Дорогу я решил срезать, к особняку Головиных подошёл сзади, со стороны сада. И увидел, как в садовую калитку, выходящую в переулок, скользнула женская фигурка. Которая перед тем, как скользнуть, настороженно огляделась. Меня она не заметила — я отступил в сторону. И немедленно бросился догонять непонятную барышню — благо, калитка запиралась на простой крючок.

Увидел, как в глубине сада мелькнуло платье. И рявкнул:

— А ну, стой!

На то, что девушка остановится, не особо рассчитывал, и едва не сбил её с ног.

— Чего вы кричите? — Марфа отвела глаза.

— Где ты была? Почему крадёшься? — я схватил её за плечи.

— К Днепру ходила.

— Зачем?

— Разузнать.

— Что разузнать?

— Ну… — Голос Марфы с каждым словом становился всё тише. — Можно ли мне, как другим девушкам, милости просить. Завтра ведь — Духов день! — Марфа посмотрела на меня так, будто враз всё объяснила.

Угу. Духов день — эти слова я слышу уже не в первый раз. Отмечается накануне Троицы и почитается в здешних краях не меньше.

Земля в этот день — именинница, на неё опускается святой дух. Землю в Духов день не копают и вообще стараются не трогать. В сумерках выбираются из воды на сушу русалки и бегают по полям-лугам. Там, где пробегут, травы будут богаче, урожай лучше. А незамужние девушки на рассвете пускают по воде венки. Поплывёт венок — к счастью, потонет — к беде.

Венки. По воде. Вот оно что.

— Ты венок пускать собралась, что ли?

— Ага. Вот и хотела спросить, дозволят ли? Али со злости сразу под воду утащат…

— И как?

— Простили меня подруженьки! Рады, что счастье своё нашла. Обещали, что плыть моему веночку аж до самого моря-окияна. — Глаза у Марфы засверкали.

— Подруженьки, — задумчиво повторил я. — Простили… Это хорошо. Я, так-то, и сам по натуре альтруист, за мир во всём мире. А то, что драться всю дорогу приходится — так иначе мира хрен добьёшься… Но это ладно, дело десятое. Ты мне вот что скажи. Можно будет попросить твоих подружек сообщить водяному об одной любопытной даме, незаконно захапавшей себе во владение озеро с породистыми карпами?

Отказать Марфа мне, разумеется, не могла и не хотела. Тем более, что ей было до такой степени радостно от возвращения в ряды живых людей, что она вообще в просьбе никакого подвоха не почувствовала. Мы назначили время и место следующей встречи, для передачи информации. И Марфа тут же убежала обратно к реке, со срочными известиями.

А я вошёл в дом, собственно, с одной лишь целью: нормально попрощаться. А то Катерина Матвеевна это дело ценит, но получается-то не всегда.

Попрощавшись, сел в свою карету и отдал приказ — домой. Расслабился, глаза закрыл. Задремал, даже сон какой-то приснился. Пока вдруг по крыше не постучали.

— Ну чего там? — зевнул я и открыл окошко.

— Не знаю, барин, беда какая-то, — отозвался кучер. — Бегут…

От ворот усадьбы — надо же, когда доехать-то успели? — и вправду бежал сломя голову Захар.

— Чего случилось? — Я выскочил из кареты. — Война? Наводнение? Пожар? Всё сразу?

— Как хорошо, что ты приехал! — выпалил Захар. — Там Егор пришёл.

— Делов-то. Накормили человека?

— Вести срочные принёс! Говорит, только тебе передаст.

— Надо же, передаст какой. Ну, бежим.

Мы рванули к дому. Я взлетел по винтовой лестнице и натолкнулся на слоняющегося в беспокойстве по моей комнате Егора.

— Чего приключилось? — выдохнул я.

— Не знаю! — выдал Егор. — Вот, письмо передали.

— Кто? — Я схватил конверт. — Скажешь, «не знаю» — покусаю.

— Прохор! А ему — Петро, а тому — Илья Ильич.

— Едрить, какая цепочка…

Я вскрыл письмо и пробежал взглядом написанное. Беззвучно выругался.

— Важное что? — спросил Егор.

— Важное. Народ собирать начинай. Кого понадёжнее. Гравий, Земляна. Ну, как обычно. И ждите сигнала, пойдём на интересное. Приоритет — критический.

— Так что случилось-то?

— Конкретно тут — ничего, — помахал я письмом. — Это другое. А народ собирай, потому что воистину. Есть вила и водяной. И я думаю, что мы их сможем покрыть одним махом.

