Редко кому оказывалась такая честь – «работать» в одной бригаде с урками, но честь эта могла обернуться для меня позором, и я это прекрасно понимал. Единственно, в чем я был абсолютно уверен, – это в своих способностях, и, уповая на Бога, ранним воскресным утром вышел с урками «на трассу».

Где бы ни была или куда бы ни заходила бригада ширмачей, будь то базар или автобус, магазин или лабаз, карманники всегда держатся особняком, при этом ни на секунду не упуская из виду друг друга, и при первой же необходимости устремляются на помощь подельникам.

Мы стояли у трамвайной остановки, рядом со входом на базар, откуда недавно вышли, когда мимо меня прошел Дипломат, успев бросить мне на ходу фразу: «Фраер в робе, левяк, вторяк, паковал грины, будешь торговать, маякни!» Фраера даже искать глазами не пришлось, он стоял рядом, в сварочном комбинезоне, с пачкой электродов в руке. Меньше минуты мне хватило, чтобы оценить всю сложность ситуации, все было бы ничего, если бы не вторяк. Откуда выкопал Дипломат этого детину, подумалось мне, но в то же мгновение, еще ничего не зная, я маякнул: да. С этого момента вся бригада работала на меня, я втыкал. Из-за поворота показалась глазастая морда трамвая, но, прежде чем он должен был подойти к остановке, объясню, что мне предстояло сделать. Думаю, нетрудно представить себе мужчину, у которого поверх кальсон надеты брюки, а в левом кармане лежит упаковка банковских десятирублевок. Горловина кармана застегнута на булавку, а поверх этих брюк надеты еще одни, видно рабочие, и сверху брезентовый комбинезон. Ко всему прочему, он держал пачку электродов в той руке, где лежали деньги, кстати, он их так и держал, пока мы не разошлись.

Как только подошел трамвай, я вместе с этим фраером поднялся и по дороге промацал его, да так нежно, как, наверно, не снимает жених фату в брачную ночь с невесты. А убедившись, что все так и есть, как сказал Дипломат, я стал «работать». Одна лишь мысль, проскользнув, исчезла тут же: где и как Дипломат мог увидеть все, если мы не выпускали друг друга из поля зрения все утро. И впоследствии, где бы мы ни были вместе, я почему-то так и не спросил его об этом.

Никто, по-моему, еще не объяснил тот феномен, что, когда мозг еще только ищет решение той или иной задачи, руки уже непроизвольно делают то, что в конечном счете и будет единственно правильным решением задачи, которое примет мозг. Так получилось, пожалуй, и в этот раз. Я еще толком даже не мог сообразить, как же я доберусь до этих злосчастных и заветных десятирублевок, но рука моя уже лезла в карман за монетой. Сам я перешел на противоположную сторону от кармана, где лежали эти самые деньги. Затем, достав монету, я отстегнул правую лямку комбинезона, а подол аккуратно опустил. Кореша мои поставили этого фраера так красиво, что он почти не трепыхался, стоял, зажатый со всех сторон, грех было не проявить инициативу и не воспользоваться обстановкой, и я уже весь ушел в «работу», увлекшись ее оригинальностью. Стоял я почти лицом к лицу с фраером, поэтому мне необходимо было быть крайне осторожным, одно мало-мальски неверное движение – и все бы было кончено. Вытянув ладонь и зажав монету между кончиками пальцев, указательным и средним, левой руки, я аккуратно стал срезать пуговицы на ширинке его брюк. А срезав все пуговицы, стал потихоньку просовывать в ширинку пальцы с зажатой на конце монетой, до тех пор пока не дотянулся монетой до левого кармана, вернее, до того, что в нем лежало. Аккуратно сделав надрез вдоль упаковки – настолько, насколько это было возможно, я уже успел ухватиться за кончик упаковки и хотел было уже ее тянуть, как вдруг услышал прямо перед собой: «Да, жарковато сегодня, прямо лето натуральное». Мгновенная реакция вора не заставила себя ждать, я понял, что реплика адресована в мой адрес, ибо по лицу моему пот стекал струями, я на первых порах этого и не заметил, так увлекшись «работой». Но пот мог выдать меня. «Да, – ответил я, уже взяв себя в руки, вытирая ладонью правой руки струйки пота. – Сегодня действительно очень жарко». При этом я даже попробовал улыбнуться. И похоже, это мне неплохо удалось, ибо фраерок успокоился и повернул голову в сторону, давая понять, что больше не желает говорить. Представьте мое положение: левая рука почти до запястья в ширинке у фраера, кончики пальцев этой руки держат упаковку десятирублевок за уголок, а если еще учесть, что половой член у мужчины (прошу прощения за пикантную подробность) – самое чувствительное место, и я, мило улыбаясь этому фраеру, еще и веду с ним какой-никакой диалог, хоть и короткий, то уверен, картина могла бы показаться более чем впечатляющей, если бы, не дай бог, я спалился.

