Девочка была уже готова. Как только она исчезла в другой комнате, Томи показал мяч собаке.

— Теперь спрячем его.

Помахивая хвостом, Рой следил, как Томи прятал мяч под коврик.

— Можешь войти!

Томи много раз играл в эту игру с Сату, когда оставался присматривать за домом. Девочка знала ее. Войдя в комнату, она остановилась и огляделась.

Томи следил за взглядом Сату. Играя с девочкой, он иногда подолгу наблюдал за ней. Даже сто цветных кадров на телеэкране не могли бы передать смену выражений ее глаз. Когда девочке рассказывали или читали что-нибудь, в них отражалось все: напряженность, страх, тревога, восторг.

Сейчас ее глаза смотрели с некоторым напряжением, испытующе внимательно. Томи точно определил тот момент, когда в поле зрения девочки попал бугорок на коврике.

Рой одновременно с девочкой бросился к коврику. Томи был готов поклясться, что собака смеялась не меньше девочки.

Сату во второй раз вышла в другую комнату и во второй раз нашла мяч. И в третий тоже.

Затем настала очередь собаки.

— Рой, сюда!

Томи открыл дверь в другую комнату. Собака вышла.

— Жди здесь!

Собака послушно осталась за дверью.

— Значит, так: кладем его под коврик, только в другое место!

Сату спрятала мячик в таком незаметном месте, что Томи хотел даже поместить его чуточку повиднее.

— Ну ладно, попробуем, — решил он. — Открой дверь.

Девочка подбежала к двери и распахнула ее. Собака сидела на месте.

— Где мячик? Ищи!

Собака мгновенно выскочила из комнаты, подбежала к Томи и, остановившись возле него, огляделась. Затем бросилась на коврик.

— Нашла! — ликовала Сату.

Собака соскочила с коврика и стала мордой выталкивать из-под него мячик. В следующее мгновение она принесла мячик Томи.

— Она и это умеет! — ликовала девочка. — Она уже до нас умела играть в эту игру!

Томи в глубине души тоже был в этом уверен.

Следующие полчаса собака приносила мяч из самых неожиданных мест, куда Сату его прятала. Когда Рой не мог достать его сам, он лаем давал знать, что нашел его, и Томи с Сату доставали мяч из укрытия.

Сату была готова продолжать игру как угодно долго, но по своему опыту Томи знал, что нельзя давать девочке расшалиться так поздно вечером, иначе она не сможет уснуть.

— Поедим теперь то, что приготовила нам на ужин Марке, а потом посмотрим телевизор, — предложил Томи.

— Я не хочу есть, — возразила девочка.

— А Рой хочет. Вот смотри.

У Томи оставался принесенный из дому кусок колбасы. Он бросил собаке маленький кусочек. Она схватила его на лету.

— Ну что, видишь? Скормим Рою эту колбасу в передней. И постелим ему коврик, чтобы он мог отдохнуть и вздремнуть.

Уходя, бабушка Сааринен сказала, что лучше, если собака поспит в передней: для верности. Это означало: как бы она не намочила в комнате или даже не сделала чего похуже. Томи, конечно, был уверен, что собака ничего такого себе не позволит, но для Роя и лежать в передней было уже хорошо.

Томи налил в тарелку воды на тот случай, если ночью собаке захочется пить, а он, может статься, заснет у телевизора и больше не выйдет к ней.

В гостиной Томи и Сату устроили роскошный пир. По телевизору сначала показали отменную программу с Бастером Кйтсоном и другими артистами прежних времен. Угощение было высшего класса, как и следовало ожидать от Марке. Она набила холодильник уже готовыми порциями. Бутерброды и молоко. Куски хлеба с копченым мясом. Его присылали Марке из деревни.

Сату бутерброды не нравились. Томи съедал с ее бутерброда колбасу, а потом выжимал на хлеб из тюбика икру «Калле». Ему она казалась горькой, но Сату охотно ела ее.

А вот следующее блюдо, приготовленное ее матерью, понравилось им обоим. Марке до половины набила мороженым высоченные стаканы, залила их на два пальца апельсиновым соком, а поверх до краев налила воды «Сприти». В каждом стакане было по две соломинки и ложка с длинной ручкой.

Коктейля из лимонада с мороженым хватило на всю телевизионную комическую программу. Сату втянула через соломинку последние капли со дна стакана как раз в ту минуту, когда ей надоел и коктейль, и телевизор. Девочка прикорнула на диване — вся ее рожица была желтой от апельсинового сока и перепачкана мороженым.

Томи достал бумажный носовой платок и обтер спящей девочке лицо, потом сунул ей под голову подушку и пододвинул кресло, чтобы она не упала во сне. Затем прикрыл ее тонким байковым одеяльцем, положил рядом с нею тряпичную куклу — и его свободный вечер начался.

С легкой грустью смотрел он на девочку, которая все теснее прижимала к себе во сне свою куклу. Сату была для Томи все равно что младшая сестренка. Никогда прежде он не думал о том, что ему может не хватать сестры. Он понял это только тогда, когда по соседству появилась эта большеглазая кудрявая девочка. К нему пришло ощущение, будто он взял на себя роль какого-то героя, потому что Сату всегда прибегала к нему за защитой. У нее не было ни брата, ни сестры, и в защите она нуждалась частенько.

У Томи мелькнуло воспоминание о посетившей их школу миссионерше. Они не приняли всерьез ее речей, и в голосе миссионерши явно звучало огорчение, когда она сказала: «Если бы вы хоть раз увидели, как дети и взрослые умирают от голода, а скотина изводится от жажды, до вас бы дошло!»

Мимолетное чувство стыда охватило тогда Томи.

Женщина почувствовала это инстинктивно. Некоторые люди глубоко разбираются в других людях. Некоторые не разбираются вообще. Миссионерша была права. Человек не поймет, пока не увидит сам. Учитель доверяет только термометру. Если температура поднялась до тридцати семи и пяти — дело ясное. Ну, а если в твоей душе температура тридцать девять и восемь, тебя все равно не освободят от занятий. У взрослых, безусловно, никогда не бывает такого ощущения: провались он пропадом, весь этот мир, я больше не могу. Во всяком случае, объяснять это учителю было делом совершенно безнадежным. Как и то, что в таком случае хочется бежать ото всех, заползти в какую-нибудь нору и заснуть. Безусловно, и та миссионерша чувствовала, что объяснять что-либо им, ученикам, бесполезно.