А она умела формулировать вопросы! Это было как раз то, о чем я спрашивала себя. И не могла ответить.
— Не знаю, Рит, — я старательно размазывала по стенкам чашки кофейную гущу и разглядывала разводы, как будто искала в них ответ. — Если бы он сказал сразу… наверно, мы поссорились бы еще тогда. Я бы все равно завелась. Нашла бы к чему прицепиться. Потому что правда боюсь. Знаешь, я смеялась над Криськой, а сама, наверно, такая же. Боюсь, что разлюбит, боюсь, что забудет. С глаз долой — из сердца вон, так? Там другая жизнь, другие люди. Все другое.
Марго встала, обошла стол, положила руки мне на плечи.
— Маша, я не буду говорить всякие оптимистические благоглупости о том, что любовь преодолевает все. Любовь — да. Преодолевает. Если она любовь. А что у вас — никто не знает. Почему из первой влюбленности редко получается что-то путное? Потому что в этом возрасте никто толком не представляет, чего хочет. Люди взрослеют, меняются. Взгляды меняются, вкусы, интересы — все. Хорошо, если эти изменения синхронно идут, в одну сторону, в одном направлении. Тогда и чувства тоже меняются — становятся только крепче.
— Не знаю, — вздохнула я обреченно. — Мне казалось, что у нас… не так, как у других. Как-то иначе. По-особенному.
— Машенька, никто никогда не думает, что у него чувства, как у других. У всех любовь особенная, уникальная, единственная и неповторимая, достойная пера Шекспира. В чем-то это правда, потому что одинаковых людей нет, а если по большому счету, то все повторяется миллионы раз. Одни и те же сюжеты с незначительными нюансами.
— Ты говоришь прямо как взрослая тетя.
— Все относительно, Маша. Для моей мамы я еще глупый ребенок. А по сравнению с тобой… да, я взрослая тетя. Ну почти взрослая. У меня на шесть лет больше опыта. Это, знаешь, как самолет высоту набирает, а потом выходит на эшелон и идет в нем. Ты еще только начинаешь набирать, а я уже сравнительно высоко. Но эта разница скоро… — тут она усмехнулась, — как Кеша сказал, нивелируется. Я сейчас скажу одну вещь, которая тебе не понравится. Может, ты даже обидишься. Но, знаешь, хорошо, что Севка уедет.
— Спасибо, Рита! Ну просто очень хорошо! Замечательно!
Я не то чтобы обиделась, но слышать это было не слишком приятно.
— Банально, но разлука для любви действительно как ветер для огня. Сильный раздует, слабый погасит. Может быть, через год ты двадцать раз перекрестишься и порадуешься, что он уехал. Что вы не поженились, не родили ребенка. Порадуешься, что его больше нет в твоей жизни. А может, наоборот, поймешь, что он — именно тот, кто тебе нужен. Навсегда. Один-единственный.
— А что, если я пойму, что он единственный, а он — что я как раз наоборот, не единственная? — не выдержав, я все-таки расплакалась. — Мне от одной мысли об этом плохо делается. Я вообще не знаю, как без него жить. Злюсь на него, иногда кажется, что просто ненавижу, а все равно люблю. Вот сейчас он неделю уже у Жени живет, а я не знаю, чем заняться, чем отвлечься. Все из рук валится. Не выдержала, позвонила. Думала, помиримся, а разругались еще сильнее. Он заводится, я тоже…
— Маша, — она обняла меня и покачивала, как младенца, — он и рядом с тобой может понять, что вовсе не ты его единственная. Поверь, самое лучшее, что ты сейчас можешь сделать — отпустить его. Попытаешься удержать — убьешь все на фиг. Если он решил — все равно уедет. И все будет зависеть от того, как вы расстанетесь. Захочет ли он вернуться к тебе или нет. Пообещай мне, что постараешься с ним помириться.
— Да, — судорожно всхлипывая, я уткнулась в ее плечо. — Хорошо. Постараюсь…
Сева
— Не обижайся, Сева, она девочка, конечно, хорошая, но… — Женя многозначительно замолчала, поставив передо мной тарелку борща.
— Что «но»? — я заранее начал заводиться. — Не для меня?
— Может, и для тебя. Но слишком рано.
— Жень, не начинай, — я закатил глаза так, что они ушли куда-то в череп. — У вас вечно: рано, нельзя, опасно. Вполне по закону пожениться можем. У Виктюха вон ребенок уже.