Теперь мне предстоял самый важный этап моего предприятия – извлечь эту упаковку. Как впоследствии рассказывал Дипломат, только привычка к строгой дисциплине в «работе» удерживала его на месте, ибо он не мог никак понять, что я делаю с правой стороны фраера, когда левая сторона, где лежат деньги, была почти свободна. Рука с электродами была не в счет, ее можно было по ходу хоть на голову ему положить, так у нас все было отработано. Был бы на месте моем старый ширмач, это еще можно было бы как-то объяснить своеобразием почерка, например, или еще чем другим. Но я был, с точки зрения старого крадуна, еще слишком молод, чтобы иметь свой почерк, а тем более опыт в таком тонком деле. Но это только лишь так казалось и думалось Дипломату, на самом же деле он, как и многие другие наши собратья, и не только собратья, но и ярые враги, впоследствии поняли, что, касаемо «работы», со мной нужно считаться. Ведь ни в чем никому не уступил бы, о большем из скромности чисто воровской воздержусь. Но уверен и знаю, что многое где-то было записано и запомнилось как в памяти воровской, так и в мусорских архивах о способностях Заура Золоторучки.

Теснее прижавшись к фраеру, помогая себе коленом правой ноги, я потихоньку стал извлекать эту упаковку наружу. Из разреза, то есть из кармана, она вышла нормально, главное было протащить ее, не задев член, это было самое сложное, ибо, как я ранее упоминал, член – самое чувствительное место у мужчины. Но с этой сложной задачей я вроде справился, а вот чтобы вытащить пачку через ширинку, мне пришлось повозиться и немало поволноваться. Но уже за несколько секунд до остановки я пихал пропаль Дипломату и по ходу прочел такое недоумение у него на лице, что для меня это была лучшая из наград за те труды и нервотрепку, которые я испытал. Даже держа пропаль в руках, он все равно не мог понять, как я утащил деньги. Глядя на мой сморщенный лоб, он пытался осмыслить это.

Пуговицу на комбинезоне я не смог застегнуть, вернее, не стал этого делать, чтобы не рисковать. Как только мы вышли, фраер увидел расстегнутую пуговицу и, застегивая ее, решил на всякий случай проверить содержимое левого кармана. Обнаружив пропажу денег, он стал орать что есть мочи, еще даже не понимая и не веря собственным глазам, каким образом могли пропасть деньги, если все запоры на месте. Он даже хотел все свалить на нечистую силу, пока ему в горотделе не объяснили, что, видимо, «работал» профессиональный карманный вор, хотя и сами они до сих пор ни с чем подобным не сталкивались. И все это при том, что в любом большом и малом городе уголовный розыск имел солидный, если не сказать огромный, опыт работы с карманными ворами. То есть я хочу сказать, что любой писака, а, как я упомянул ранее, их было не так уж и много, имел свой, неподражаемый почерк в работе. Это как отпечатки пальцев. Иными словами говоря, глядя на «работу» писаки, работник уголовного розыска, который непосредственно курировал этих «тонких ценителей оригинального», мог точно определить, кто это сделал, но, конечно, только в том случае, если был знаком с этим человеком, а точнее, с его почерком. А узнал я такие подробности от самого начальника уголовного розыска, вернее, он оговорил их в моем присутствии, но кто я, он не знал. Меня не поймали, нет. В тот день мы больше не «работали». Во-первых, мы никогда не жадничали, это одно из золотых воровских правил, а во-вторых, случай был неординарный, мы знали, что уже через час весь угрозыск Пятигорска будет «на трассе» ловить карманников и искать среди них меня. Так и произошло впоследствии, поэтому по дороге домой мы постарались оповестить по возможности как можно больше коллег о том, что может произойти. Это было тоже одно из неотъемлемых воровских правил. Пока мы не пришли домой, все молчали, но главное, конечно, для меня было мнение Дипломата. Это была личность, о которой, я уверен, стоит рассказать подробнее. Во-первых, потому, что это была личность, а во-вторых, читатель еще не раз прочтет это имя по ходу моего повествования. Леня Дипломат был питерским вором, в большом воровском авторитете. На вид ему было чуть больше пятидесяти, высокий, стройный, всегда подтянутый и аккуратный. Это был джентльмен во всем, кроме одного: он был вором, – может быть, это звучит парадоксально, но верно. Он был всегда серьезный, а иногда и довольно хмурый, и весь его вид давал понять окружающим, что человек этот не склонен к шуткам и сантиментам. И лишь глаза, добрые и мягкие, выдавали его простую и отзывчивую душу. Как-то давно от одного старого вора я услышал такое выражение и запомнил его: «дворянин преступного мира», это он говорил о Дипломате. Родился он в Питере еще до революции в дворянской семье, детство провел среди беспризорников Северной столицы и многих других городов Советского Союза. Родителей своих он помнил хорошо, часто в узком воровском кругу с любовью вспоминал о них, при этом поносил на чем свет стоит советскую власть. На его глазах мать и отца забрали в ЧК, и больше он их никогда не увидел. Так что немудрено, что бродяжничество стало его образом жизни, а воровство – профессией.