен: «Я еще немало знаю. Времена такие помню, как распахивал я море, делал в море углубленья, ямы вскапывал для рыбы, наливал водой озера, складывал в холмы каменья, стаскивал утесы в горы. Там я был шестым героем, был седьмым я человеком среди тех, кто землю делал, строил этот мир прекрасный, кто опоры неба ставил, свод небесный нес на место, месяц поднимал на небо, помогал поставить солнце, кто Медведицу развесил, звездами усыпал небо». Молвил старый Вяйнямёйнен: «Говоришь ты все неправду. Там тебя совсем не знали, не слыхали, не видали среди тех, кто землю делал, строил этот мир прекрасный, кто опоры неба ставил, нес на место свод небесный, месяц поднимал на небо, помогал поставить солнце, кто Медведицу развесил, звездами усыпал небо». Вот тогда-то Йовкахайнен вымолвил слова такие: «Коль познаний маловато, призову свой меч на помощь. Что ж, давай мечи померим. На длину клинков посмотрим». Молвил старый Вяйнямёйнен: «Ни за что с тобой не стану измерять мечей, несчастный!» Тут уж юный Йовкахайнен рот скривил, набычил шею: «Я того, кто не согласен, кто мечей не хочет мерить, превращу в свинью заклятьем, в борова с поганым рылом!» Прогневился Вяйнямёйнен, прогневился, застыдился, сам тогда он петь принялся, начал заклинать искусно. Пел заклятья Вяйнямёйнен: земли зыбились и воды, горы медные дрожали, лопались от пенья скалы, надвое рвались утесы, камни трещины давали. Одолел лапландца песней: на дугу напел побеги, на хомут – кустарник ивы, на концы гужей – ракиту, сани с бортом золоченым сделал в озере корягой, кнут с жемчужными узлами превратил в тростник прибрежный, обратил коня гнедого в глыбу камня у порога, в молнию – клинок героя с золотою рукояткой, самострел с узором тонким — в радугу над водной гладью, стрелы с ярким опереньем — в стаю ястребов летящих, вислоухую собаку — в камень, из земли торчащий, шапку с головы героя — в грозовую тучу в небе. Превратил он рукавицы в листья лилий на озерке, обратил зипун суконный в облако на синем небе, кушачок его туманный — в Млечный Путь на небосводе. Йовкахайнен сам был загнан аж до пояса в болото. Пробует ногою двинуть — вытащить ноги не может. Пробует поднять другую — держит каменный ботинок. Так сказал он, так промолвил: «Ой ты, умный Вяйнямёйнен, вековечный заклинатель, забери назад заклятья, вызволи меня из лиха. Положу большую плату, дам тебе великий выкуп». Молвил старый Вяйнямёйнен: «Что же мне пообещаешь, коль верну свои заклятья?» Молвил юный Йовкахайнен: «Два имею добрых лука. Сильно бьет один по цели, лук другой стреляет метко. Взять из них любой ты можешь». Молвил старый Вяйнямёйнен: «Луки я свои имею. В лес уходят без хозяев, без героев – на охоту». Молвил юный Йовкахайнен: «Двух коней имею добрых. Первый конь прекрасен в беге, конь другой хорош в упряжке». Молвил старый Вяйнямёйнен: «Я своих коней имею. Те привязаны у яслей, эти – без узды в загонах». Тут уж юный Йовкахайнен оробел вконец, несчастный, в топь уйдя до подбородка, с бородой – в гнилую тину. «Коль вернешь назад заклятья, коль свой заговор отменишь, дам тебе сестрицу Айно, милой матери дочурку». То-то старый Вяйнямёйнен подобрел, развеселился, повернул назад заклятья, взял свой заговор обратно. Вылез юный Йовкахайнен, скулы поднял из болота, подбородок – из трясины. Конь опять возник из камня, сани – из гнилой коряги, кнут – из тонкой камышинки. Сел в повозку Йовкахайнен, опустился на сиденье, в путь отправился, нахмурясь, сильно сердцем опечалясь, едет к матушке родимой, едет к батюшке родному. |
