– Вот-вот! Париж! Не страну, как мы просим, а всего лишь её столицу. Да и тут никуда не спешат. Остаются на месте и по-прежнему мутят воду, – вставил посол.

– Не стоит огорчаться. Речь вовсе не о попущении со стороны властей, а всего лишь о нерасторопности нашей полиции. Кое-кого мы по вашим запросам уже выслали, и вы о том знаете. И с этими разберёмся, уверяю вас. – Министр поиграл пером. – Что касается основной части польских эмигрантов, то к ним никаких претензий нет. Люди просто живут, работают, соблюдают французские законы. На каком основании прикажете их высылать?

С этими словами де Бройль сокрушённо развёл руками, а заодно и оправил кружевные манжеты. «За каким чёртом надо было их вообще впускать?» – хотел было сказать князь. Но не сказал. Симпатии и сочувствие французов к польским повстанцам были общеизвестны. Попробовало бы французское правительство, наплевав на общественное мнение, отказать им во въезде и разрешении на жительство!.. Правда, ещё вопрос, чего больше в этих симпатиях, – любви к Польше или неприязни к России. И двадцати лет не прошло, как русская армия стёрла в порошок Бонапарта. Национальное унижение наложило на образ мыслей французов совершенно определённый отпечаток. Что плохо для России, то хорошо для Франции, – примерно так рассуждали гордые потомки галлов[12].

– Как вы понимаете, мсье де Бройль, менее всего нас беспокоят приличные, законопослушные эмигранты, – возразил посол. – Речь исключительно о радикальных персонах, готовящих вооружённые выступления на территории Российской империи. Имеется в виду Лелевель и ряд его единомышленников. Список этих людей был приложен к предыдущей ноте.

Он чуть наклонился к министру и повысил голос:

– Пока так называемый польский национальный комитет ограничивался благотворительной деятельностью и выпуском нелепых прокламаций, можно было бы не обращать внимания. Но, по нашим сведениям, в последнее время комитет активно готовит новое восстание в Царстве Польском, господин министр. Вы полагаете, мы можем спокойно смотреть на их приготовления?

Он с некоторым вызовом уставился на министра. Тот ответил спокойным взглядом.

– Нам ничего не известно о каких-либо революционных планах эмигрантов, – сказал вежливо.

– Зато нам известно, – отрезал посол.

«Откуда?» – чуть не спросил де Бройль.

Вопрос был не праздный. Судя по претензиям российского посольства, там хорошо ориентировались в делах и людях Комитета. Информированность посла была такова, что обсуждать эмигрантский вопрос с видом благодушного неведения де Бройлю удавалось уже с трудом.

Да, чёрт возьми! Эмигранты становятся всё опаснее, всё агрессивнее. Да, их планы поднять новое восстание в Царстве Польском существуют и становятся всё реальнее. И кому как не министру его величества Луи-Филиппа знать это. А вот послу Российской империи знать это совсем не обязательно. Но ведь знает откуда-то…

– Скажу больше, – напористо продолжал ди Борго. – По нашим сведениям, Комитет вступил в переговоры с партией князя Чарторыйского. При всех политических разногласиях, не исключено объединение их усилий. И тогда угроза нового восстания станет намного вероятней. Неужели правительство Франции это не смущает?

– Чего вы хотите, мсье посол? – вопросом на вопрос ответил де Бройль, с трудом подавляя раздражение. (В том числе и потому, что о переговорах между Чарторыйским и Лелевелем слышал впервые. А это важно, очень важно. И, опять-таки, откуда чёртов ди Борго знает о том? Да ещё раньше министра?)

Посол выдержал паузу.

– Хочу я понять… и доложить российскому императору, естественно… на чьей стороне Франция в беспокоящем нас вопросе, – произнёс негромко. – Если на стороне России, то почему позволяете, чтобы ваша земля становилась площадкой для опасных антироссийских козней? (Министр прищурился.) А если на стороне Польши… ну, тогда так и скажите. А император будет решать, что с этим делать.

И как бы невзначай коснулся висевшей на груди медали «За взятие Парижа».

