Итак, Боренсон взял свою семью посмотреть. Он слышал, как многие фермеры ругали бедную почву на своей земле в Мистаррии, и поэтому не обращал внимания на ветхое состояние коттеджей и сараев, упавшие камни с заборов.

Вместо этого он оценивал ферму только по ее почве. Он взял лопату, вышел в поле и начал копать. Верхний слой почвы был богатым и черным, даже на глубине трех футов. Никакого намека на песок, глину, гравий или камень – только богатый суглинок.

Он знал, что такая земля — сокровище, большее, чем золото. Такая земля будет кормить моих детей будущие поколения.

Пока он копал, дети мчались вдоль реки и преследовали пару жирных тетеревов и стадо диких рангитов. Маленькая Эрин была в восторге, увидев черепах в пруду и жирную форель в реке.

Это был рай.

Итак, Боренсон купил землю с коттеджем с соломенной крышей; каменные заборы и пара шатких старых дойных коров; пруд, полный окуней, щук и поющих лягушек, и причудливая мельница на берегу реки; его веревочные качели и зеленые луга, усыпанные маргаритками; его фруктовый сад с вишнями и яблоками, грушами и персиками, абрикосами и миндалем, черными грецкими орехами и фундуком; виноградник, полный жирного винограда, и винный пресс, которым не пользовались двадцать лет; его голубятни и голуби; загон для лошадей, где жил полосатый кот; и его старый сарай для скота, где гнездились совы.

Честно говоря, это было такое место, о котором Боренсон только мечтал, и хотя он мало разбирался в сельском хозяйстве, земля была достаточно плодородной, чтобы ее можно было простить.

Даже такой дурак, как я, не смог бы все испортить, — подумал он, открывая дверь сарая и обнаруживая плуг.

Он посмотрел на ржавую старую штуку и задумался, как ее заточить.

Я думаю, это примерно так же, как боевой топор.

Там, так далеко от побережья, дни были без тумана и дождя. Солнечный свет каждое утро наполнял долину, как чаша, так что казалось, что он разливается повсюду.

И жизнь стала легкой. Дети обрели улыбки и снова научились быть детьми. Это произошло не за один день.

Войны шли в Хередоне и Мистаррии, а также в разных отдаленных местах.

Боренсон услышал об этом осенью на Хостенфесте.

Королевство Фаллиона ускользает, — подумал он.

Хередон казался таким далеким, будто он находился на Луне. А Фаллион был принцем так давно, что не мог быть никогда.

Фаллион вернулся домой на Хостенфесте, как и Дракен. Они оба покинули Гвардин, отказавшись от своих занятий. Волосы Фаллиона начали отрастать. Это выглядело так, как будто его коротко подстригли.

Я слишком тяжел, чтобы ездить верхом, — сказал Фэллион и отправился на ферму и помог собрать урожай, собирая ведра, полные яблок, и собирая запасы озимой пшеницы, как будто он никогда не был гвардином.

Приемные родители не знали, что Фаллион все еще дежурил, как и во время службы в Гвардине. Иногда он поднимался на холм за домом и смотрел на долину. С его высоты он мог видеть все коттеджи Суитграсса, а также многие из них, расположенные вверх и вниз по реке. Он зажигал небольшой костер и с его силой заглядывал в души людей.

Он мог видеть их даже в своих коттеджах, ярко горящий огонь их душ, угасающий, как факелы; если бы кто-нибудь из них носил тень, он бы знал.

Но шли недели и месяцы, и он понял, что смотреть будет не на что. Локусы боялись его. Они останутся в стороне.

Он больше не задавался вопросом о своей судьбе. Его отцом был Король Земли, величайший король, которого знал мир, и у Фаллиона не было желания пытаться пойти по стопам своего отца. Ему не хотелось строить армии, вести войны, ссориться с баронами из-за налогов или лежать по ночам без сна, лихорадочно размышляя, пытаясь выбрать самое справедливое наказание для какого-нибудь преступника.

Я чем-то отличаюсь от своего отца. Я — факелоносец.

Он знал, что Шадоат все еще жива. Он был слишком далеко от нее, чтобы сжечь место, когда выпустил свет. Но он нанес ей шрам.

Какова может быть его судьба, он еще не знал, но не беспокоился по этому поводу. Он оставил это Боренсону.

Он хорошо с этим справляется, — подумал Фэллион. Старый гвардеец все еще защищал Фаллиона и, вероятно, всегда будет защищать его.

Фаллион тренировался со своим оружием не менее трех часов в день. Он становился все более опытным, демонстрируя ослепительную скорость и больше природных талантов, чем должен был бы иметь любой молодой человек.

В конце концов, он все еще был Сыном Дуба.

Но он утратил часть своего драйва, потребность в потреблении быть лучше, чем у его противников.

Я не выиграю эту войну мечом, — знал он.

И со временем даже он, казалось, обрел улыбку. Однажды осенним утром, когда Миррима и Коготь были заняты на теплой кухне выпеканием яблочных пирогов, он пришел с охоты на крякв на берегу реки, и Миррима увидела, как он широко улыбается.

— Чему ты так рад? она спросила.

— О, ничего, — сказал он.

Она искала причину и поняла, что это правда. Он был просто счастлив.

Он заслуживает этого, — подумала она, вытирая слезы краем фартука.

С Рианной была другая история. Она не улыбалась долгие месяцы и часто по ночам просыпалась в ужасе, сильно потея, настолько напуганная, что не могла ни кричать, ни даже пошевелиться, а только лежала в постели, стуча зубами.

В такие ночи Миррима ложилась рядом с ней, успокаивающе обнимая молодую женщину.

В течение лета сны угасли, но резко вернулись осенью и на протяжении большей части следующей зимы. Но к весне они исчезли, а к началу лета она, казалось, совсем забыла о стрэнги-саатах.

Миррима никогда бы не узнала об этом, но маленькая Эрин, которой сейчас было семь лет, вошла в дом и ела особенно красивые вишни, темно-малиновые и пухлые. Сейдж утверждала, что они принадлежали ей, что она спрятала их в сарае, чтобы спасти от хищничества своих братьев и сестер, но Эрин нашла их спрятанными на сеновале.

В ярости Сейдж закричал: Надеюсь, стрэнги-сааты возьмут тебя!

Миррима обернулась и посмотрела на Рианну, чтобы увидеть ее реакцию на такое отвратительное проклятие. Но Рианна, мывшая посуду, похоже, этого не заметила.

Когда Боренсон повел Сейдж в сарай для наказания, Миррима сказала ей: Извинись перед своей сестрой и Рианной тоже.

Она извинилась, но Рианна, похоже, была сбита с толку извинениями.

Миррима добавила свои собственные слова сожаления, сказав: Мне жаль за то, что сказал Сейдж. Я сказал ей никогда больше не упоминать о них здесь, в доме.