— Ви… Вила⁈ — ахнул Егор. — Где ты этакое диво нашёл?

— Места надо знать. Где нашёл, там больше нету… Всё, давай, у меня тут другое дело образовалось. Как соберётесь, перемещайтесь в Поречье, к Илье Ильичу. Дорогу помнишь, надеюсь… Захара захватить не забудьте!

Я вошёл в будку и сам быстро телепортнулся к дому Ильи Ильича. Памятуя про чёрта, на всякий случай сразу после перемещения упал и перекатился, но было пока ещё тихо. Пару секунд спустя я уже стучал в дверь.

Открыл мне сам Обломов. Телохранители маячили у него за спиной.

— Что слу…

— Вольфганг мёртв! — выпалил генерал-губернатор.

— Это я из письма понял. Какого хрена он мёртв? В смысле — как, зачем и почему мы до сих пор не бежим к нему?

Кивнув, Обломов вышел из дома и махнул рукой. К крыльцу немедленно подкатила запряженная карета — меня тут, похоже, ожидали с минуты на минуту. Илья Ильич генерал-губернатором стал не из-за красивых глаз, соображал он хорошо. Мы, все вчетвером, упаковались в салон.

— Мне доложили немедленно, — рассказывал по дороге Илья Ильич. — Головину перерезали горло. Кто — не знаю. Разумеется, в тюрьму посторонние не заходили.

— Давно убили?

— По всему выходит, что недавно. Завтрак, по распорядку, в девять утра, во время завтрака он ещё живой был. Надзиратель доложил, что всё сожрал подчистую. А когда нашли, Головин ещё дёргался. То есть, буквально — вот-вот убийца от него отскочил. Что охрану больше всего и напугало: никакой человек бы так быстро убежать не успел! Решётки ведь кругом, надзиратели. Всё закрыто было. И — никаких следов.

— Час уже прошёл?

— Что? Ах, да… Наверное, около часа. Может, даже меньше. Ты быстро появился.

Я высунулся в окно и рявкнул извозчику:

— Вези быстрее!

Через пять минут мы стояли в хорошо знакомой камере. Тело Головина лежало на полу, глядя выпученными глазами в потолок. Н-да, отпрыгался Вольфганг… Вот ведь только недавно про него вспоминали.

— Всё, что вы сейчас здесь увидите, — сказал я, — необходимо будет сразу забыть. Подтвердите, что поняли.

Обломов и телохранители сбивчиво подтвердили. А я присел на колени, молясь про себя, чтобы время ещё осталось.

Хотя, как ни спешишь — горячку пороть не надо.

Я начал с того, что указал ладонью на глотку покойного и сотворил Знак Заживление. Обычно надо начинать с Остановить кровь, но тут это было уже неактуально.

На моих глазах рана затянулась. Прикольно, значит, и на мертвецах срабатывает. Ну а теперь — немножечко некромантии.

Вторым Знаком, который я сотворил, было Воскрешение. Первый блин. Но на ком я не рассчитывал. Мне нужен был только блин. Хороший, годный блин!

Сила хлынула из меня так, что в глазах потемнело. Едва не произнёс матерное слово, но сдержался. Поток иссяк так же внезапно, как зародился.

— Я что, жив? — послышался голос.

Тон был совершенно безразличным.

Я тряхнул головой и посмотрел на шевелящегося Головина. Он уже сел, потёр ладонью горло и посмотрел на меня с кислым видом.

Выглядел так себе. Бледный, как мертвец — коим он, собственно говоря, и являлся.

— Это ненадолго, — успокоил я. — Эффект обещает длиться до часа. И за это время нам нужно многое успеть. Для начала…

Я изобразил мечом на полу Знак Перемещения. Вольфганг встал и, когда я поманил его, с безразличным видом подошёл.

— Здесь его не было, — напомнил я, посмотрев на застывшего с раскрытым ртом Обломова. — Никогда.

— Да я понимаю, — пробормотал тот. — Как я объясню, что он был-то? Да и кому…

— Вот никак и не надо. Никому. До встречи, ребята.

Бах — и мы перенеслись к камню возле костеприёмника в Поречье. Перенеслись вдвоём с Вольфгангом, насчёт чего у меня были неприятные сомнения. Но — получилось. Пусть и мертвец, но через пятое измерение прошёл без проблем.

Здесь мне снова повезло — быстро остановил извозчика и втолкнул Вольфганга внутрь коляски.