Ах, папочка, что же я наделала?

– Папа, ты любишь Ларису?

Отец вздохнул и отвел глаза.

– Скажи мне честно, я приму любую правду.

– Люблю.

– Прости меня, папа.

– За что?

– За мой эгоизм. Я не позволила тебе быть счастливым с женщиной, которую ты полюбил. Наверное, за это и наказана.

– Не говори так, – нахмурившись, сказал отец.

Я снова положила голову ему на грудь.

– Ты не боишься, – сказала я, – что через несколько лет Лариса станет такой же, как мама, если вы будете вместе?

– Она не такая, она гораздо мудрее. И сейчас мне ее очень не хватает.

– Тебе надо найти ее и уйти от мамы. В нашей семье должен быть хотя бы один счастливый человек.

– А как же мама? – спросил отец. – Как она с этим справится?

– Я помогу ей. Не знаю, как, но я что-нибудь придумаю.

– Ты готова остаться с ней один на один? В твоем состоянии это жестоко.

– Я уже большая девочка, папа. Я как-нибудь справлюсь.

Он поцеловал меня в макушку.

– Я услышал тебя. Но сначала должен убедиться, что у тебя все хорошо.

Мы прошли с отцом в зал. Гости разошлись. Моих друзей мама выпроводила, как только у меня началась истерика, а Марк с тетей Мариной ушли по собственной инициативе. Обещали позвонить позднее, узнать, как у меня самочувствие. Возможно, Марк заглянет завтра, если я буду в состоянии его встретить.

Мама перенесла на кухню всю грязную посуду и перемыла ее. Сейчас она вооружилась баночками, чтобы собрать в них оставшуюся еду.

– Кто теперь будет это все доедать? – ворчала мама.

– Мы. Что не доедим, выбросим, – ответил отец удрученно.

– Тоже мне богач, едой швыряешься.

– Лена, ты понимаешь, что у твоей дочери нервный срыв, а ты беспокоишься за какую-то еду?

Мы посмотрели с мамой друг на друга.

– Я предупреждала. Не надо было брать телефон. Женился и – слава богу! У человека счастье, а она истерику устраивает.

Я вышла из комнаты. Я как-нибудь справлюсь, – повторила я себе, как клятву. Зашла в спальню, посмотрела на свое отражение. В памяти всплыли фразы, когда-то произнесенные Шандором: «У тебя очень красивая коса. Она твоя изюминка… Ты будешь не ты без косы… Ты стала первой девушкой, которую я запомнил, как зовут. Все были на одно лицо, а ты отличалась. Косой». И последняя: «Ты божественна». Как давно это было! Как будто бы в другой жизни.

Я стала расплетать «корзинку» на голове, а перед глазами нахмуренные брови Шандора. Словно он находился рядом и осуждал за то, что я собиралась сделать. Распустив волосы, я снова заплела их в слабую косу. Достала из стола ножницы. Вернулась к зеркалу и… с усилием резанула ими по волосам. В районе лопаток. Бросила косу на пол.

– Она мне больше ни к чему, – сказала я сама себе в отражение.

Когда мама обнаружила срезанные волосы, в глазах ее отразился ужас. Словно я отрубила себе руку.

– Что ты наделала, дурочка?! Как же так?! Столько лет растить и так бестолково обрезать! – плакала она над косой.

Даже отца покоробил этот поступок. Но лучше уж коса, чем вены.

На следующий день пришел Марк. Он предложил прогуляться и, когда я согласилась, спросил, куда меня отвезти. Мне захотелось побродить по улицам в центре города, зайти на «Арбат», полюбоваться картинами и поговорить с местными художниками. Как мы делали это с Шандором.

Марк припарковался около Драмтеатра, и невольно я вспомнила наш выход со Слободой на спектакль. Тогда мы столкнулись там с Савельевым и Ольгой. Есть ли в городе места, которые не напомнят мне о Шандоре? Даже дома я до сих пор вспоминала, как он сидел за моим компьютером, редактируя свой доклад.

Мы пошли по улице Красная по направлению к дому Марка. Машин на дороге было немного, потому что в выходной день основная масса горожан выехала на свои приусадебные участки или на море. Погода последнюю неделю стояла жаркая и солнечная, но сегодня солнце спряталось за облаками и это спасло нас от его палящих лучей. Я взяла Марка под руку, и мы неспешно тронулись по своему незамысловатому маршруту.

