– Как и полагается в таких случаях, отец Глеб, – солидно пробасил Бубуш. – Обложил их своими лучшими филерами. Сотрудники ведут негласное наблюдение. Уже смогли установить ближайшие внешние связи сопунов – с кем они общаются из чужаков. И один из них, мельник Игнатий Почечуев, согласился содействовать.
– Неужели добровольно? – вырвалось у Барабанова.
– Ну что вы, – снисходительно усмехнулся Бубуш. – Человек он коммерции не чуждый. Настолько, что купил в сентябре двести пудов казенного зерна, уведенного с баржи портовыми амбалами под водительством Филимошки Гусятникова. Да не просто купил, а подрядил эту артель грузчиков украсть то зерно, подначил на преступление. Расчет был, что казенного небыстро хватятся, а начнут искать – зерно давно мукой стало, докажи попробуй. Просчитался лишь в том, что Филимошка всегда безошибочно знает, про какое лихоимство можно помалкивать, а о каком лучше заблаговременно донести уездному надзирателю. А стало быть, у Игнатея-то выбора отныне нету и отрекомендует он сопунам нашего человека в лучшем виде.
– Поверят ему? – усомнился Муромцев. – Мельник все же не часть их общины.
– Поверят! – убежденно и с нажимом произнес Бубуш. – Раз он «барыга», «мешок», «блат-каин», или, говоря языком протокольным, скупщик краденого, он постоянно трется на волжских пристанях. Потому сопуны привыкли через него грузы да людей отправлять и принимать – удобно это. Понятное дело, не могу я своего сотрудника направить. Слишком велик риск разоблачения. Но вот столичного гостя, скажем, полномочного представителя северного «корабля», мы сможем через мельника Почечуева внедрить без сучка и задоринки.
– Я пойду! – Барабанов порывисто вскочил было со стула, но ему на плечо успокаивающе опустил руку отец Глеб и, обезоруживающе улыбаясь, мягко сказал:
– Полноте, Нестор Алексеевич. Вас живо раскусят. Не обессудьте. Пойду именно я. Ибо мне, как никому из здесь присутствующих, понятно, коим образом надлежит вести себя в общине сопунов, дабы не вызвать даже малейших подозрений.
– Мудрое решение, отец Глеб, – поддержал священника полицмейстер.
В этот момент половой доставил Бубушу запотевший графинчик и большое блюдо со шкворчащей пышной яичницей. Довольный собою страж порядка принялся с аппетитом уплетать завтрак, а Барабанов погружался все глубже в пучину уныния: «Наверное выгонят меня из этой группы, и я опять навсегда останусь гнить в этой дыре». Поэтому, погруженный в свои черные думы, пропустил большую часть продолжавшегося в ресторане совещания следственной группы. А Бубуш, жуя яйца с груздями и обильно запивая это ароматной настойкой, продолжал:
– Итак, что там у нас далее? Клуб декадентской поэзии и городское общество спиритистов. Господа, я позволю себе быть с вами откровенным. Мнения высокочтимого начальника жандармского управления, дескать, от декадента и спиритиста до бомбиста и террориста один лишь шажок, я не разделяю. Люди, несомненно, странные, тем и привлекающие к себе внимание, но все же довольно безобидные. Да-да, – полицмейстер прервал порывавшегося было возразить священника, – в борьбе за умы, настроения общества, вероятно, и души паствы они могут оказаться опасными противниками. Но в общеуголовном ключе эти поэты и поклонники столоверчения наивнее детей. Уж поверьте, такие бывают молодые дарования – с виду сущие ангелочки…
Бубуш планировал, видимо, развить мысль, но поперхнулся груздем и надсадно откашливался, покуда отец Глеб заботливо не подал ему стакан воды. Смахнув слезы с покрасневших глаз, полицмейстер коротко резюмировал:
– Как бы там ни было, все эти граждане учтены в жандармской картотеке, коей со мной любезно поделились. Они все живут тут, в городе, жизнь их проистекает как на ладони. По данным моих коллег из охранного отделения, на момент убийств у основных членов обоих обществ наличествует твердое алиби.