— Виктюх твой год назад с тараканами игрался, я помню. Чего хорошего-то? Вы еще маленькие и глупые.
— Ну да, ну да, — я попытался поставить в тарелке ложку торчком, но она упала, набрызгав на стол. — А все взрослые по определению умные.
— Нет, — налив себе, Женя села напротив. — Как сказал Эдгар По, большинство людей идиоты. И он был прав. Просто у взрослых идиотов больше жизненного опыта, и они умеют им пользоваться. Но это не точно. И не всегда. Если ты уедешь, ваши отношения закончатся. Если не уедешь, они закончатся еще быстрее, потому что ты будешь винить ее в крахе будущей карьеры. Как только поругаетесь из-за брошенных носков или непомытой посуды, так и будешь. Пока не разбежитесь.
— Фигась ты Ванга!
— Я взрослая идиотка с жизненным опытом. Мой парень когда-то уехал учиться в Москву. Даже не за границу. Через полгода женился, а я узнала из третьих рук. А така любовь была, така любовь.
— И что, значит, у всех так? Я тоже женюсь через полгода?
— Или она выйдет замуж. Или никто никуда не выйдет, но все равно все грохнется. А даже если чудом нет, это будет то самое исключение, подтверждающее правило. Тогда вообще говорить не о чем — любовь все победила, все преодолела, все счастливы, ура-ура.
Логика была железная, не поспоришь. То самое «твое от тебя не уйдет». И про носки с посудой — в этом тоже была логика. Если бы Машка сказала: останься, не хочу, чтобы ты уезжал, — я бы остался. Но с осадком, что она продавила меня под себя.
Чего я хотел на самом деле? Чтобы она сказала спокойно: хорошо, Сева, я понимаю, тебе это надо. Мне будет очень плохо без тебя, но я подожду. А ее, как обычно, растащило на вопли. И вот на «сволочь» меня реально сагрило. Я и сам так себя частенько называл, признавая, что бываю редкостным засранцем. Но от нее слышать это было… больно. С самого первого раза.
Я не знал, куда идти. Виктюх однозначно отпадал. Он и сам жил у Вальки на птичьих правах, их там было шестеро в трех комнатах. У матери поселился Чубрин, ушедший к ней от жены, но не торопившийся разводиться. Просидел до закрытия в «Гаше», просадил от злости косарь, накурился непонятно чего и позвонил Женьке.
— Начинается, — проворчала она. — Что, совсем некуда?
— Ну могу, конечно, в хостеле где-нибудь кости бросить. Ладно, извини, что разбудил.
— Подожди, не кипешись. Приезжай.
Уже потом, когда добрался, дошло, что она была не одна, а я помешал. Стало совсем неловко. Надеялся, что на день, может, два, а прилип надолго. Машка молчала, я тоже никак не мог себя заставить позвонить или написать. Потом она все-таки позвонила, но с первых слов стало ясно: извиняться должен я. Желательно на коленях и с поцелуями в пятую точку. В результате разосрались еще сильнее.
Это было первого августа утром. Отложив телефон, я открыл ноут, зашел на сайт Каталонского политехнического университета и заполнил заявку в программу. И спросил Женьку:
— Жень, скажи честно, я тебя не слишком напрягаю?
— Я послезавтра уезжаю. В Сочи. На три недели. Живи спокойно. Только цветы поливай.
Я посмотрел на нее внимательнее и отметил то, на что до этого не обратил внимания. Новую прическу, какие-то хитрые серьги и незнакомое выражение на лице.
— Жень… У тебя это… личная жизнь?
— Ну я еще не совсем старая, — усмехнулась она.
— Серьезно?
— Что серьезно? Что не совсем старая?
— Нет, серьезно, что личная жизнь? — я подошел и обнял ее. — Серьезная личная жизнь?
— Ну ты еще скажи, как у больших. Да, достаточно серьезная.
— Ну так это же здорово! Я правда за тебя рад.
Она уехала, а я получил подтверждение, что меня приняли. Оформил в институте перевод, подал документы на студенческую визу. Отец оплатил учебу. И появилось ощущение, что я уже где-то далеко. В другой жизни. И по Машке тосковал так, как будто между нами тысячи километров. А ведь можно было просто сесть на трамвай и проехать несколько остановок.