Министр ощутил бессильный гнев. Да как он смеет?.. Дерзость посла была беспрецедентна, – однако подкреплена всей мощью России, чья армия не знала равных в Европе. И потому приходилось терпеть, скрывая желание выгнать ди Борго. Ах, какое сильное желание…

– И другое хочу понять, – продолжал посол, не сводя взгляда с побледневшего от ярости министра. – Подготовка вооружённого выступления требует средств. Ружья, патроны, сабли, амуниция – всё денег стоит. Больших денег. Откуда они у Лелевеля? Он, что не секрет, человек небогатый, и его сообщники тоже. Откуда деньги, вот вопрос?

– Ну, знаете! Я деньги в эмигрантских карманах не считаю, – окрысился герцог, не сдержавшись.

– Я тоже, – невозмутимо откликнулся князь. – Однако деньги у комитета есть, это факт. Хотя, вроде бы, не должно быть. Загадка, не так ли?

Поднявшись, он расправил плечи и отчеканил:

– Правительству Российской империи в высшей степени не хотелось бы полагать, что финансовое обеспечение подрывной активности польских смутьянов осуществляет правительство королевства Франция. А значит, контролирует и направляет их деятельность, враждебную Россию и её интересам. – Помолчав, добавил твёрдо: – Такого рода поддержка имела бы фатальные последствия для отношений между Россией и Францией.

Вот оно! Де Бройлю стало ясно – посол сегодня явился именно ради этой грозной фразы. Французам открытым текстом дают понять, что русское терпение на исходе. А если ещё учесть общеизвестное презрительное отношение императора Николая к королю-буржуа Луи-Филиппу…

Министру стало неуютно и даже, что скрывать, страшновато. Он попытался перевести ситуацию в шутку.

– К чему эти суровые слова, мсье посол? – спросил, глядя на ди Борго снизу вверх. – Сказано так, словно вы ради ликвидации кучки эмигрантов готовы взять Париж ещё раз…

– Надеюсь, до этого не дойдёт, – резко сказал посол. – Но и мириться с тем, что польским повстанцам ваша страна фактически потакает, мы больше не намерены. Мало сказать, что это недружественная политика. Расцениваем её как прямую угрозу безопасности Российской империи. И разумеется, этого не потерпим.

Теперь уже встал и министр. Стараясь придать голосу и красивому лицу с аристократически тонкими чертами максимальную твёрдость, сказал холодно:

– Ответ на свою ноту вы получите в течение ближайших дней. А пока могу сказать одно: в отношении поддержки польских радикалов правительством Франции вы заблуждаетесь. Такое предположение просто абсурдно. И уж менее всего оно должно стать причиной конфликта между нашими странами.

Посол неожиданно ухмыльнулся – широко, добродушно.

– А кто говорит о конфликте? Никакого конфликта. Я же могу быть с вами откровенным, не так ли, господин министр?

– Разумеется, – настороженно подтвердил де Бройль.

– Вот я и высказал наши сомнения. Если угодно, – опасения. Позвольте надеяться, что в своих действиях правительство Франции их учтёт.

И неторопливым жестом протёр рукавом мундира висевшую на груди медаль «За взятие Парижа». (Та откликнулась мягким сиянием.)

Откланялся.

Сцепив руки за спиной, де Бройль долго ходил по кабинету, – обдумывал состоявшийся разговор. Потом сел за стол и нервно, быстро набросал записку на собственном именном бланке. Запечатав, позвал секретаря.

– Срочно отошлите с курьером господину Тьеру[13], – сказал отрывисто.

Пройдя в комнату отдыха, примыкавшую к кабинету, налил бокал вина. Надо было успокоиться. В последнее время польский вопрос изрядно потрепал нервы. Парадокс, но он, министр Франции, в главном был согласен с послом России. Буйные эмигранты порядком надоели, но избавиться от них не было никакой возможности, – разве что решиться на политическое самоубийство. Общественное мнение, категорически поддерживающее разбитых повстанцев, сожрало бы кабинет министров, решись тот на массовую высылку. И на многое, учитывая напор оппозиции, приходилось закрывать глаза.