– Ох, Емелюшка, он ведь как с картинки был писаный, все к господам побираться ходил, никто больше не ходил, окромя него! А он и теперича все одно как картиночка!

Муромцев сунул Тимофеевне заслуженный рубль и обратился к Ступе:

– Надо послать кого-нибудь за околоточным!

Ступа кивнул, подозвал Тимофеевну и протянул руку. Та нехотя вытащила из-за пазухи бумажку и отдала ее старику.

– Иди, Микитку позови! – сказал ей староста и повернулся к Муромцеву: – Микитка – посыльный наш. Ежели что у нас случится, его посылаем.

Через минуту прибежал паренек лет двенадцати. Роман Мирославович сунул ему копейку и приказал бежать в Водники за околоточным. Мальчишка убежал, а Муромцев отошел от зловонной канавы и закурил, угостив также Ступу.

Сыщик, как завороженный, смотрел на тело Емели, и все яснее к нему приходило понимание того, что вся теория, с таким трудом разработанная его отделом, никуда не годится. А несчастный художник, скорее всего, невиновен в убийствах. «Что ж, начнем с чистого листа», – подумал он с досадой и подозвал Акульку:

– А что за господин ходил сюда? Что выспрашивал?

– Ой, барин, память у меня совсем уж плохая, не помню я, – ответила старуха. – Разве что одежда вся черная была, закутан с головы до ног, как демон какой. И ящик при нем черный, как гроб!

– А голос, лицо?

– Рожи-то и не видать, все закутано. А голос противный, то пищит, то сипит, говорит то с запинкой, то со спотычкой, так и не понять ни шута. Пальцем-то тыкнул на Емелюшку и повел горемыку! Никто и не видал-то, я одна!

Уже в кромешной тьме Муромцев вернулся в город. Доехав на извозчике до центра, он решил пройтись, несмотря на совершенно испортившуюся погоду: дождь сменился мокрым снегом, и его тяжелые хлопья покрывали раскисшую от дождя улицу. Роман Мирославович спрятал руки в карманы намокшего пальто и шел, сам не зная куда – в «Аврору» не было смысла, еще больше не хотелось появляться в полицейской управе. Остановившись на мосту, он попытался прикурить папиросу, однако та мгновенно намокла, а ветер задувал огонь спички. После третьей попытки он выбросил папиросу в речку и пошел дальше.

Какое-то время Муромцев шел, глядя лишь себе под ноги. Деревянные тротуары ушли под воду, и в зеркале луж, сменяя друг друга, отражались беспокойные огни газовых фонарей, недостроенный фонтан и панно на стене главной площади, где губернатор подобострастно падает в объятия его императорского величества. Словно не замечая всего этого, Муромцев довольно долго бродил по городу, удрученный своим профессиональным провалом. К тому же вернулась головная боль.

«Как же так получилось? – с горечью думал он. – Так глупо обмишулиться! Теперь видно, как примитивно мы рассуждали! Немногим более нестандартно, чем те же полицейские. Свели все к элементарщине: раз убийца вырывает глаза, значит – глазник, ищите окулиста! Так, не вышло с окулистами, давайте пробовать прозекторов, а с ними не вышло – вот тебе сектанты! А тут в ход пошли полицейские приемчики: на одного надавили, второго избили, кто-то донес, а другой признался! Вот вам и виновный, дело закрыто. Это вполне могло бы сработать, имей мы дело с простым убийцей, но здесь другое дело, душегуб другой, новый. Не встречали мы еще такого убийцу. Вполне очевидно, что в этом случае ассоциации первого уровня или порядка не работают. Нам встретился необычный, уникальный убийца – безумец высшей пробы с совершенно необъяснимой логикой и поврежденной психикой. Такие простые приемы в его поимке не помогут. «Если вырывает глаза, то окулист» или «потерял в детстве зрение и теперь мстит зрячим» – это слишком просто, а значит, нам не подходит. Как там князь говорил? Копать глубже, искать более глубокие ассоциации и переплетения причинно-следственных связей! Что еще он сказал? Понять, что общее у жертв. Ладно, будем строить новую систему, надо разобраться в его теории с типами убийц, приверженцами Аполлона и Дионисия. Но ко всему этому надо каким-то чертом привязать искусство и цвета… Но это чистый бред! Так ведь и вся программа убийцы строится на его бредовой логике! И мне необходимо ее найти и постараться разгадать».