– Насколько мы можем доверять жандармскому наблюдению? – тихо спросил Муромцев. – При всем к ним уважении, мы же понимаем, как оно ведется при обычных обстоятельствах. Один агент в штатском сопровождает лидера, еще пара, если потребуется усиленный надзор, следит попеременно за его приближенными, а рядовых членов общества вообще встречают лишь у места заседания или сбора. Шпики остаются за закрытыми дверями. Что происходит внутри – им это неведомо. Встреча может длиться хоть ночь напролет, а члены общества в состоянии покидать помещение через черные ходы и незаметно возвращаться – об этом никто не узнает. Шпики же отрапортуют, что все собравшиеся по завершении заседания дружно покинули помещение через парадный вход. Для политической полиции такой уровень точности наблюдения, возможно, и годится, но не для уголовного расследования столь жутких и необъяснимых убийств. Вы, Симон Петрович, не допускаете, что столь сплоченное общество может сговориться и водить охранку за нос?
Во время всей этой продолжительной речи Муромцева Бубуш не жевал и даже отставил в сторону рюмку. Напряженно слушая сыскаря, через некоторое время он начал хмыкать и согласно кивать:
– Роман Мирославович, отрицать не стану. Сговор действительно может иметь место. Что же, решено, необходимо проводить допросы. Начнем с руководителей, а потом и всех остальных вызовем, коли возникнет таковая необходимость. – Бубуш поднял рюмку, вопросительно указывая ею на Муромцева. – Вы, несомненно, составите мне компанию в этом? Новая американская парная схема ведения допроса: злой и добрый полицейский. Мне, разумеется, уготована участь злобного держиморды, а вот вы выступите как учтивый и все понимающий столичный юрист.
Муромцев виновато улыбнулся и возразил:
– Ваше предложение весьма лестно, Симон Петрович, но при всем желании… Мне предстоит поездка в монастырь к заключенному князю. – Он досадливо поморщился. – Ах, как же некстати оно. Что ж мне, разорваться?
И в этот самый момент Бубуш перевел указующую рюмку на пребывающего в прострации Барабанова.
– А? Что? Вы о чем-то говорили? – вынырнул из омута тяжких мыслей Барабанов.
– Да, Нестор Алексеевич, конечно, – энергично работая челюстями и ухитряясь при этом говорить с декламационной четкостью, полицмейстер продолжал руководить работой импровизированного следственного штаба. – Ваши качества как нельзя лучше пригодятся для блага общего дела.
– Да, слушаю вас внимательно, – взмывая на качелях воодушевления, воскликнул Барабанов, часто моргая и нервно потирая подушечки пальцев.
– С вашими научными знаниями, особенно в этом новом направлении… мм…
– Психологии?!
– Верно! Только вы сможете докопаться до самой сути наших декадентов и спиритистов, заглянуть на дно их душ, вывернуть наизнанку. Авось и сумеете зацепить некую ниточку, кою мы с вами вместе смотаем в увесистый клубок фактов и доказательств.
– Да-да! Я готов! Сделаю все, что в моих силах!
– Не сомневался в вас. Благодарю, – Бубуш склонил голову в знак почтительного одобрения и застыл так на некоторое время, собираясь с мыслями. – Ага, далее у нас плотники. Что же, здесь мои люди покуда справляются своими силами. Работа муторная, плотников сотни… – Полицмейстер двумя пальцами размял переносицу и неожиданно пожаловался: – Беда в том, что народ темный. Вызвали в полицию – хорошего не жди. Будет отпираться, врать, от всего отказываться, и ведь не по злому умыслу. Исключительно от страха и необразованности своей. И вот покуда ты такой дубинушке стоеросовой растолкуешь, что ты не казнить его хочешь, не на каторге сгноить, а лишь опровергнуть подозрения и отпустить с миром – семь потов сойдет. Тем не менее мы их постепенно клас-си-фи-ци-руем. Подозрительных записываем и обязуем отмечаться у околоточного. Особо подозрительных кидаем в каталажку до выяснения обстоятельств. К концу недели, даст-то Бог, подведем промежуточный итог. И там уже вас, Роман Мирославович, и вас, Нестор Алексеевич, мы пригласим принять участие в допросах.
Договорив это, Бубуш тщательно собрал вилкой с блюда последние кусочки груздей, вылил из графинчика остатки настойки, выпил и закусил. Удовлетворенно крякнув, он иронично бросил слегка замаслившийся взгляд на Муромцева.