На мне платье в бело-синюю полоску, на ногах открытые босоножки на низком каблуке, через плечо переброшена небольшая сумочка, в которой лежали кошелек, ключи от дома и носовой платок. Несложно догадаться, какой. Марк не изменил своему вкусу и надел светлые льняные брюки, бледно-голубую рубашку с коротким рукавом и туфли с перфорацией. Солнца не было, но он все равно нахлобучил на голову солнцезащитные очки, которые служили ему как ободок, удерживая его непослушные волосы. Вместо ремня на талии у него была сумка-пояс, в которую он положил ключи от машины.

Марк заметил во мне перемену – вместо длинной косы сзади висел в два раза короче хвост, собранный на макушке – и поинтересовался, чем это вызвано.

– Избавление от прошлого, – сказала я ровным тоном.

– Как это связано с косой?

– Это идея пришла мне еще на четвертом курсе. Хотела разграничить периоды своей жизни переменами в своем облике.

– Это можно считать началом нового этапа?

– Да.

– К каким еще переменам ты готова?

Между нами установилась какая-то напряженность. Марк не спрашивал меня о вчерашнем разговоре по телефону, и я тоже не упоминала о нем, но этот звонок как будто бы стоял между нами, но почему, я никак не могла понять. Неужели из-за поцелуя Марка? Что он хотел им сказать? Для чего он это сделал?

– О других я пока не думала.

– Ты уже искала работу?

– Нет. Но, наверное, стоит об этом задуматься.

– Если надумаешь работать в школе, мама тебе поможет.

– Не сомневаюсь. Но я не хочу работать в школе.

– А что ты хочешь?

– Хотелось бы устроиться в музей.

– Кому это интересно? Мне кажется, музей – это что-то отмирающее.

– Мне́ интересно, Марк.

– Вдохновилась прошлогодней практикой?

Я слышала двойной смысл в его вопросе и ответила также двусмысленно, правда Марк не мог усмотреть в моем ответе подоплеки:

– Да, она была довольно познавательной.

И открыла мне не только прошлое экспонатов, но и мир мужчин.

Мы дошли до улицы Чапаева. Ее еще называют Арбатом, потому что здесь часто выставляют на продажу свои работы краснодарские художники, мастера народных промыслов и дают концерты начинающие артисты. Сейчас тоже проходила выставка-продажа местных художников, и я предложила Марку посмотреть их творения. Мы шли вдоль дома, на котором были развешаны картины, и я изучали их в немом созерцании. Марк шел рядом и не проявлял особого интереса к данному виду искусства.

На выставке были работы мастеров, выполненные в разной технике, отличающиеся по размерам и направлению живописи. Одни заставляли задуматься над содержанием картины, другие вызывали улыбку, третьи захватывали своей масштабностью и четкой прорисовкой деталей. Встречались и полотна в стиле абстракционизма и кубизма. Я попыталась Марку продемонстрировать свои познания в расшифровке таких картин, но вместо ожидаемого восхищения, увидела в его глазах легкий испуг, словно он усомнился в здравости моего рассудка. Но зато мне довелось обсудить их содержание с авторами работ и заслужить их поощрение. Они были приятно удивлены, что столь юная особа разбирается в таком тонком и замысловатом искусстве.

А потом я встретила ее и влюбилась с первого взгляда. Это была картина, выполненная мазками. Ее размер сорок на пятьдесят сантиметров, она обрамлена тонкой позолоченной резной рамкой и висела на стене дома напротив моих глаз. На картине я узнала Екатерининский сквер – его огромную клумбу, на месте которой когда-то возвышался памятник Екатерине II и демонтированный больше восьмидесяти лет назад; гранитный камень, стоящий на этой клумбе с барельефным напоминанием о том великом монументе; его деревья, беспорядочно растущие на газонах и уже принявшие осенний желто-красный наряд; его пустынные дорожки с лужами, в которых отражается хмурое небо; а на газонах первые опавшие листья, сообщающие об увядании природы. Но что привлекло мое внимание в первую очередь, так это лавка, на которой сидят двое на некотором удалении друг от друга. Та самая лавка и нечеткие силуэты, за которыми я увидела себя и Шандора. И название картины – «Двое».