Муромцев остановился и с удивлением обнаружил, что снова оказался на площади, у входа в чайную. Совершенно продрогший, он, болезненно морщась от не отпускавшей мигрени, вошел внутрь и сел за свободный столик. Подошел зевающий во весь рот половой, парень с жидкими усиками и набриолиненным пробором на голове.

– Чего изволите-с? – спросил он, вытирая мокрые руки о грязный фартук.

Зал пустовал, и трактирщик был явно не рад позднему гостю.

Муромцев заказал чай с вишневым вареньем и баранки, отметив, что с самого утра ничего не ел. Половой ушел, закинув полотенце на плечо, а Роман Мирославович, достав из кармана пиджака блокнот и карандаш, принялся чертить таблицу. В зале было темно, он посмотрел по сторонам, затем встал и принес с соседнего столика керосиновую лампу и прибавил огня.

В левом столбце он старательно написал: «Аполлон (порядок)», а в правом: «Дионисий (хаос)». Половой принес вазочку с вареньем и баранки, Роман Мирославович сунул в рот черствую баранку и принялся размышлять, потирая лоб тупым концом карандаша.

«Судя по всем показателям и признакам, – рассуждал он про себя, – убийца и в самом деле придерживается какой-то особой логики, особой системы. Это не просто упившийся до белой горячки мститель, который убивает и вырезает глаза у кого попало, руководствуясь только их цветом. Ведь мы так и думали, что наш художник из разноцветных глаз собирает подобие радужного спектра! Подогнали детскую считалку «Как однажды жил звонарь»! А ведь не бывает оранжевых глаз! А считалку этот сектант-сопун возьми да и выдай в своем религиозном экстазе! Видимо, в глазах замелькали круги, и мозг выдал стишок из курса приходской школы! И зачем мы за него вообще ухватились? Вот где действительно бред! Итак, у нашего убийцы есть определенный план, своя извращенная логика и принцип выбора жертв. Зачем-то ему понадобилась именно пара – мужчина и женщина, после он не погнушался отправиться к нищим умирающим старикам, чтобы убить именно старика. Хотя мало, что ли, старых людей на улицах? Но он пошел на Чертову горку! И пару выбрал не абы какую, а из публичного дома, где полез в окно номера. Это было непросто, однако в его странной логике был заложен смысл сделать именно так, и никак иначе».

Муромцев отхлебнул еще теплый чай и наконец закурил. Дым слоями опускался на пол и утекал через щель в двери на улицу, как бы намекая, что и Роману Мирославовичу тоже пора уходить. Но он, к явному неудовольствию официанта, скучающего у буфета, решил еще задержаться. Ходики на стене показывали половину двенадцатого.

Сыщик окончательно уверился в том, что задержанный ими художник скорее всего ни при чем. Его наркотическая зависимость, помрачения и припадки не позволили бы подготовить такие сложные убийства, а тем более совершить их и уйти незамеченным.

«Хорошо, с этим разобрались. Теперь по убийце – он склонен к порядку, а не к хаосу. Что из этого следует? Вполне очевидно, что человек он аккуратный, опытный, рука у него набита, значит, мастер своего дела, а значит, человек уважаемый и немолодой. Им никак не может быть хилый юнец, кто целыми днями торчит в своей темной мастерской, курит опий, малюет странную мазню и выползает на свет божий только для того, чтобы принять участие в спиритическом сеансе. Нет, у нашего убийцы рука поставлена. Еще один момент, который нельзя упускать, – слова князя о давнишнем случае в Карелии. А что, если между этими преступлениями есть некая связь? Так, тамошнего убийцу с детства угнетал жестокий отец, и вот ему представился случай доказать свою состоятельность, однако все валилось из рук. В результате угрозы закрытия его проекта он потерял над собой контроль, произошел срыв, и надломленная психика дала окончательный сбой, что привело к первому убийству. Это словно освободило его, убийца почувствовал облегчение, избавление от оков юности, в которых держал его отец».